Тогда я закрывал глаза и молился, или пытался молиться, пока мое тело терзала холодная дрожь, а дети и подростки бегали по всей Пласа-де-Армас, погоняемые летним солнцем, и смех, доносившийся отовсюду, наиболее точно аккомпанировал моему поражению. Потом я делал несколько глотков ледяного «Бильца» и снова пускался в дорогу. В те дни мне и довелось познакомиться с сеньором Одеймом, а позже с сеньором Ойдо. Оба работали на одного иностранного предпринимателя, который никогда не изъявлял желания лично заниматься экспортно-импортными поставками. Полагаю, они консервировали мачаси отправляли их во Францию и Германию. Сеньора Одейма я повстречал (или он меня повстречал) посреди желтой улицы. Я шел, задубев от холода, и вдруг услышал, как меня окликнули. Повернувшись, увидел человека средних лет, среднего роста, не худощавого и не слабого, с обычным лицом, в котором индейские черты слегка доминировали над европейскими, в светлой «тройке» и весьма элегантной шляпе; он делал мне знаки с середины желтой улицы, а вокруг него колебалось марево мостовой с блестками разбросанных кусочков стекла и пластика. Никогда ранее я его не видел, но он, казалось, знал меня с детства. Он заявил, что ему обо мне рассказывали падре Гарсиа Эррасурис и падре Муньос Лагиа, к которым я питал глубокое уважение и чьим благоволением пользовался, и что эти ученые мужи настоятельно и без малейших сомнений рекомендовали мою кандидатуру для выполнения деликатной миссии в Европе, наверняка не без задней мысли, что продолжительная поездка в Старый Свет есть лучшее средство, дабы вернуть мне утерянные вкус к жизни и энергию – ведь они продолжали утекать, это было очевидно, будто сквозь рану, которая не хотела затягиваться и от которой со временем можно было погибнуть, по крайней мере, в нравственном смысле. Сначала я растерялся и стал отказываться, потому что интересы сеньора Одейма никак не могли пересекаться с моими, однако согласился сесть к нему в автомобиль и поехать в ресторан на улице Бандерас, довольно неуютный, под названием «Мой офис», где сеньор Одейм, будто забыв о том, что его на самом деле подтолкнуло разыскать меня, принялся говорить о наших общих знакомых, среди них оказались и Фэрвелл, и несколько поэтов, представителей новой чилийской поэзии, с которыми я тогда общался, явно стараясь показать, что он достаточно хорошо осведомлен о разных сторонах моей жизни – не только клерикальных, но и светских, включая литературную деятельность, поскольку назвал имя главного редактора ежедневной газеты, где я публиковал свои обозрения. Хотя бросалось в глаза и то, что обо всем этом он знал лишь поверхностно. Затем сеньор Одейм перебросился несколькими словами с хозяином «Моего офиса», и через минуту мы спешно покинули это место (почему – осталось неясным) и прогулялись – он держал меня за локоть – по близлежащим улицам, пока не зашли в другой ресторан, поменьше, зато более уютный, где сеньор Одейм был принят так, будто он и был хозяином этого заведения, и где мы наелись до отвала, хотя в такую погоду вообще-то противопоказано наедаться тушеными и отварными овощами в таком количестве. Кофе он настоял попробовать в «Гаити» – довольно вонючем заведении, где собирались все отпетые негодяи, имевшие работу в центре Сантьяго, – всякие вице-управляющие, вице-инспекторы, вице-администраторы, вице-директора – и где, помимо того, считалось хорошим тоном пить стоя, положив локти на стойку бара или слоняясь по всему помещению, довольно просторному, которое имело, насколько я помню, по два больших окна почти от пола до потолка с каждой стороны, так что посетители кафе, в полный рост, с кофейной чашкой в одной руке и потрепанным портфелем или папкой в другой, невольно разыгрывали спектакль перед прохожими, взоры которых, хотя бы косые, невольно притягивало (и это было понятно, как бы они ни спешили по своим делам) зрелище толкущихся внутри людей в обстановке фантастического неудобства. И в этот притон затащили меня – к тому времени уже имевшего имя и псевдоним, нескольких врагов и много друзей, – и хотя я воспротивился и хотел отказаться, но сеньор Одейм мог быть убедительным, когда это нужно. И пока я, забившись в угол и тупо приклеившись взглядом к окнам «Гаити», ждал моего амфитриона, который продефилировал к стойке за двумя чашками дымящегося кофе, лучшего в Сантьяго, как гласит молва, я раздумывал над той работой, которую мне собирался предложить вышеозначенный кабальеро. Он вернулся, и мы стоя начали пить кофе. Помню, он что-то говорил и улыбался, но я ничего не мог расслышать, так как голоса всяких «вице» занимали все пространство кафе, не оставляя места для еще чьего-нибудь голоса. Я мог, конечно, наклониться, подставить ухо прямо к губам моего собеседника, как делали другие завсегдатаи «Гаити», но не стал. Сделал вид, что все понимаю, и зашарил взглядом по залу, лишенному столов и стульев. Некоторые посетители отвечали ответным взглядом. В облике других сквозила неподдельная тоска. О, так свиньи способны страдать? Но вскоре мне стало стыдно за такие мысли. Да, и свиньи способны страдать, душевная боль их облагораживает и очищает. В моей голове зажегся какой-то фонарик, вернее, сострадание зажглось, как фонарик: даже свиньи поют свою песню во славу Господа, ну, не гимн, конечно, а так, мурлычут что-то вполголоса, напевают или какие-то стихи нараспев произносят, которые славят все живущее. Я попытался хоть чтото разобрать в окружающем гуле. Невозможно. Прорезывались лишь отдельные слова, чилийская интонация, слова ничего не значили, но заключали внутри себя бессилие и бесконечное отчаяние моих соотечественников. Потом сеньор Одейм взял меня за руку, и я еще раз, не помня как, очутился на улице и зашагал с ним бок о бок. «Сейчас я вас представлю моему компаньону, сеньору Ойдо», – сказал он. А у меня в ушах как раз шумело. Было такое чувство, что я слышу его впервые. Мы шли по желтой улице. Народу было немного, лишь время от времени в какой-нибудь подъезд заныривал гражданин в темных очках или женщина в платке. Офис экспортно-импортной фирмы находился на четвертом этаже. Лифт не работал. «Немного гимнастики не повредит, – заметил сеньор Одейм. – Хорошо расслабляет». Я последовал за ним. В приемной было пусто. «Секретарша на обеде», – пояснил Одейм. Я застыл, тяжело переводя дыхание, в то время как мой благодетель постучал полусогнутым пальцем по витражному дверному стеклу кабинета своего компаньона. Раздался резковатый голос, приглашавший войти. «Вперед», – сказал Одейм. Сеньор Ойдо, сидевший за металлическим столом, встал, услышав мое имя, обошел стол и радушно меня поприветствовал. Это был худощавый блондин с бледным лицом и розоватыми скулами, которые он, наверное, регулярно смачивал лавандовым лосьоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32