Сейчас это звучит как лирическое хныканье по утраченному раю, но, когда Вайзер показал нам место рядом с источником, где Фридрих Великий отдыхал во время охоты, или когда на пронизанной солнцем поляне затопотали вспугнутые косули, или когда мы собирали полными горстями сладкую малину, тогда это был для нас рай обретенный, далекий от города и заманчиво притягательный, как сумрачная прохлада собора в жаркий день. Вайзер шел впереди и обращался вроде бы к Эльке, но на самом деле к нам: вот сюда зимой приходят кабаны; или: о, вот дорога на Матемблево; либо: вон там самый большой муравейник красных муравьев з заячьими головами. С особым удовольствием показывал он места, где лес был иссечен окопами, остатками последней войны, и в таком же духе пояснял: это воронка от мины; или: это окоп для самоходки, – и мы слушали его затаив дыхание. Но наконец он вывел нас ложбиной за стрельбищем на край морены, откуда мы увидели башенку кирпичного костела в Брентове и хорошо знакомые очертания кладбища. И хотя этой самой дорогой я ходил позже туда и обратно, сам либо с приятелями, летом пешком или на велосипеде, зимой на лыжах, и, хотя называл эту дорогу, насчитывающую шесть с половиной километров, дорогой Вайзера, никогда, даже сейчас, когда она всего лишь синяя ниточка в заповедном парке, описанная в путеводителе, – никогда я не мог припомнить, показывал ли Вайзер, ведя нас обратно домой, все это нам просто рукой или держал в руке суковатую палку, на которую он мог опираться как на жезл. Ведь мы возвращались домой, и он нас вел, будто мы с того дня были его народом.
А вечером мы сидели на лавке под каштаном, и Петр рассуждал, что бы было, если бы черную пантеру не отделяла от Вайзера железная решетка. «Было бы как в цирке, – утверждал Шимек, – там дикие звери тоже слушаются человека и даже едят с руки». Но я говорил, что Вайзер не дрессировщик, у него нет ни высоких блестящих сапог, ни бича, ни белой рубашки с бабочкой, да и не дрессирует он черную пантеру каждый день. Нужно сказать, с этим мы согласились без споров и надумали еще раз испытать Вайзера, может, на другом звере и не обязательно в зоопарке. Не знали мы только, что в последующие дни Вайзер снова будет ходить своими дорожками, и сомнения наши для такого, как он, не имеют ни малейшего значения. Из подъезда вышла мать Эльки и задержалась на минуту. «Что сидите, мальчики, – сказала она с упреком. – Пошли бы лучше в костел, сегодня ксендз отправляет службу, а?» И сразу же направилась мощенной булыжником улицей к костелу Воскресения, успев еще сказать нам, что вчера над заливом видели огромную комету и ничего хорошего ожидать не приходится.
Тем временем сторож сварил кофе и понес кофейник в кабинет директора. Зазвонил телефон, и, когда я услышал усталый голос М-ского, который снял трубку, я застыл. «Да, пан Хеллер, – говорил М-ский, – ваш сын здесь, с нами, да, передаю трубку товарищу директору». И дальше уже говорил директор, собственно, не говорил, а только отвечал на вопросы моего отца. «Вовсе нет, – объяснял он вежливо, – ваш сын ни в чем не обвиняется, его только допрашивает наша комиссия, мы действуем по приказу прокурора, нет, нет, мы не обвиняем вашего сына в том, что случилось, следствие однозначно указывает на этого Вайзера, мы должны только выяснить все обстоятельства трагедии, поймите, все обстоятельства!» Но отец, очевидно, не сдавался, так как директор повысил голос: «Не нужно нервничать, я не вижу причин подавать жалобы. Это не беззаконное задержание. Лучше задумайтесь, пан Хеллер, почему он ходил туда без ведома старших, в конце концов вашему ребенку грозила большая опасность, а вы как отец ничего не сделали, чтобы…» – Тут директор надолго умолк, и я догадался, что причиной тому был один из бурных взрывов отца, который, обычно спокойный, если уж впадал в гнев, то не считался ни с чем и ни с кем. Я даже пожалел, что его нет с нами, так как увидел вдруг М-ского вылетающим в окно, директора – висящим на своем галстуке под потолком, а этого, в форме, – расплющенным на двери кабинета, и как-то удивительно хорошо стало у меня на душе, когда я обо всем этом подумал. А отец все еще продолжал говорить, поскольку директор только покашливал в трубку и, наверно, вертелся в своем кресле и свободной рукой поправлял, должно быть, узел своего галстука, пока наконец резко не прервал: «Нет, это исключено, школа заперта до завершения нашей работы» – и еще сказал (помню это хорошо): «До свидания, пан Хеллер». Совсем как в кино или в романе: «До свидания, пан Хеллер», и трубка плюхнулась на рычаг.
На улице было уже темно, горели фонари. Их свет проникал в канцелярию, и, пока сторож не повернул выключатель, мы сидели в бледно-желтом снопе света, как святоши в костеле после давно завершенной службы. А я размышлял, почему у Вайзера не было родителей и он жил только со своим дедом. Я так и не узнал, ни тогда, ни потом, кто были его отец и мать. Возможно, человек, который жил в одиннадцатой квартире и занимался шитьем, был только его названым дедом, даже не обязательно родственником. Да только никто не мог этого прояснить ни тогда, ни позднее, когда спустя много лет не без хитрости удалось мне заглянуть в школьные бумаги Вайзера и когда я добрался до соответствующих документов в городском архиве. Старые классные журналы были уже в то время ликвидированы, но остались ведомости с отметками, где выцветшими чернилами было записано: «фамилия – Вайзер», «имя – Давид», «род. – 10.09.45». Рубрика «место рождения», поделенная на две графы – воеводскую и районную, – была не заполнена, и только внизу кто-то написал чернильным карандашом: «Броды», а в скобках значилось еще: «СССР». В рубрике «отец, мать» та же рука сначала поставила чернилами горизонтальные черточки, а позже дописала копировальным карандашом: «сирота». И дальше тем же почерком внесена информация: «законный опекун – А. Вайзер, проживающий…» – и тут вписан был наш адрес, то есть адрес нашего дома с номером квартиры Вайзера. Сегодня, когда все это я вылавливаю из памяти, как крошки янтаря из мутной воды залива, родители Вайзера возникают в виде двух горизонтальных черточек, проведенных чернилами в ведомости. Отдел учета населения в городском управлении никакими другими сведениями об этом не располагал. В окошечко, напоминающее кассу захудалого вокзала, рука служащей протянула мне маленькую карточку, из которой я узнал следующее: «Авраам Вайзер, национальность – еврей, гражданство – польское, родился в Кривом Роге (СССР) в 1879 году, прибыл в Гданьск в 1946 году как репатриант». Нет никаких упоминаний о детях, которые прибыли бы с ним. Только в сорок восьмом, то есть через два года, Авраам Вайзер заявил, что под его опекой находится мальчик, по национальности поляк, гражданство – польское, родившийся в Бродах 10.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
А вечером мы сидели на лавке под каштаном, и Петр рассуждал, что бы было, если бы черную пантеру не отделяла от Вайзера железная решетка. «Было бы как в цирке, – утверждал Шимек, – там дикие звери тоже слушаются человека и даже едят с руки». Но я говорил, что Вайзер не дрессировщик, у него нет ни высоких блестящих сапог, ни бича, ни белой рубашки с бабочкой, да и не дрессирует он черную пантеру каждый день. Нужно сказать, с этим мы согласились без споров и надумали еще раз испытать Вайзера, может, на другом звере и не обязательно в зоопарке. Не знали мы только, что в последующие дни Вайзер снова будет ходить своими дорожками, и сомнения наши для такого, как он, не имеют ни малейшего значения. Из подъезда вышла мать Эльки и задержалась на минуту. «Что сидите, мальчики, – сказала она с упреком. – Пошли бы лучше в костел, сегодня ксендз отправляет службу, а?» И сразу же направилась мощенной булыжником улицей к костелу Воскресения, успев еще сказать нам, что вчера над заливом видели огромную комету и ничего хорошего ожидать не приходится.
Тем временем сторож сварил кофе и понес кофейник в кабинет директора. Зазвонил телефон, и, когда я услышал усталый голос М-ского, который снял трубку, я застыл. «Да, пан Хеллер, – говорил М-ский, – ваш сын здесь, с нами, да, передаю трубку товарищу директору». И дальше уже говорил директор, собственно, не говорил, а только отвечал на вопросы моего отца. «Вовсе нет, – объяснял он вежливо, – ваш сын ни в чем не обвиняется, его только допрашивает наша комиссия, мы действуем по приказу прокурора, нет, нет, мы не обвиняем вашего сына в том, что случилось, следствие однозначно указывает на этого Вайзера, мы должны только выяснить все обстоятельства трагедии, поймите, все обстоятельства!» Но отец, очевидно, не сдавался, так как директор повысил голос: «Не нужно нервничать, я не вижу причин подавать жалобы. Это не беззаконное задержание. Лучше задумайтесь, пан Хеллер, почему он ходил туда без ведома старших, в конце концов вашему ребенку грозила большая опасность, а вы как отец ничего не сделали, чтобы…» – Тут директор надолго умолк, и я догадался, что причиной тому был один из бурных взрывов отца, который, обычно спокойный, если уж впадал в гнев, то не считался ни с чем и ни с кем. Я даже пожалел, что его нет с нами, так как увидел вдруг М-ского вылетающим в окно, директора – висящим на своем галстуке под потолком, а этого, в форме, – расплющенным на двери кабинета, и как-то удивительно хорошо стало у меня на душе, когда я обо всем этом подумал. А отец все еще продолжал говорить, поскольку директор только покашливал в трубку и, наверно, вертелся в своем кресле и свободной рукой поправлял, должно быть, узел своего галстука, пока наконец резко не прервал: «Нет, это исключено, школа заперта до завершения нашей работы» – и еще сказал (помню это хорошо): «До свидания, пан Хеллер». Совсем как в кино или в романе: «До свидания, пан Хеллер», и трубка плюхнулась на рычаг.
На улице было уже темно, горели фонари. Их свет проникал в канцелярию, и, пока сторож не повернул выключатель, мы сидели в бледно-желтом снопе света, как святоши в костеле после давно завершенной службы. А я размышлял, почему у Вайзера не было родителей и он жил только со своим дедом. Я так и не узнал, ни тогда, ни потом, кто были его отец и мать. Возможно, человек, который жил в одиннадцатой квартире и занимался шитьем, был только его названым дедом, даже не обязательно родственником. Да только никто не мог этого прояснить ни тогда, ни позднее, когда спустя много лет не без хитрости удалось мне заглянуть в школьные бумаги Вайзера и когда я добрался до соответствующих документов в городском архиве. Старые классные журналы были уже в то время ликвидированы, но остались ведомости с отметками, где выцветшими чернилами было записано: «фамилия – Вайзер», «имя – Давид», «род. – 10.09.45». Рубрика «место рождения», поделенная на две графы – воеводскую и районную, – была не заполнена, и только внизу кто-то написал чернильным карандашом: «Броды», а в скобках значилось еще: «СССР». В рубрике «отец, мать» та же рука сначала поставила чернилами горизонтальные черточки, а позже дописала копировальным карандашом: «сирота». И дальше тем же почерком внесена информация: «законный опекун – А. Вайзер, проживающий…» – и тут вписан был наш адрес, то есть адрес нашего дома с номером квартиры Вайзера. Сегодня, когда все это я вылавливаю из памяти, как крошки янтаря из мутной воды залива, родители Вайзера возникают в виде двух горизонтальных черточек, проведенных чернилами в ведомости. Отдел учета населения в городском управлении никакими другими сведениями об этом не располагал. В окошечко, напоминающее кассу захудалого вокзала, рука служащей протянула мне маленькую карточку, из которой я узнал следующее: «Авраам Вайзер, национальность – еврей, гражданство – польское, родился в Кривом Роге (СССР) в 1879 году, прибыл в Гданьск в 1946 году как репатриант». Нет никаких упоминаний о детях, которые прибыли бы с ним. Только в сорок восьмом, то есть через два года, Авраам Вайзер заявил, что под его опекой находится мальчик, по национальности поляк, гражданство – польское, родившийся в Бродах 10.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62