По ночам мазал пальцы маргарином и тер об пол. Теперь все главное происходило ночью.
Одежду Олэн натирал луком. К щекам и подбородку, сославшись на прыщики, прилепил несколько кусочков пластыря – это избавляло от обязательного визита к брадобрею.
Более прилично одетый и выбритый Платине в профиль тянул лет на сорок, а в фас – на пятьдесят, ибо при ближайшем рассмотрении сказывалось разрушительное действие красного вина. Блаженное существование клошара молодости не прибавляет. Впрочем, бродяги держат в строжайшей тайне и год рождения, и причину своего падения на дно.
Грязный и заросший бородой Олэн выглядел старше своих лет. Он старался учитывать все, даже блеск глаз. Вечером накануне побега он растолок таблетки гарденала, с порошком в руке отправился за баландой, и, всыпав снотворное в котелок Пралине, по-приятельски помешал, прежде чем отдать бродяге.
– Горчит, зараза, – буркнул клошар. – Видать, овощи урожая первой мировой…
Однако он выхлебал все до конца и слизал с пальца последние крохи. Потом, не поднимаясь с места, вернул котелок Олэну. Теперь Пралине вообще не вставал.
– У нас, бродяг, желудки луженые, можешь мне поверить… – он сыто рыгнул. – Знаешь, чо мы удумали как-то раз?… Правда, всего разок, а?… Один тип насс… в кружку… сунул туда же тухлое яйцо и черного табаку… ну крупного такого… да перемешал и ну спорить на литруху красного, что никто не вылакает… Да не жухая, чтоб потом не блевать!.. Чтоб заглотать все чин чинарем!..
Олэн стиснул зубы. Живот и так подводило от страха, а тут еще это… Его чуть не вывернуло наизнанку. Олэн попытался представить себе Бенедит, вновь ощутить легкий аромат ее духов, лаская взглядом гармоничные изгибы прекрасного тела… Ах, Бенедит…
– …и, что ты думаешь? Один малый ухитрился-таки сожрать эту гадость!.. Мы откупорили литруху… но он… никогда не угадаешь!., начал пухнуть, пухнуть на глазах… Не позови мы легавых, парень взорвался бы на месте!.. Его отволокли в больницу, ну, а мы уделали литруху! Вот это жизнь!..
Пралине, широко зевнув, натянул одеяла. Веки налились свинцом, и клошар погрузился в тяжелый сон.
Франсуа прилег рядом. В тюрьме постояльцы засыпают «с курами».
Олэн ни на кого не смотрел. В последние дни он старался вообще никому не показывать лица. Дождавшись, пока все засопят, Франсуа встал и черенком ложки соскреб со стены немного штукатурки. Потом посыпал ею волосы и плечи. Руки он еще больше измазал, вывозив комком хлеба с маргарином, чесноком и луком. Остатки положил на дно котелка.
Едва небо между прутьев решетки чуть-чуть посветлело, он сложил свои одеяла – самые маленькие в камере. Сейчас, впрочем, Олэн жалел, что они больше носового платка. Сунув в узел котелок, ложку и кружку, он положил его у двери.
Вдоль позвоночника вдруг заструился пот. Надо ж, чуть не забыл стянуть у Пралине постановление о взятии под стражу! Олэн подошел к бродяге, храпевшему с открытым ртом, и, не глядя на землисто-серую физиономию, вытащил драгоценную бумагу. Ее он тоже положил в котелок.
В глубине коридора хлопнула дверь. Тюрьма просыпалась, и шум нарастал волна за волной.
Замки щелкали все ближе и ближе. Олэн стоя ждал, чтобы в последнюю секунду подхватить вещи и прижать к животу обеими руками.
Спящие или полусонные сокамерники, даже проснувшись, не заметили бы ничего, кроме его спины.
Дверь распахнулась. Надзиратель держал в руках бумагу.
– Мирэнвиль!
Олэн уже выскочил в коридор.
– А ты, я вижу, времени не теряешь! – усмехнулся охранник, запирая за ним дверь.
– Черт, еще бы… – пробормотал Франсуа.
Несло от него со страшной силой. Надзиратель посторонился и указал на лестницу.
– Спускайся, внизу тебя встретят, – приказал он.
Олэн повиновался. Итак, жребий брошен. Переступив порог камеры и войдя в канцелярию под именем Мирэнвиля, он ставил себя вне закона.
Одно это тянуло на три месяца карцера. Да и от обвинения в налете на банк уже не отвертишься, потому как обычный угонщик не бежит из тюрьмы, подготовив побег по высшему разряду.
Олэн, сгорбив спину и настороженно прислушиваясь к каждому шороху, сдал узел с вещами, а взамен получил кучу тряпья, ободранный балахон и переметные сумы Пралине. Их сунули в окошко, брезгливо прихватив двумя пальцами.
Олэн облачился в рубище, крест-накрест перекинул сумы и, грызя остатки хлеба с маргарином и луком, отправился в канцелярию.
Из носа у него текло. Секретарю волей-неволей пришлось подойти к бродяге с регистрационной книгой, но ближайший надзиратель почтительно удалился метра на три.
Олэн отдал ордер, опустил длань на губку с краской и склонился над аккуратной книгой.
На страницу посыпались жирные, вонючие крошки. Олэн высморкался, согнулся в три погибели и прижал пальцы, стараясь еще и смазать отпечаток. Сравнить это грязное пятно с прежним не было никакой возможности.
– Черт бы тебя побрал! – взорвался секретарь.
Олэн сделал вид, что благодушно готов повторить процедуру. Он снова поднял руку, вымазал се в краске и двинулся к книге.
– Убирайся вон! – взвыл секретарь.
Пара хороших напутственных пинков в мгновение ока приблизила его к двери.
Мечта осуществилась! Его вышвырнули, выкинули из тюрьмы пинками в зад! От радости Олэн поджал ягодицы. До фургона добрался на полусогнутых.
Всю дорогу в исправительный дом, подпрыгивая в тряской машине, он разглядывал в щелку улицы и пешеходов. В небе сияло по-осеннему мягкое солнце. Во всяком случае, так казалось Олэну.
Пралине будет спать. Он должен спать. А вечером, пробудившись, вычеркнет в календарике последнюю ночь. «Меня Пралине больше не увидит… Интересно, скажет он что-нибудь или нет? – подумал Олэн. – Да нет, плевать ему на все. Лишь бы нажраться лука с маргарином…»
А утром?… Олэн даже не решался представить… Его вместе с другими бродягами загнали в большую комнату. «Вот будет прикол, если кто-то из них знаком с Пралине!» – мелькнуло в голове.
Он заметил, что эти несчастные крайне неразговорчивы и стараются держаться подальше от охранников. Общая враждебность к полиции вызывала у него симпатию.
– Если кто-то хочет поработать, может обратиться в социальную помощь, – крикнул охранник.
Послышался грубый хохот, но никто и пальцем не шевельнул. Их покормили и оставили на ночь.
Олэн настороженно слушал шаги в коридоре. Каждый звук мог означать его гибель.
Разбудили их в тот же час, что и в Сантэ, дабы спозаранку отправить в Нантер.
«Что сейчас происходит в камере?» – с тревогой ломал голову Олэн.
Воображение позволило ему представить, как Пралине, недовольно ворча, складывает одеяла и собирает вещи – любая работа претила ему до тошноты. Потом терпеливо ждет, пока разольют кофе.
Наконец он начинает тревожиться и, когда охранник уже хочет запереть дверь, подходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Одежду Олэн натирал луком. К щекам и подбородку, сославшись на прыщики, прилепил несколько кусочков пластыря – это избавляло от обязательного визита к брадобрею.
Более прилично одетый и выбритый Платине в профиль тянул лет на сорок, а в фас – на пятьдесят, ибо при ближайшем рассмотрении сказывалось разрушительное действие красного вина. Блаженное существование клошара молодости не прибавляет. Впрочем, бродяги держат в строжайшей тайне и год рождения, и причину своего падения на дно.
Грязный и заросший бородой Олэн выглядел старше своих лет. Он старался учитывать все, даже блеск глаз. Вечером накануне побега он растолок таблетки гарденала, с порошком в руке отправился за баландой, и, всыпав снотворное в котелок Пралине, по-приятельски помешал, прежде чем отдать бродяге.
– Горчит, зараза, – буркнул клошар. – Видать, овощи урожая первой мировой…
Однако он выхлебал все до конца и слизал с пальца последние крохи. Потом, не поднимаясь с места, вернул котелок Олэну. Теперь Пралине вообще не вставал.
– У нас, бродяг, желудки луженые, можешь мне поверить… – он сыто рыгнул. – Знаешь, чо мы удумали как-то раз?… Правда, всего разок, а?… Один тип насс… в кружку… сунул туда же тухлое яйцо и черного табаку… ну крупного такого… да перемешал и ну спорить на литруху красного, что никто не вылакает… Да не жухая, чтоб потом не блевать!.. Чтоб заглотать все чин чинарем!..
Олэн стиснул зубы. Живот и так подводило от страха, а тут еще это… Его чуть не вывернуло наизнанку. Олэн попытался представить себе Бенедит, вновь ощутить легкий аромат ее духов, лаская взглядом гармоничные изгибы прекрасного тела… Ах, Бенедит…
– …и, что ты думаешь? Один малый ухитрился-таки сожрать эту гадость!.. Мы откупорили литруху… но он… никогда не угадаешь!., начал пухнуть, пухнуть на глазах… Не позови мы легавых, парень взорвался бы на месте!.. Его отволокли в больницу, ну, а мы уделали литруху! Вот это жизнь!..
Пралине, широко зевнув, натянул одеяла. Веки налились свинцом, и клошар погрузился в тяжелый сон.
Франсуа прилег рядом. В тюрьме постояльцы засыпают «с курами».
Олэн ни на кого не смотрел. В последние дни он старался вообще никому не показывать лица. Дождавшись, пока все засопят, Франсуа встал и черенком ложки соскреб со стены немного штукатурки. Потом посыпал ею волосы и плечи. Руки он еще больше измазал, вывозив комком хлеба с маргарином, чесноком и луком. Остатки положил на дно котелка.
Едва небо между прутьев решетки чуть-чуть посветлело, он сложил свои одеяла – самые маленькие в камере. Сейчас, впрочем, Олэн жалел, что они больше носового платка. Сунув в узел котелок, ложку и кружку, он положил его у двери.
Вдоль позвоночника вдруг заструился пот. Надо ж, чуть не забыл стянуть у Пралине постановление о взятии под стражу! Олэн подошел к бродяге, храпевшему с открытым ртом, и, не глядя на землисто-серую физиономию, вытащил драгоценную бумагу. Ее он тоже положил в котелок.
В глубине коридора хлопнула дверь. Тюрьма просыпалась, и шум нарастал волна за волной.
Замки щелкали все ближе и ближе. Олэн стоя ждал, чтобы в последнюю секунду подхватить вещи и прижать к животу обеими руками.
Спящие или полусонные сокамерники, даже проснувшись, не заметили бы ничего, кроме его спины.
Дверь распахнулась. Надзиратель держал в руках бумагу.
– Мирэнвиль!
Олэн уже выскочил в коридор.
– А ты, я вижу, времени не теряешь! – усмехнулся охранник, запирая за ним дверь.
– Черт, еще бы… – пробормотал Франсуа.
Несло от него со страшной силой. Надзиратель посторонился и указал на лестницу.
– Спускайся, внизу тебя встретят, – приказал он.
Олэн повиновался. Итак, жребий брошен. Переступив порог камеры и войдя в канцелярию под именем Мирэнвиля, он ставил себя вне закона.
Одно это тянуло на три месяца карцера. Да и от обвинения в налете на банк уже не отвертишься, потому как обычный угонщик не бежит из тюрьмы, подготовив побег по высшему разряду.
Олэн, сгорбив спину и настороженно прислушиваясь к каждому шороху, сдал узел с вещами, а взамен получил кучу тряпья, ободранный балахон и переметные сумы Пралине. Их сунули в окошко, брезгливо прихватив двумя пальцами.
Олэн облачился в рубище, крест-накрест перекинул сумы и, грызя остатки хлеба с маргарином и луком, отправился в канцелярию.
Из носа у него текло. Секретарю волей-неволей пришлось подойти к бродяге с регистрационной книгой, но ближайший надзиратель почтительно удалился метра на три.
Олэн отдал ордер, опустил длань на губку с краской и склонился над аккуратной книгой.
На страницу посыпались жирные, вонючие крошки. Олэн высморкался, согнулся в три погибели и прижал пальцы, стараясь еще и смазать отпечаток. Сравнить это грязное пятно с прежним не было никакой возможности.
– Черт бы тебя побрал! – взорвался секретарь.
Олэн сделал вид, что благодушно готов повторить процедуру. Он снова поднял руку, вымазал се в краске и двинулся к книге.
– Убирайся вон! – взвыл секретарь.
Пара хороших напутственных пинков в мгновение ока приблизила его к двери.
Мечта осуществилась! Его вышвырнули, выкинули из тюрьмы пинками в зад! От радости Олэн поджал ягодицы. До фургона добрался на полусогнутых.
Всю дорогу в исправительный дом, подпрыгивая в тряской машине, он разглядывал в щелку улицы и пешеходов. В небе сияло по-осеннему мягкое солнце. Во всяком случае, так казалось Олэну.
Пралине будет спать. Он должен спать. А вечером, пробудившись, вычеркнет в календарике последнюю ночь. «Меня Пралине больше не увидит… Интересно, скажет он что-нибудь или нет? – подумал Олэн. – Да нет, плевать ему на все. Лишь бы нажраться лука с маргарином…»
А утром?… Олэн даже не решался представить… Его вместе с другими бродягами загнали в большую комнату. «Вот будет прикол, если кто-то из них знаком с Пралине!» – мелькнуло в голове.
Он заметил, что эти несчастные крайне неразговорчивы и стараются держаться подальше от охранников. Общая враждебность к полиции вызывала у него симпатию.
– Если кто-то хочет поработать, может обратиться в социальную помощь, – крикнул охранник.
Послышался грубый хохот, но никто и пальцем не шевельнул. Их покормили и оставили на ночь.
Олэн настороженно слушал шаги в коридоре. Каждый звук мог означать его гибель.
Разбудили их в тот же час, что и в Сантэ, дабы спозаранку отправить в Нантер.
«Что сейчас происходит в камере?» – с тревогой ломал голову Олэн.
Воображение позволило ему представить, как Пралине, недовольно ворча, складывает одеяла и собирает вещи – любая работа претила ему до тошноты. Потом терпеливо ждет, пока разольют кофе.
Наконец он начинает тревожиться и, когда охранник уже хочет запереть дверь, подходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43