Это было весьма утомительно, и очень скоро рука перестала слушаться. От усердия покусывая губу, Яннис не заметил подошедшего старика, который наблюдал за ним с критическим, но доброжелательным интересом. Он подскочил от неожиданности, когда голос с очень странным акцентом произнес:
– Прошу прощения, молодой человек.
– Фу! – воскликнул Яннис. – Как вы меня напугали!
– Для сердечного приступа вы слишком молоды, – сказал человек. – Дело в том, что я не мог не заметить, как вы кое-что делаете неверно.
– Да вот это тремоло! Все время обрывается!
Это было приятно – разговаривать со стариком на равных; пожилые так часто бывали отстраненными и непонятными, но у этого был ясный взгляд живых глаз, и в нем чувствовалась какая-то радостная сила. Его внимание льстило, и Яннис немного надул грудь, чтобы больше чувствовать себя мужчиной. У него ломался голос, иногда выдававший приводящие в замешательство тирольские рулады и писки, поэтому он его понижал насколько возможно и разговаривал в той застенчиво-зрелой манере, которая у взрослых вызывала улыбку.
– Нет-нет, это прекрасно получится. Дело в вашей левой руке. Вы стараетесь сыграть всё первым и вторым пальцами, но так не пойдет. – Он нагнулся и стал расставлять пальцы мальчика по местам, приговаривая: – Смотрите, первый палец прижимает струны на первом ладу, второй палец прижимает на втором, третий – на третьем и четвертый – на четвертом. Вначале трудновато, потому что у мизинца не хватает силы, но зато теперь не придется изгибать руку, из-за чего случайно заглушаются дисканты.
– Да, я заметил, это очень раздражает.
– Просто сохраняйте такое же расположение пальцев на ладах при перемещении по грифу, и все станет гораздо проще. – Он выпрямился и добавил: – Хорошего музыканта сразу видно, потому что кажется, что руки у него совсем не двигаются, а музыка возникает, словно по волшебству. Если будете делать как я говорю, вам почти не придется передвигать руку. Только пальцы. И так легче – инструмент не соскальзывает. Это вечная беда у мандолин с закругленной спинкой. Я часто думал о том, чтобы достать португальскую, с плоской спинкой. Но так и не собрался.
– Похоже, вы здорово разбираетесь в этом.
– Так, приходится. Почти всю жизнь я был профессиональным мандолинистом. Могу сказать, что вы будете хорошо играть.
– Сыграйте что-нибудь, – попросил мальчик, протягивая мандолину и плектр.
Старик порылся в кармане пиджака, достал пластинку и сказал:
– Я всегда пользуюсь своим. Не обижайтесь.
Он принял мандолину, устроил ее у себя на поясе, взял на пробу аккорд и начал играть «Сицилиано» из Большой сонаты соль-мажор Гуммеля. Яннис вытаращил глаза от удивления, когда старик вдруг остановился, перевернул мандолину, внимательно осмотрел ее, словно не веря себе, и воскликнул:
– Мадонна Мария, это же Антония!
– Откуда вы знаете? – удивленно и в то же время с подозрением спросил Яннис. – То есть, вы же не можете знать, что это – Антония, так ведь? Вы ее раньше видели?
– Где ты ее нашел? Кто ее тебе дал? Откуда ты знаешь, что ее зовут Антония?
– Я выкопал ее вон из той ямы, – сказал Яннис, указывая на раскрытый тайник посреди развалин. – Бабушка рассказала мне, что она там, и она ее так называла, поэтому и я ее так зову. Вообще-то бабушка и маму мою назвала Антонией, потому что она, когда была маленькой, курлыкала, как мандолина.
– А бабушка твоя – кирья Пелагия, дочь доктора Янниса?
– Это я Яннис. Меня назвали в честь него.
Старик присел на стену рядом с мальчиком, не выпуская из рук мандолину и вытирая платком со лба пот. Он выглядел очень встревоженным. Яннис заметил у него шрам поперек щеки, слегка прикрытый клочковатой седой бородой. Старик вдруг спросил:
– Когда ты нашел мандолину, четырех струн на ней не было?
– Да.
– А знаешь, где они?
– Нет.
В глазах старика промелькнул огонек, и он постучал себя по груди.
– Они вот здесь. Доктор Яннис залатал ими мои ребра, а я их так и не вынул. Я был к тому же нашпигован пулями, и доктор их вытащил. Что ты об этом думаешь?
На мальчика это произвело сильное впечатление. Глаза у него расширились. Не желая, чтобы его превзошли, он заявил:
– А у нас вон там есть настоящий скелет.
– О, я знаю. Потому и приехал. Это Карло Гуэрсио. Он был самым большим человеком на свете. И он спас мне жизнь. Он закрыл меня собой на расстреле.
Теперь мальчик был не просто впечатлен, а совершенно ошарашен: человек со струнами от мандолины в ребрах, человек, который был на расстреле и который лично знаком с хозяином скелета! Это почище, чем быть знакомым Спиро.
– Скажи мне, юноша, что – твоя бабушка жива? Она счастлива?
– Она плачет иногда, с тех пор как мы выкопали из ямы Антонию и все другие штуковины. Колени у нее плохо гнутся, и руки дрожат.
– А как твой дедушка? Он здоров?
Казалось, мальчик озадачен. Он нахмурился и спросил:
– Какой дедушка?
– Я говорю не о папином отце. Я имею в виду мужа кирьи Пелагии. – Старик снова вытер со лба пот. Он выглядел еще более взволнованным.
Мальчик пожал плечами.
– Его нет. Я никогда и не слышал, что он у нее был. У меня был прадедушка.
– Да, я знаю, это был доктор Яннис. Так ты говоришь, что у кирьи Пелагии нет мужа? И у тебя нет дедушки?
– Ну, наверное, должен быть, но я никогда о нем не слышал. У меня есть только папин папа, но он полуживой. Такой неполный дедушка.
Старик поднялся. Он огляделся вокруг и сказал:
– Это было красивое место. Здесь прошли лучшие годы моей жизни. И знаешь что? Когда-то я собирался жениться на твоей бабушке. Думаю, пора нам снова повидаться. Кстати, эта мандолина была моей, но я слышал, как ты играешь, и хочу, чтобы ты оставил ее себе. Я отказываюсь от своих прав на нее.
Когда они вдвоем спускались с холма, Яннис сказал:
– Самый большой человек на свете – Велисарий.
– Porco dio, так он тоже еще жив?
Яннис споткнулся.
– Но раз вы тот, кто играл на мандолине и собирался жениться на бабушке, значит, вы… привидение?
Щедрое осеннее солнце ненадолго выглянуло из-за облаков над Ликзури, и старик приостановился в раздумье.
73. Возвращение
Хотя Антонио Корелли было за семьдесят, он вновь ощутил достаточно юношеской живости в своих старых членах. Он увернулся от запущенной чугунной сковородки и вздрогнул, когда она разнесла окно позади него.
– Sporcaccione! Figlio d'un culo! – визжала Пелагия. – Pezzo di merda! Всю жизнь ждать, всю жизнь оплакивать, всю жизнь думать – ты умер! Cazzo d'un cane! А ты жив! А я – дура! Ну как ты мог не сдержать слова? Предатель!
Отступая перед болезненными тычками под ребра рукояткой швабры, Корелли уперся в стену и, сдаваясь, поднял руки.
– Говорю же тебе! – закричал он. – Я думал, ты замужем!
– Замужем? – с горечью воскликнула она. – Замужем? Ну где уж нам такое счастье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Прошу прощения, молодой человек.
– Фу! – воскликнул Яннис. – Как вы меня напугали!
– Для сердечного приступа вы слишком молоды, – сказал человек. – Дело в том, что я не мог не заметить, как вы кое-что делаете неверно.
– Да вот это тремоло! Все время обрывается!
Это было приятно – разговаривать со стариком на равных; пожилые так часто бывали отстраненными и непонятными, но у этого был ясный взгляд живых глаз, и в нем чувствовалась какая-то радостная сила. Его внимание льстило, и Яннис немного надул грудь, чтобы больше чувствовать себя мужчиной. У него ломался голос, иногда выдававший приводящие в замешательство тирольские рулады и писки, поэтому он его понижал насколько возможно и разговаривал в той застенчиво-зрелой манере, которая у взрослых вызывала улыбку.
– Нет-нет, это прекрасно получится. Дело в вашей левой руке. Вы стараетесь сыграть всё первым и вторым пальцами, но так не пойдет. – Он нагнулся и стал расставлять пальцы мальчика по местам, приговаривая: – Смотрите, первый палец прижимает струны на первом ладу, второй палец прижимает на втором, третий – на третьем и четвертый – на четвертом. Вначале трудновато, потому что у мизинца не хватает силы, но зато теперь не придется изгибать руку, из-за чего случайно заглушаются дисканты.
– Да, я заметил, это очень раздражает.
– Просто сохраняйте такое же расположение пальцев на ладах при перемещении по грифу, и все станет гораздо проще. – Он выпрямился и добавил: – Хорошего музыканта сразу видно, потому что кажется, что руки у него совсем не двигаются, а музыка возникает, словно по волшебству. Если будете делать как я говорю, вам почти не придется передвигать руку. Только пальцы. И так легче – инструмент не соскальзывает. Это вечная беда у мандолин с закругленной спинкой. Я часто думал о том, чтобы достать португальскую, с плоской спинкой. Но так и не собрался.
– Похоже, вы здорово разбираетесь в этом.
– Так, приходится. Почти всю жизнь я был профессиональным мандолинистом. Могу сказать, что вы будете хорошо играть.
– Сыграйте что-нибудь, – попросил мальчик, протягивая мандолину и плектр.
Старик порылся в кармане пиджака, достал пластинку и сказал:
– Я всегда пользуюсь своим. Не обижайтесь.
Он принял мандолину, устроил ее у себя на поясе, взял на пробу аккорд и начал играть «Сицилиано» из Большой сонаты соль-мажор Гуммеля. Яннис вытаращил глаза от удивления, когда старик вдруг остановился, перевернул мандолину, внимательно осмотрел ее, словно не веря себе, и воскликнул:
– Мадонна Мария, это же Антония!
– Откуда вы знаете? – удивленно и в то же время с подозрением спросил Яннис. – То есть, вы же не можете знать, что это – Антония, так ведь? Вы ее раньше видели?
– Где ты ее нашел? Кто ее тебе дал? Откуда ты знаешь, что ее зовут Антония?
– Я выкопал ее вон из той ямы, – сказал Яннис, указывая на раскрытый тайник посреди развалин. – Бабушка рассказала мне, что она там, и она ее так называла, поэтому и я ее так зову. Вообще-то бабушка и маму мою назвала Антонией, потому что она, когда была маленькой, курлыкала, как мандолина.
– А бабушка твоя – кирья Пелагия, дочь доктора Янниса?
– Это я Яннис. Меня назвали в честь него.
Старик присел на стену рядом с мальчиком, не выпуская из рук мандолину и вытирая платком со лба пот. Он выглядел очень встревоженным. Яннис заметил у него шрам поперек щеки, слегка прикрытый клочковатой седой бородой. Старик вдруг спросил:
– Когда ты нашел мандолину, четырех струн на ней не было?
– Да.
– А знаешь, где они?
– Нет.
В глазах старика промелькнул огонек, и он постучал себя по груди.
– Они вот здесь. Доктор Яннис залатал ими мои ребра, а я их так и не вынул. Я был к тому же нашпигован пулями, и доктор их вытащил. Что ты об этом думаешь?
На мальчика это произвело сильное впечатление. Глаза у него расширились. Не желая, чтобы его превзошли, он заявил:
– А у нас вон там есть настоящий скелет.
– О, я знаю. Потому и приехал. Это Карло Гуэрсио. Он был самым большим человеком на свете. И он спас мне жизнь. Он закрыл меня собой на расстреле.
Теперь мальчик был не просто впечатлен, а совершенно ошарашен: человек со струнами от мандолины в ребрах, человек, который был на расстреле и который лично знаком с хозяином скелета! Это почище, чем быть знакомым Спиро.
– Скажи мне, юноша, что – твоя бабушка жива? Она счастлива?
– Она плачет иногда, с тех пор как мы выкопали из ямы Антонию и все другие штуковины. Колени у нее плохо гнутся, и руки дрожат.
– А как твой дедушка? Он здоров?
Казалось, мальчик озадачен. Он нахмурился и спросил:
– Какой дедушка?
– Я говорю не о папином отце. Я имею в виду мужа кирьи Пелагии. – Старик снова вытер со лба пот. Он выглядел еще более взволнованным.
Мальчик пожал плечами.
– Его нет. Я никогда и не слышал, что он у нее был. У меня был прадедушка.
– Да, я знаю, это был доктор Яннис. Так ты говоришь, что у кирьи Пелагии нет мужа? И у тебя нет дедушки?
– Ну, наверное, должен быть, но я никогда о нем не слышал. У меня есть только папин папа, но он полуживой. Такой неполный дедушка.
Старик поднялся. Он огляделся вокруг и сказал:
– Это было красивое место. Здесь прошли лучшие годы моей жизни. И знаешь что? Когда-то я собирался жениться на твоей бабушке. Думаю, пора нам снова повидаться. Кстати, эта мандолина была моей, но я слышал, как ты играешь, и хочу, чтобы ты оставил ее себе. Я отказываюсь от своих прав на нее.
Когда они вдвоем спускались с холма, Яннис сказал:
– Самый большой человек на свете – Велисарий.
– Porco dio, так он тоже еще жив?
Яннис споткнулся.
– Но раз вы тот, кто играл на мандолине и собирался жениться на бабушке, значит, вы… привидение?
Щедрое осеннее солнце ненадолго выглянуло из-за облаков над Ликзури, и старик приостановился в раздумье.
73. Возвращение
Хотя Антонио Корелли было за семьдесят, он вновь ощутил достаточно юношеской живости в своих старых членах. Он увернулся от запущенной чугунной сковородки и вздрогнул, когда она разнесла окно позади него.
– Sporcaccione! Figlio d'un culo! – визжала Пелагия. – Pezzo di merda! Всю жизнь ждать, всю жизнь оплакивать, всю жизнь думать – ты умер! Cazzo d'un cane! А ты жив! А я – дура! Ну как ты мог не сдержать слова? Предатель!
Отступая перед болезненными тычками под ребра рукояткой швабры, Корелли уперся в стену и, сдаваясь, поднял руки.
– Говорю же тебе! – закричал он. – Я думал, ты замужем!
– Замужем? – с горечью воскликнула она. – Замужем? Ну где уж нам такое счастье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145