Ему вдруг осторчертели и клошар, и вся эта бесполезная комедия.
– Так вот, я мыслю, что здорово дал маху… со сроком освобождения то есть… Ну, разве не прикол, а? Послушай, ты помоложе, может, глянешь?
Пралине сунул ему в руки календарь. Месяцы теснились, как сардины в банке – два ряда по шесть штук. А на оборотной стороне – изображение Богоматери. Какая-то ханжа бросила ему это на паперти вместо милостыни.
– Секи… – Пралине ткнул в календарь ногтем, окруженным траурной рамкой. – Они загребли меня ночью двадцать девятого сентября, в субботу… пихнули в тачку и отвалили ровняком сорок пять дён… Потом меня загонят в Нантер, прочухал?… Это вроде богадельни… Там придется торчать еще три месяца… Зимой там в кайф – днем малость пошуршал в саду, а ночью дрыхни себе в теплой постельке. Любо-дорого, не то что тут, в тюряге… Смахивает больше на дом отдыха… Ну, так я и хочу, чтоб ты мне растолковал, когда меня заберут отсюда.
Олэн уже не видел календаря. Глаза его блуждали где-то далеко-далеко. Он покосился на шестерых сокамерников. Они устроили дикий татарам, подзуживая проигравшего.
– Ты хочешь сказать, что через сорок пять дней тебя не выпустят, а просто переведут в другое место?
– Как так не выпустят? Да это самое настоящее освобождение! Исправдом-то – не кутузка!
– Ты не понял… Я спрашиваю, разве тебя не отпустят туда своим ходом?
– Что нет, то нет!
– Ага, короче, ты подмахнешь бумажку и двинешь туда с фараонами, в их чертовом фургоне?
– Точно. Ну, так и когда кончаются мои сорок пять дней?…
Клошар склонился над плечом Олэна.
Олэн знал, что окончательное освобождение – штука серьезная и все проверяют и перепроверяют до тошноты. Но, может, когда клошара просто переводят из камеры в исправдом, формальности соблюдаются не столь строго?
– Так вот, повторяю, меня подцепили двадцать девятого, около одиннадцати… вот тут…
– Во-первых, та ночь не считается, забудь о ней. А воскресенье, небось, проторчал в участке?
– Ага.
– Чего-нибудь подписывал?
– Не-а, ни единой бумажонки…
– Значит, и воскресенье тоже выпадает.
– Вот скоты!
– Значит, считай с ночи понедельника, первого октября, на вторник, второе. Видишь, как просто? То бишь перебирай себе число ночевок, как в гостинице.
И они вместе принялись считать, как школьники:
– Восемнадцать-девятнадцать… девятнадцать-двадцать… тридцать один-тридцать три… тридцать четыре… сорок пять!
– Ну вот, получается, что в четверг! Четверг, пятнадцатое ноября. Я тебе его обведу кружочком.
Олэн медленно обвел цифру шариковой ручкой и вернул календарик Пралине.
– Храни у сердца.
– Спасибо, приятель! – Клошар сунул календарь за пазуху. – Ах, стервецы!.. Как подумаю, что они слямзили у меня целый день!
– Воскресенье ведь. День Божий. Считай, что сделал Ему подарок.
– Ну, сам-то Он со мной не больно щедр на подачки!
Пралине зашарил в поисках луковиц. Он распихал их по всем карманам.
– Надо будет свидеться, когда тебя тоже выпустят на волю, а?…
– Почему бы и нет? – улыбнулся Олэн.
Теперь у него был день в запасе. Франсуа подтащил матрас поближе к стене и сел, сложив руки и закрыв глаза для пущей сосредоточенности.
Прокручивая в уме основные этапы будущей операции, он разговаривал сам с собой, не разжимая губ.
«Во-первых, написать в канцелярию и выяснить, входит ли ночь с воскресенья на понедельник в число сорока пяти дней. Это чепуха. Напишу от его имени и заберу ответ. Если – да, то все в порядке. Тогда за ним явятся утром четырнадцатого, в среду, а вовсе не пятнадцатого, как он думает. Фараон откроет дверь… Надо устроить, чтобы Пралине не шелохнулся, а вместо него ушел я. Надзирателя даже не стоит принимать в расчет. Они все время разные и не знают нас в лицо. Да, но как быть с Пралине? Либо он должен спать в это время, либо заранее привыкнуть, что на его имя откликаюсь я. Да-да, очень неплохая мысль. – Он даже вздрогнул от удовольствия. – Значит, приучить его, что я хожу туда-сюда, пользуясь его фамилией… Но как, Господи, как?»
Остальные зашевелились. Настало время кормежки. Каждый схватил котелок и протянул к огромному котлу, который замер в коридоре напротив камеры, как только надзиратель открыл дверь. Пралине хотел встать, но Олэн тихонько усадил его на место и сам пошел за баландой с двумя котелками. Вернувшись, он сунул клошару котелок и ложку.
– Гляньте-ка, парни, а нищеброд-то прислугу нашел! – заорал громила.
– Не говори! Царская жизнь! Даю голову на отсечение, когда он станет болтать про это своим дружкам под Аустерлицем, те подумают, парень совсем заврался! – заметил болтун.
– Мог бы заодно и котелок хоть раз вымыть, да рубашонку простирнуть. Вот уж совсем не помешало бы, – поддержал приятелей магазинный вор (он был человеком практичным).
– Держи карман! И потом, как бы сортир не засорился, – презрительно скривился аборт-мастер.
Пралине и Олэн невозмутимо хлебали суп. Олэн обратил внимание лишь на последние слова.
«Верно, рубашка, – продолжал он внутренний монолог. – Ее тоже придется обменять… И еще неплохо бы ускорить кругооборот этих придурков».
Из шести старожилов камеры двоих уже сменили – мошенника и велосипедного вора. При хорошем раскладе, учитывая перемещения после суда, освобождения под залог и просто освобождения, к четырнадцатому ноября состав камеры мог кардинально измениться.
«А двух-трех я всегда сумею подбить на драку, чтобы их упекли в карцер…»
При новом составе здесь, в камере, все пройдет как по маслу. На подготовку оставался месяц. И этот срок вдруг показался Олэну слишком коротким.
Глава 7
«Медицинский осмотр… Черт побери! О медицинском осмотре я и не подумал… И потом, перевязки, уколы, рентген… короче, полный набор…»
Олэн так напряженно морщил лоб, стараясь что-нибудь придумать, что в конце концов у него брови свело. В тот же вечер он привычным шепотком завел разговор с бродягой.
– Можно тебя кое о чем попросить?…
– Считай, дело в шляпе, приятель.
«Как же, дурень ты этакий, – подумал Олэн, – попроси я в открытую, чтоб ты дал мне выбраться на свободу с твоими бумагами, уж ты бы послал меня бабочек ловить!»
– Ты не против, чтоб я записался на медосмотр под твоей фамилией?… Меня они давно засекли… Знают, что я не упускаю случая лишний раз прогуляться, и, как только видят в списке, – мигом вычеркивают.
– Валяй, коли охота…
– Спасибо… хоть ноги разомну. А имя?
– Чего?
– Скажи мне, как тебя зовут! Ведь не Пралине же, в самом деле!
– Даже фараоны в нашем квартале называют меня только так, – хихикнул клошар.
Олэн понял, что надо запастись терпением.
– Но настоящее-то ты, надеюсь, не забыл?
Пралине покопался в карманах и достал сложенную в восемь раз бумагу. Он любую бумажку старался свернуть до минимальных размеров – своего рода мания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Так вот, я мыслю, что здорово дал маху… со сроком освобождения то есть… Ну, разве не прикол, а? Послушай, ты помоложе, может, глянешь?
Пралине сунул ему в руки календарь. Месяцы теснились, как сардины в банке – два ряда по шесть штук. А на оборотной стороне – изображение Богоматери. Какая-то ханжа бросила ему это на паперти вместо милостыни.
– Секи… – Пралине ткнул в календарь ногтем, окруженным траурной рамкой. – Они загребли меня ночью двадцать девятого сентября, в субботу… пихнули в тачку и отвалили ровняком сорок пять дён… Потом меня загонят в Нантер, прочухал?… Это вроде богадельни… Там придется торчать еще три месяца… Зимой там в кайф – днем малость пошуршал в саду, а ночью дрыхни себе в теплой постельке. Любо-дорого, не то что тут, в тюряге… Смахивает больше на дом отдыха… Ну, так я и хочу, чтоб ты мне растолковал, когда меня заберут отсюда.
Олэн уже не видел календаря. Глаза его блуждали где-то далеко-далеко. Он покосился на шестерых сокамерников. Они устроили дикий татарам, подзуживая проигравшего.
– Ты хочешь сказать, что через сорок пять дней тебя не выпустят, а просто переведут в другое место?
– Как так не выпустят? Да это самое настоящее освобождение! Исправдом-то – не кутузка!
– Ты не понял… Я спрашиваю, разве тебя не отпустят туда своим ходом?
– Что нет, то нет!
– Ага, короче, ты подмахнешь бумажку и двинешь туда с фараонами, в их чертовом фургоне?
– Точно. Ну, так и когда кончаются мои сорок пять дней?…
Клошар склонился над плечом Олэна.
Олэн знал, что окончательное освобождение – штука серьезная и все проверяют и перепроверяют до тошноты. Но, может, когда клошара просто переводят из камеры в исправдом, формальности соблюдаются не столь строго?
– Так вот, повторяю, меня подцепили двадцать девятого, около одиннадцати… вот тут…
– Во-первых, та ночь не считается, забудь о ней. А воскресенье, небось, проторчал в участке?
– Ага.
– Чего-нибудь подписывал?
– Не-а, ни единой бумажонки…
– Значит, и воскресенье тоже выпадает.
– Вот скоты!
– Значит, считай с ночи понедельника, первого октября, на вторник, второе. Видишь, как просто? То бишь перебирай себе число ночевок, как в гостинице.
И они вместе принялись считать, как школьники:
– Восемнадцать-девятнадцать… девятнадцать-двадцать… тридцать один-тридцать три… тридцать четыре… сорок пять!
– Ну вот, получается, что в четверг! Четверг, пятнадцатое ноября. Я тебе его обведу кружочком.
Олэн медленно обвел цифру шариковой ручкой и вернул календарик Пралине.
– Храни у сердца.
– Спасибо, приятель! – Клошар сунул календарь за пазуху. – Ах, стервецы!.. Как подумаю, что они слямзили у меня целый день!
– Воскресенье ведь. День Божий. Считай, что сделал Ему подарок.
– Ну, сам-то Он со мной не больно щедр на подачки!
Пралине зашарил в поисках луковиц. Он распихал их по всем карманам.
– Надо будет свидеться, когда тебя тоже выпустят на волю, а?…
– Почему бы и нет? – улыбнулся Олэн.
Теперь у него был день в запасе. Франсуа подтащил матрас поближе к стене и сел, сложив руки и закрыв глаза для пущей сосредоточенности.
Прокручивая в уме основные этапы будущей операции, он разговаривал сам с собой, не разжимая губ.
«Во-первых, написать в канцелярию и выяснить, входит ли ночь с воскресенья на понедельник в число сорока пяти дней. Это чепуха. Напишу от его имени и заберу ответ. Если – да, то все в порядке. Тогда за ним явятся утром четырнадцатого, в среду, а вовсе не пятнадцатого, как он думает. Фараон откроет дверь… Надо устроить, чтобы Пралине не шелохнулся, а вместо него ушел я. Надзирателя даже не стоит принимать в расчет. Они все время разные и не знают нас в лицо. Да, но как быть с Пралине? Либо он должен спать в это время, либо заранее привыкнуть, что на его имя откликаюсь я. Да-да, очень неплохая мысль. – Он даже вздрогнул от удовольствия. – Значит, приучить его, что я хожу туда-сюда, пользуясь его фамилией… Но как, Господи, как?»
Остальные зашевелились. Настало время кормежки. Каждый схватил котелок и протянул к огромному котлу, который замер в коридоре напротив камеры, как только надзиратель открыл дверь. Пралине хотел встать, но Олэн тихонько усадил его на место и сам пошел за баландой с двумя котелками. Вернувшись, он сунул клошару котелок и ложку.
– Гляньте-ка, парни, а нищеброд-то прислугу нашел! – заорал громила.
– Не говори! Царская жизнь! Даю голову на отсечение, когда он станет болтать про это своим дружкам под Аустерлицем, те подумают, парень совсем заврался! – заметил болтун.
– Мог бы заодно и котелок хоть раз вымыть, да рубашонку простирнуть. Вот уж совсем не помешало бы, – поддержал приятелей магазинный вор (он был человеком практичным).
– Держи карман! И потом, как бы сортир не засорился, – презрительно скривился аборт-мастер.
Пралине и Олэн невозмутимо хлебали суп. Олэн обратил внимание лишь на последние слова.
«Верно, рубашка, – продолжал он внутренний монолог. – Ее тоже придется обменять… И еще неплохо бы ускорить кругооборот этих придурков».
Из шести старожилов камеры двоих уже сменили – мошенника и велосипедного вора. При хорошем раскладе, учитывая перемещения после суда, освобождения под залог и просто освобождения, к четырнадцатому ноября состав камеры мог кардинально измениться.
«А двух-трех я всегда сумею подбить на драку, чтобы их упекли в карцер…»
При новом составе здесь, в камере, все пройдет как по маслу. На подготовку оставался месяц. И этот срок вдруг показался Олэну слишком коротким.
Глава 7
«Медицинский осмотр… Черт побери! О медицинском осмотре я и не подумал… И потом, перевязки, уколы, рентген… короче, полный набор…»
Олэн так напряженно морщил лоб, стараясь что-нибудь придумать, что в конце концов у него брови свело. В тот же вечер он привычным шепотком завел разговор с бродягой.
– Можно тебя кое о чем попросить?…
– Считай, дело в шляпе, приятель.
«Как же, дурень ты этакий, – подумал Олэн, – попроси я в открытую, чтоб ты дал мне выбраться на свободу с твоими бумагами, уж ты бы послал меня бабочек ловить!»
– Ты не против, чтоб я записался на медосмотр под твоей фамилией?… Меня они давно засекли… Знают, что я не упускаю случая лишний раз прогуляться, и, как только видят в списке, – мигом вычеркивают.
– Валяй, коли охота…
– Спасибо… хоть ноги разомну. А имя?
– Чего?
– Скажи мне, как тебя зовут! Ведь не Пралине же, в самом деле!
– Даже фараоны в нашем квартале называют меня только так, – хихикнул клошар.
Олэн понял, что надо запастись терпением.
– Но настоящее-то ты, надеюсь, не забыл?
Пралине покопался в карманах и достал сложенную в восемь раз бумагу. Он любую бумажку старался свернуть до минимальных размеров – своего рода мания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43