Ньюту пришлось спросить:
– Что ты делаешь, Рикки?
– Хочу врубить сразу два канала. Косби на пятом, Клинт Иствуд на двенадцатом. Класс будет, если их вместе поймать.
– Ну, давай, давай.
Ньют послушал телефон. Он все еще звонил, и каждый гудок звучал точно так же, как предыдущий. Он собирался выждать не больше дюжины гудков, но из-за Риккиных бредовых технических опытов сбился со счета. Когда-нибудь изобретут телефон, который станет сам считать гудки. На том конце он будет звонить, а вы услышите только номера. Один, два, три… Интересно, сколько чисел запрограммирует телефонная компания. Ньют представил себе, как малышня пытается установить мировой рекорд: миллион гудков, два… Нет, придется ввести ограничения. Скажем, сто гудков. И хватит. Боже, о чем он думает – он еще дурее Рикки.
– Да, что?
От неожиданности Ньют отдернул трубку от уха. Потом откашлялся и назвался. Он звонил после перерыва в несколько лет. Малый на том конце, по прозвищу Слизняк, потому что всегда сильно прилизывал волосы, довольно долго думал, прежде чем вспомнил. А затем назвал Ньюта его старым именем – Малыш, которым тот перестал пользоваться, когда отец купил ферму. Из Слизняка так и сыпались вопросы – где Малыш был последние пару лет, срок мотал или что? Ньют сказал, как его теперь зовут, и приступил к делу. Сколько попросят за «узи», или МАК-10, или М-16, или за любой надежный автомат, который можно купить немедленно, плюс дополнительные магазины и, скажем, пятьсот патронов?
Цифра была названа. Ньют крякнул. На том конце повесили трубку. Ньют ударил трубкой по стене, на штукатурке остался след. Хватит с него старых приятелей. Потом он снова набрал номер и сказал:
– Ладно. Ты продаешь?
Он молча слушал, как показалось Рикки, очень долгое время, затем осторожно положил трубку. Написал адрес большими печатными буквами на листе бумаги с фирменным знаком гостиницы и протянул Рикки вместе с тысячью ста восьмьюдесятью долларами.
– Это что?
– Адрес, что еще, по-твоему?
– Я не знаю этот хренов город. Как я куда-то поеду?
– Помнишь фойе, Рикки? Нет? Ладно, помнишь паровоз, помнишь, как тебе понравилась модель паровоза? Это было фойе, где ты его видел. Теперь слушай внимательно. Сначала ты войдешь в лифт и нажмешь кнопку со стрелкой, которая указывает на пол. Когда ты спустишься в фойе, подойди к стойке и попроси карту города. Объясни, куда тебе надо ехать. Попроси, чтобы тебе нарисовали на карте, как ехать. Спроси, не поедет ли кто-нибудь с тобой.
– За пушками?
– Канадцы очень гостеприимные, ты удивишься, как они из кожи вон лезут, чтоб только угодить приезжему. – Ньют изготовился, как для бейсбольной подачи, бросил Рикки ключи от взятой напрокат машины. – Давай выметайся. – Он похлопал в ладоши. – Vamanos.
– Я знаю, что ты мне говоришь, я понимаю по-английски хорошо.
Ньют ждал со стремительно растущим нетерпением, пока Рикки, присев перед зеркалом, причесывался, затем, придвинувшись ближе, осматривал зубы, проверял, застегнута ли молния. Протирал башмаки о ковер, чтобы больше блестели. Это тюрьма виновата, она отучает человека торопиться, время проходит быстрее, чем должно, и оставляет вас позади.
Когда Рикки наконец ушел, Ньют снял трубку и заказал в номер чизбургер и воду. Потом отправился по коридорам искать холодильник. Он забыл пластмассовое ведерко, пришлось нести лед в ладонях. В чемодане лежала бутылка виски «Уайлд тёки Кентаки». Он щедро плеснул себе и подумал, как здорово будет, закончив дела, вернуться в Лос-Анджелес.
Странно вспомнить, как началась эта история. Года два назад он прочел о Фрэнке в одной ванкуверской газете, позвонил ему и больше из праздного любопытства, чем еще почему-либо, предложил работу. Фрэнк оказался настоящим сокровищем. Он не злоупотреблял наркотиками, не пытался прибрать к рукам Ньютовых милашек и Ньютовы денежки. Чего он еще мог желать, особенно при том, сколько платил?
Затем, несколько месяцев назад, на излете долгой, мучительной ночи Ньюта бесцеремонно отвергла женщина с большими карими глазами и черными волосами – редкость в Лос-Анджелесе, где по временам казалось, что существует лишь одна разновидность особей женского пола, выведенная в местном инкубаторе: с голубыми глазами и спутанными белокурыми волосами. Брюнетка напомнила Ньюту Паркер, он и завелся. Зудел часами о ванкуверских детективах, мужике и бабе, которые сыграли такую роковую роль в его жизни.
Ублаженный бурбоном и удобным шезлонгом под ночными звездами, Ньют пустился в воспоминания о том вечере около пяти лет назад, когда он вступил в перестрелку с Уиллоусом и Паркер и получил пулю 38-го калибра в грудь. И как его папаша – мир его праху – внес залог в четверть миллиона наличными, чтобы Ньют мог залечь на дно, если понадобится, и как адвокат, который стоил много дороже и потому был куда хитрее, чем прокурор, которому пришлось освободить его, благодаря фактам, которые судья назвал неконституционными задержками процедуры.
Ближе к счастливому концу истории Ньют более или менее внезапно решил, что неплохо бы замочить Паркер. Почему он не приказал Фрэнку убрать заодно и Уиллоуса, он не мог сказать. Может, потому, что, хотя стреляли оба детектива, его уложила пуля Паркер. Во всяком случае, ему просто не пришло в голову разделаться разом с обоими.
До сих пор. Нет, нужно выбросить это из головы. Невозможно шлепнуть обоих и выдать их смерти за несчастный случай, нечаянное происшествие. Даже легавые не такие кретины.
Принесли заказ. Ньют ел за столом у окна, запивая каждый кусок виски и водой. Робсон-сквер, открытое пространство в конце Лоу-Кортс, был озарен мириадами крошечных белых фонариков, которые свисали с деревьев, как раздувшиеся трупики светляков. Ньют жевал, глотал и смотрел на машины, что медленно проезжали мимо, на траурную процессию прохожих на тротуаре. Ванкувер – странный город. Дыра дырой, но уровень преступности самый высокий среди крупнейших городов страны. Ньют улыбнулся. Может, потому он и чувствует себя здесь как дома.
Он поймал себя на том, что думает о Феликсе, своем старикане отце, и об огромном доме в западной части Ванкувера, на горе, который ему принадлежал. Оттуда открывался потрясный вид. Если взобраться на крышу, можно было обозреть весь город.
Ньют подобрал кусочки жареного лука, вывалившиеся из чизбургера. Облизнул замасленные пальцы, потянулся и вытер их о покрывало. Любимым его местом в ванкуверском доме был бассейн в форме сердца, выкрашенный в горячий розовый цвет, с подсветкой. Вспомнив купания голышом в лунном свете, в которых он участвовал, и неизбежные последствия, Ньют подумал о Мише, коварной юной подружке отца, которая плохо с ним обошлась.
Что, интересно, поделывает сейчас эта холеная красотка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Что ты делаешь, Рикки?
– Хочу врубить сразу два канала. Косби на пятом, Клинт Иствуд на двенадцатом. Класс будет, если их вместе поймать.
– Ну, давай, давай.
Ньют послушал телефон. Он все еще звонил, и каждый гудок звучал точно так же, как предыдущий. Он собирался выждать не больше дюжины гудков, но из-за Риккиных бредовых технических опытов сбился со счета. Когда-нибудь изобретут телефон, который станет сам считать гудки. На том конце он будет звонить, а вы услышите только номера. Один, два, три… Интересно, сколько чисел запрограммирует телефонная компания. Ньют представил себе, как малышня пытается установить мировой рекорд: миллион гудков, два… Нет, придется ввести ограничения. Скажем, сто гудков. И хватит. Боже, о чем он думает – он еще дурее Рикки.
– Да, что?
От неожиданности Ньют отдернул трубку от уха. Потом откашлялся и назвался. Он звонил после перерыва в несколько лет. Малый на том конце, по прозвищу Слизняк, потому что всегда сильно прилизывал волосы, довольно долго думал, прежде чем вспомнил. А затем назвал Ньюта его старым именем – Малыш, которым тот перестал пользоваться, когда отец купил ферму. Из Слизняка так и сыпались вопросы – где Малыш был последние пару лет, срок мотал или что? Ньют сказал, как его теперь зовут, и приступил к делу. Сколько попросят за «узи», или МАК-10, или М-16, или за любой надежный автомат, который можно купить немедленно, плюс дополнительные магазины и, скажем, пятьсот патронов?
Цифра была названа. Ньют крякнул. На том конце повесили трубку. Ньют ударил трубкой по стене, на штукатурке остался след. Хватит с него старых приятелей. Потом он снова набрал номер и сказал:
– Ладно. Ты продаешь?
Он молча слушал, как показалось Рикки, очень долгое время, затем осторожно положил трубку. Написал адрес большими печатными буквами на листе бумаги с фирменным знаком гостиницы и протянул Рикки вместе с тысячью ста восьмьюдесятью долларами.
– Это что?
– Адрес, что еще, по-твоему?
– Я не знаю этот хренов город. Как я куда-то поеду?
– Помнишь фойе, Рикки? Нет? Ладно, помнишь паровоз, помнишь, как тебе понравилась модель паровоза? Это было фойе, где ты его видел. Теперь слушай внимательно. Сначала ты войдешь в лифт и нажмешь кнопку со стрелкой, которая указывает на пол. Когда ты спустишься в фойе, подойди к стойке и попроси карту города. Объясни, куда тебе надо ехать. Попроси, чтобы тебе нарисовали на карте, как ехать. Спроси, не поедет ли кто-нибудь с тобой.
– За пушками?
– Канадцы очень гостеприимные, ты удивишься, как они из кожи вон лезут, чтоб только угодить приезжему. – Ньют изготовился, как для бейсбольной подачи, бросил Рикки ключи от взятой напрокат машины. – Давай выметайся. – Он похлопал в ладоши. – Vamanos.
– Я знаю, что ты мне говоришь, я понимаю по-английски хорошо.
Ньют ждал со стремительно растущим нетерпением, пока Рикки, присев перед зеркалом, причесывался, затем, придвинувшись ближе, осматривал зубы, проверял, застегнута ли молния. Протирал башмаки о ковер, чтобы больше блестели. Это тюрьма виновата, она отучает человека торопиться, время проходит быстрее, чем должно, и оставляет вас позади.
Когда Рикки наконец ушел, Ньют снял трубку и заказал в номер чизбургер и воду. Потом отправился по коридорам искать холодильник. Он забыл пластмассовое ведерко, пришлось нести лед в ладонях. В чемодане лежала бутылка виски «Уайлд тёки Кентаки». Он щедро плеснул себе и подумал, как здорово будет, закончив дела, вернуться в Лос-Анджелес.
Странно вспомнить, как началась эта история. Года два назад он прочел о Фрэнке в одной ванкуверской газете, позвонил ему и больше из праздного любопытства, чем еще почему-либо, предложил работу. Фрэнк оказался настоящим сокровищем. Он не злоупотреблял наркотиками, не пытался прибрать к рукам Ньютовых милашек и Ньютовы денежки. Чего он еще мог желать, особенно при том, сколько платил?
Затем, несколько месяцев назад, на излете долгой, мучительной ночи Ньюта бесцеремонно отвергла женщина с большими карими глазами и черными волосами – редкость в Лос-Анджелесе, где по временам казалось, что существует лишь одна разновидность особей женского пола, выведенная в местном инкубаторе: с голубыми глазами и спутанными белокурыми волосами. Брюнетка напомнила Ньюту Паркер, он и завелся. Зудел часами о ванкуверских детективах, мужике и бабе, которые сыграли такую роковую роль в его жизни.
Ублаженный бурбоном и удобным шезлонгом под ночными звездами, Ньют пустился в воспоминания о том вечере около пяти лет назад, когда он вступил в перестрелку с Уиллоусом и Паркер и получил пулю 38-го калибра в грудь. И как его папаша – мир его праху – внес залог в четверть миллиона наличными, чтобы Ньют мог залечь на дно, если понадобится, и как адвокат, который стоил много дороже и потому был куда хитрее, чем прокурор, которому пришлось освободить его, благодаря фактам, которые судья назвал неконституционными задержками процедуры.
Ближе к счастливому концу истории Ньют более или менее внезапно решил, что неплохо бы замочить Паркер. Почему он не приказал Фрэнку убрать заодно и Уиллоуса, он не мог сказать. Может, потому, что, хотя стреляли оба детектива, его уложила пуля Паркер. Во всяком случае, ему просто не пришло в голову разделаться разом с обоими.
До сих пор. Нет, нужно выбросить это из головы. Невозможно шлепнуть обоих и выдать их смерти за несчастный случай, нечаянное происшествие. Даже легавые не такие кретины.
Принесли заказ. Ньют ел за столом у окна, запивая каждый кусок виски и водой. Робсон-сквер, открытое пространство в конце Лоу-Кортс, был озарен мириадами крошечных белых фонариков, которые свисали с деревьев, как раздувшиеся трупики светляков. Ньют жевал, глотал и смотрел на машины, что медленно проезжали мимо, на траурную процессию прохожих на тротуаре. Ванкувер – странный город. Дыра дырой, но уровень преступности самый высокий среди крупнейших городов страны. Ньют улыбнулся. Может, потому он и чувствует себя здесь как дома.
Он поймал себя на том, что думает о Феликсе, своем старикане отце, и об огромном доме в западной части Ванкувера, на горе, который ему принадлежал. Оттуда открывался потрясный вид. Если взобраться на крышу, можно было обозреть весь город.
Ньют подобрал кусочки жареного лука, вывалившиеся из чизбургера. Облизнул замасленные пальцы, потянулся и вытер их о покрывало. Любимым его местом в ванкуверском доме был бассейн в форме сердца, выкрашенный в горячий розовый цвет, с подсветкой. Вспомнив купания голышом в лунном свете, в которых он участвовал, и неизбежные последствия, Ньют подумал о Мише, коварной юной подружке отца, которая плохо с ним обошлась.
Что, интересно, поделывает сейчас эта холеная красотка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59