Мы хотели испытать ее в деле и заставить плеваться огнем. Но эта шайтанова палка разорвала старому Нояну всю щеку. Видно, урусы спрятали в эти палки какую-то тайну. Вчера одноглазый поймал для тебя толмача урусов, — добавил чалчи, кланяясь. — Он ждет решения своей участи. Может, этот нечестивец откроет нам секрет огненной палки урусов?
— Бараны! — прорычал Ишей в гневе. — Да знаете ли вы, что урусы нарочно подсунули вам эту испорченную огненную палку, чтобы она разнесла на куски ваши безмозглые головы? Он кто, этот ваш пленник, — шор-кижи? — спросил Ишей, пересиливая головную боль.
— Нет, хозяин, он — тадар-кижи из Томского.
— Так срубите ему башку и киньте его тело псам. Мне нужен казак, урус, а не какой-то вшивый тадар-кижи. Татар у меня самого хоть отбавляй. Нашли кого привезти..! Палку для стрельбы куда дели?
— Бросили в пропасть, хозяин. Ведь она может убить любого из нас.
— Тьфу! бараны! — сплюнул князь сквозь желтые зубы. — Зачем выбросили? Надо было заставить стрелять из нее толмача урусов. Так мы никогда не раскроем тайну стреляющих палок и тулаи заполонят всю степь и всю тайгу. Если так дело пойдет, то скоро все наши кыштымы будут отдавать албан урусам, а кыргызы станут кормиться объедками с казацкого стола. У царя урусов волчий аппетит, а его бездонные мешки не наполнят и тысячи кыштымов. Пришла пора выбить волкам зубы, но для этого надо разгадать тайну палок, плюющихся огнем. Пока урусы владеют тайной огненных палок, нам их не прогнать. Не эти ли шайтановы палки помогли щепотке тощих казаков Ваньчи Пущи развеять полтумена моих нукеров и татар? Каждый, кто добудет мне такую штуковину, получит скакуна и отару баранов. Что нес с собой толмач урусов?
— Все, что нашлось при нем, это писаная мудрость урусского бога. Он ведь катчи! — хихикнул чалчи.
Ишей тупо глядел на костер.
— Эй, кем! Анаши! — прохрипел он. — Да поживей!
Чалчи попятился к выходу и через некоторое время явился с комзой. Ишей торопливо сунул чубук в зубы и сделал глубокую затяжку, задерживая дым в легких. Постепенно лицо его оживилось, в глазах появились первые признаки безудержного веселья. Вскоре живот Ишея заколыхался от смеха.
— Хозяин, — в нерешительности потоптался чалчи, — изволишь ли смотреть казнь толмача, или срубить ему башку подальше от твоих глаз?
— Толмач... ха-ха-ха! — зашелся Ишей в приступах наркотического смеха. — Пусть проваливает к шайтану. Скоро я буду жечь Кузнецк, вот тогда и полетит его башка вместе с башкой воеводы.
Трое суток кыргызы возили толмача, избивая на его глазах татар — заложников князя и поджигая их юрты. В семи верстах от Кузнецка они нагнали казака, устало бредущего с пищалью на плече. Степняки тучей налетели на служилого. Кривой кыргыз сбил его лошадью с ног и ударил по лицу саблей плашмя. Степняки содрали с него одежду, отобрали самопал и зелейницу с порохом, но убить не решились, очевидно, побоявшись за князца Кору, сидевшего аманатом в Томском.
К концу третьих суток голодного и измученного толмача Василия отпустили, наказав передать воеводе, что буде казаки не отпустят из «сумеречной юрты» («Сумеречная юрта» — тюрьма) князя Кору, кыргызы сожгут и Кузнецк и Томский и силой освободят аманатов.
Мог ли кочевой князь Ишенка предположить, что ни он, ни сотни других мизинных владык не пошатнут маленькой русской твердыни и что Кузнецк переживет не только их, но и самое время, их породившее, и будет стоять века.
Тоненький ручей превращается в реку, реки сливаются в моря. Небольшой острожек мало-помалу превращался в город. У него уже было свое прошлое, своя история. Исподволь набирая силу, кузнечане делают первые попытки освободиться от влияния своего старшего соседа — начальствующего града Томского.
Весной 1621 года воеводы Кузнецка Тимофей Боборыкин и Осип Аничков писали томским воеводам князю Ивану Шаховскому и Максиму Радилову:
«...Да ведом, господа, нам дошел, что вы казаков Екуша Черногузова да Кузнецкого острогу казака Завьялка Ларионова нижа Нарыму воротили; а оне посланы от нас к государю к Москве; и вы де, господа, их держали у себя до богоявленьева дни, и отписки де наши переписали, что мы писали государю к Москве и боярину в Тоболеск. И вы, господа, без государева указу напрасно гонцов наших ворочаете да и отписки переписываете, чево вам государь не указал ведати. Да прислали, господа, Ивана Пущина в Кузнецкой острог на службу, и Иван к нам пришел марта в 18 день. А пишите к нам, чтоб Ивану велеть ведати служивых людей. И нам без государева указу вас слушать нельзя и не хотим, боимся от государя опалы. Да вы же, господа, Ивану Пущину в наказе написали, чтоб ему спрошать служивых людей: сколько в Кузнецком остроге государева ясаку собрано, и которые волости дают государю ясак, и которые не дают. И служивым людем про то неведомо. А что государева ясаку собрано, и ясак весь в государеве анбаре за печатьми нашими; а книги и всякие дела живут в коробье за печатьми за нашими; а служивым людем про все про то неведом, ведаем то мы. Да и сыскивать мы Ивану без государева указу и без боярского по вашим указам не дадим».
Не боязнь государевой опалы заставляла кузнецких воевод дерзить своему недавнему начальству. Конечно же нет. Лишнее звено в сношениях с Москвой сковывало инициативу молодого города, и он старался избавиться от него. У Тимофея Боборыкина была и другая причина, по которой опасался он посвящать Томский в свои ясачные дела. Чутье дельца подсказывало ему: неспроста князь Шаховской интересуется ясачными делами Кузнецка. Лучшим прикрытием в таких обстоятельствах служила ссылка на верноподданство и боязнь опалы от государя.
Первоначально задуманный лишь как «сторожа» Руси на юге Сибири, Кузнецк быстро обрастал будничными людскими заботами. Двор ко двору лепились вокруг острога русские присудки. Жадные до дела крестьянские руки тянулись к земле. Близ Кузнецка зачернели запашки. Драгоценные пуды первого умолота хоть и не корыстного, да не заемного, а своего, кузнецкого, хлеба легли в «государевы» амбары. Хлеб — основа и корень жизни — делал эту жизнь уверенней, сытнее и спокойней. Не на один только год — на всю жизнь, на века поднимал русский мужик пласты целины вкруг Кузнецка. Русские хлебные запашки тревожили улусных владык пуще казацких пищалей. Ибо ничто не притягивало ясачных к урусам столь сильно, как умение взращивать хлеб насущный. Русское пашенное хлеборобство медленно, но упорно вытесняло первобытную кузнецкую мотыгу — абыл.
В покосную пору поднимались в луговинах зароды сена. Под защитой казаков работал свою извечную работу русский мужик: обихаживал землицу на новом месте. И хотя не однажды прорывались кочевые люди под самые стены Кузнецка, жгли зароды и самые дома крестьян, двужильный русский мужик вновь отстраивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Бараны! — прорычал Ишей в гневе. — Да знаете ли вы, что урусы нарочно подсунули вам эту испорченную огненную палку, чтобы она разнесла на куски ваши безмозглые головы? Он кто, этот ваш пленник, — шор-кижи? — спросил Ишей, пересиливая головную боль.
— Нет, хозяин, он — тадар-кижи из Томского.
— Так срубите ему башку и киньте его тело псам. Мне нужен казак, урус, а не какой-то вшивый тадар-кижи. Татар у меня самого хоть отбавляй. Нашли кого привезти..! Палку для стрельбы куда дели?
— Бросили в пропасть, хозяин. Ведь она может убить любого из нас.
— Тьфу! бараны! — сплюнул князь сквозь желтые зубы. — Зачем выбросили? Надо было заставить стрелять из нее толмача урусов. Так мы никогда не раскроем тайну стреляющих палок и тулаи заполонят всю степь и всю тайгу. Если так дело пойдет, то скоро все наши кыштымы будут отдавать албан урусам, а кыргызы станут кормиться объедками с казацкого стола. У царя урусов волчий аппетит, а его бездонные мешки не наполнят и тысячи кыштымов. Пришла пора выбить волкам зубы, но для этого надо разгадать тайну палок, плюющихся огнем. Пока урусы владеют тайной огненных палок, нам их не прогнать. Не эти ли шайтановы палки помогли щепотке тощих казаков Ваньчи Пущи развеять полтумена моих нукеров и татар? Каждый, кто добудет мне такую штуковину, получит скакуна и отару баранов. Что нес с собой толмач урусов?
— Все, что нашлось при нем, это писаная мудрость урусского бога. Он ведь катчи! — хихикнул чалчи.
Ишей тупо глядел на костер.
— Эй, кем! Анаши! — прохрипел он. — Да поживей!
Чалчи попятился к выходу и через некоторое время явился с комзой. Ишей торопливо сунул чубук в зубы и сделал глубокую затяжку, задерживая дым в легких. Постепенно лицо его оживилось, в глазах появились первые признаки безудержного веселья. Вскоре живот Ишея заколыхался от смеха.
— Хозяин, — в нерешительности потоптался чалчи, — изволишь ли смотреть казнь толмача, или срубить ему башку подальше от твоих глаз?
— Толмач... ха-ха-ха! — зашелся Ишей в приступах наркотического смеха. — Пусть проваливает к шайтану. Скоро я буду жечь Кузнецк, вот тогда и полетит его башка вместе с башкой воеводы.
Трое суток кыргызы возили толмача, избивая на его глазах татар — заложников князя и поджигая их юрты. В семи верстах от Кузнецка они нагнали казака, устало бредущего с пищалью на плече. Степняки тучей налетели на служилого. Кривой кыргыз сбил его лошадью с ног и ударил по лицу саблей плашмя. Степняки содрали с него одежду, отобрали самопал и зелейницу с порохом, но убить не решились, очевидно, побоявшись за князца Кору, сидевшего аманатом в Томском.
К концу третьих суток голодного и измученного толмача Василия отпустили, наказав передать воеводе, что буде казаки не отпустят из «сумеречной юрты» («Сумеречная юрта» — тюрьма) князя Кору, кыргызы сожгут и Кузнецк и Томский и силой освободят аманатов.
Мог ли кочевой князь Ишенка предположить, что ни он, ни сотни других мизинных владык не пошатнут маленькой русской твердыни и что Кузнецк переживет не только их, но и самое время, их породившее, и будет стоять века.
Тоненький ручей превращается в реку, реки сливаются в моря. Небольшой острожек мало-помалу превращался в город. У него уже было свое прошлое, своя история. Исподволь набирая силу, кузнечане делают первые попытки освободиться от влияния своего старшего соседа — начальствующего града Томского.
Весной 1621 года воеводы Кузнецка Тимофей Боборыкин и Осип Аничков писали томским воеводам князю Ивану Шаховскому и Максиму Радилову:
«...Да ведом, господа, нам дошел, что вы казаков Екуша Черногузова да Кузнецкого острогу казака Завьялка Ларионова нижа Нарыму воротили; а оне посланы от нас к государю к Москве; и вы де, господа, их держали у себя до богоявленьева дни, и отписки де наши переписали, что мы писали государю к Москве и боярину в Тоболеск. И вы, господа, без государева указу напрасно гонцов наших ворочаете да и отписки переписываете, чево вам государь не указал ведати. Да прислали, господа, Ивана Пущина в Кузнецкой острог на службу, и Иван к нам пришел марта в 18 день. А пишите к нам, чтоб Ивану велеть ведати служивых людей. И нам без государева указу вас слушать нельзя и не хотим, боимся от государя опалы. Да вы же, господа, Ивану Пущину в наказе написали, чтоб ему спрошать служивых людей: сколько в Кузнецком остроге государева ясаку собрано, и которые волости дают государю ясак, и которые не дают. И служивым людем про то неведомо. А что государева ясаку собрано, и ясак весь в государеве анбаре за печатьми нашими; а книги и всякие дела живут в коробье за печатьми за нашими; а служивым людем про все про то неведом, ведаем то мы. Да и сыскивать мы Ивану без государева указу и без боярского по вашим указам не дадим».
Не боязнь государевой опалы заставляла кузнецких воевод дерзить своему недавнему начальству. Конечно же нет. Лишнее звено в сношениях с Москвой сковывало инициативу молодого города, и он старался избавиться от него. У Тимофея Боборыкина была и другая причина, по которой опасался он посвящать Томский в свои ясачные дела. Чутье дельца подсказывало ему: неспроста князь Шаховской интересуется ясачными делами Кузнецка. Лучшим прикрытием в таких обстоятельствах служила ссылка на верноподданство и боязнь опалы от государя.
Первоначально задуманный лишь как «сторожа» Руси на юге Сибири, Кузнецк быстро обрастал будничными людскими заботами. Двор ко двору лепились вокруг острога русские присудки. Жадные до дела крестьянские руки тянулись к земле. Близ Кузнецка зачернели запашки. Драгоценные пуды первого умолота хоть и не корыстного, да не заемного, а своего, кузнецкого, хлеба легли в «государевы» амбары. Хлеб — основа и корень жизни — делал эту жизнь уверенней, сытнее и спокойней. Не на один только год — на всю жизнь, на века поднимал русский мужик пласты целины вкруг Кузнецка. Русские хлебные запашки тревожили улусных владык пуще казацких пищалей. Ибо ничто не притягивало ясачных к урусам столь сильно, как умение взращивать хлеб насущный. Русское пашенное хлеборобство медленно, но упорно вытесняло первобытную кузнецкую мотыгу — абыл.
В покосную пору поднимались в луговинах зароды сена. Под защитой казаков работал свою извечную работу русский мужик: обихаживал землицу на новом месте. И хотя не однажды прорывались кочевые люди под самые стены Кузнецка, жгли зароды и самые дома крестьян, двужильный русский мужик вновь отстраивался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81