На немноголюдных похоронах Фелисия воет, как одинокая волчица.
– Его убили, потому что он был честным! – выкрикивает она, выдирая на голове волосы. – Он не мирился даже с каплей помета!
Фелисия вновь переживает то короткое время, что они провели вместе. Она вспоминает мертвенно бледную кожу Эрнесто, покрывавшуюся от возбуждения красными пятнами, его неопытные руки, которые быстро становились уверенными при ее молчаливом ободрении, его манеру класть свою лысую голову между ее грудей и засыпать, как насытившееся дитя. Эрнесто, который все еще был девственником к тому времени, когда Фелисия уговорила его сесть на заднее сиденье своего автомобиля, был страшно благодарен ей за облегчение этого бремени. Три дня напролет они, обнявшись, катались по кровати, ненасытные и неразлучные, почти не разговаривая, но зная все, что нужно знать.
После того как Эрнесто умер, Фелисия узнала от его матери, что они родились в один и тот же день, в один и тот же год.
Фелисия написала Вождю возмущенное письмо, требуя всестороннего расследования обстоятельств смерти своего мужа. Не получив ответа, она пришла к уверенности – словно ослепительная молния вспыхнула у нее в мозгу, – что в случившемся виновен Вождь. Да, он, должно быть, лично приказал убить ее мужа. Другие тоже замешаны. Они наблюдают за ней, пряча глаза за черными стеклами очков, подавая друг другу знаки покашливанием и хлопками. У нее и сейчас такое чувство, будто за ней следят. Да, это совершенно очевидно. Вот почему свет такой яркий. Он отражается от их очков, ослепляет ее, чтобы она не могла видеть, чтобы не смогла запомнить их внешность. И вот, пока она горюет, они наблюдают за ее несчастьем.
Фелисия уверена, что Грасиэла Морейра тоже шпионит за ней. Вот почему она постоянно приходит в салон, будто бы для того, чтобы сделать завивку. Она тоже носит очки. И тоже любит огонь. Фелисия заставит ее признаться. Она ждет, пока луна вступит в благоприятную фазу, затем звонит Грасиэле, приглашает ее в салон и предлагает бесплатно сделать перманент.
– Специальное предложение, новый гель для завивки, – уговаривает ее Фелисия. – Я хочу, чтобы вы были моей моделью.
Когда час спустя Грасиэла появляется в салоне, у Фелисии уже все готово. Она смешивает щелок со своей менструальной кровью в едкую коричневую пасту и обмазывает толстым слоем голову Грасиэлы. Затем натягивает поверх чистый пластиковый пакет, закалывает его шестью шпильками и ждет. Фелисия представляет, как смесь расползается по ее голове, проникая в корни волос и кости черепа, и, как кислота, разъедает ее порочный мозг. Грасиэла кричит и стаскивает пакет, затвердевший, как шлем, но Фелисия снова натягивает его ей на голову.
– Ты лживая сука! Ты ведь убила его, да? – кричит Фелисия и срывает с Грасиэлы очки.
Это последнее, что Фелисия запоминает на многие месяцы.
* * *
Первое, что Фелисия замечает, это старые календари – листки на каждый месяц ловко прикреплены к потолку. Она лежит на спине в чужой кровати, в незнакомой комнате.
В центре потолка, закрепленный пожелтевшей лентой, календарь на январь 1959 года – это первый месяц революции. Его окружают цветным калейдоскопом глянцевые страницы последующих месяцев: ландшафты рельефных гор за 1964 год; забавная коллекция ирландских сеттеров и мопсов за 1969-й; двенадцать сортов жасмина на каждый месяц 1973 года. Страницы слегка покачиваются на ветру. Фелисия поднимает голову от подушки. Три подвесных вентилятора глядят на нее сверху. Солнце светит через бумажные оконные занавески. Вдруг комната вздрагивает от оглушительного грохота и как будто бы удаляющихся воплей детей. Лязгающие звуки музыки заполняют все пространство вместе с выкриками продавцов, предлагающих жареную кукурузу и игрушечные петарды.
У Фелисии чувства словно переключаются с одного на другое. Сначала зрение, затем слух, потом снова зрение.
Она откидывает занавеску от окна и моргает, не веря своим глазам. Под ней кружится карнавал. Вихрь цвета – несносная, грубая, тревожащая хореография. Лето, жара и далеко за полдень – это все, что она может сказать. Подросток в бейсболке что-то возбужденно кричит ей, и Фелисия вдруг понимает, что стоит перед окном голышом. Она приседает, затем стаскивает с кровати простыню и опускает штору.
В кладовке висит заскорузлая от грязи морская роба. Еще там два комплекта спортивных штанг, мешок с песком, скакалка с красными деревянными ручками и прикрепленная к потолку кожаная боксерская «груша». В углу высится аккуратная стопка американских журналов с мускулистыми, хорошо сложенными мужчинами в вычурных позах на обложках. На одной некто по имени Джек Ла Лэнн тащит зубами за веревку лодку. Слова в заголовке кажутся колючими насекомыми. Фелисии их не разобрать.
На крючке висит заплечная соломенная сумка, и Фелисия шарит в ней в поисках хоть какого-то ключа к разгадке. Она находит одиннадцать ржавых сентаво, тюбик с засохшей оранжевой помадой и замызганную открытку с изображением Святой Девы Каридад дель Кобре. Ничто из найденного не помогает ей понять, кто она и откуда.
Фелисия натягивает матросские брюки. Они тесно обтягивают ей бедра, а внизу доходят только до голеней. Рубашка топорщится на ее высокой груди. Она пробует надеть пару резиновых шлепанцев, которые приходятся как раз ей впору. Фелисия решает зажарить яйцо на сковородке и идет в маленькую кухоньку, занимающую часть комнаты. Она ест только желток, помогая себе кусочком черствого хлеба, обнаруженного в буфете. Затем очищает мандарин. На пальце правой руки у нее золотой ободок кольца. Оно ей знакомо. Фактически все вокруг знакомо, но она не может сказать, чем именно. Однако здесь ей не страшно. Как будто ее тело временно поселилось в этом пространстве и сигнализирует мозгу о его безопасности.
Фелисия открывает единственную дверь комнаты и проходит по коридору в ванную. В зеркале она выглядит загорелой и отдохнувшей, почти хорошенькой. Это ее успокаивает. Причесываясь, она замечает седой волос и выдергивает его.
Снаружи воздух душный и влажный. Кругом толпы народа. Интересно, на нее смотрят? Трудно сказать. Она оглаживает брюки на бедрах и бесцельно бредет, сама не зная куда.
– Извини, где это мы? – спрашивает она толстую девочку.
– В Сьенфуэгосе, сеньора.
– А какой сегодня день?
– Двадцать шестое июля 1978 года, – четко отвечает девочка, как будто Фелисия учительница, спрашивающая у нее урок по истории.
– Это ваше имя? – Девочка смущенно указывает пальцем на левое плечо Фелисии, где вышито имя «Отто». Но Фелисия не отвечает.
На улице много мужчин в таких же робах, как у нее. Они толпятся у киосков со сластями, у билетных будок, у аттракциона с машинками и машут ей, посылают воздушные поцелуи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Его убили, потому что он был честным! – выкрикивает она, выдирая на голове волосы. – Он не мирился даже с каплей помета!
Фелисия вновь переживает то короткое время, что они провели вместе. Она вспоминает мертвенно бледную кожу Эрнесто, покрывавшуюся от возбуждения красными пятнами, его неопытные руки, которые быстро становились уверенными при ее молчаливом ободрении, его манеру класть свою лысую голову между ее грудей и засыпать, как насытившееся дитя. Эрнесто, который все еще был девственником к тому времени, когда Фелисия уговорила его сесть на заднее сиденье своего автомобиля, был страшно благодарен ей за облегчение этого бремени. Три дня напролет они, обнявшись, катались по кровати, ненасытные и неразлучные, почти не разговаривая, но зная все, что нужно знать.
После того как Эрнесто умер, Фелисия узнала от его матери, что они родились в один и тот же день, в один и тот же год.
Фелисия написала Вождю возмущенное письмо, требуя всестороннего расследования обстоятельств смерти своего мужа. Не получив ответа, она пришла к уверенности – словно ослепительная молния вспыхнула у нее в мозгу, – что в случившемся виновен Вождь. Да, он, должно быть, лично приказал убить ее мужа. Другие тоже замешаны. Они наблюдают за ней, пряча глаза за черными стеклами очков, подавая друг другу знаки покашливанием и хлопками. У нее и сейчас такое чувство, будто за ней следят. Да, это совершенно очевидно. Вот почему свет такой яркий. Он отражается от их очков, ослепляет ее, чтобы она не могла видеть, чтобы не смогла запомнить их внешность. И вот, пока она горюет, они наблюдают за ее несчастьем.
Фелисия уверена, что Грасиэла Морейра тоже шпионит за ней. Вот почему она постоянно приходит в салон, будто бы для того, чтобы сделать завивку. Она тоже носит очки. И тоже любит огонь. Фелисия заставит ее признаться. Она ждет, пока луна вступит в благоприятную фазу, затем звонит Грасиэле, приглашает ее в салон и предлагает бесплатно сделать перманент.
– Специальное предложение, новый гель для завивки, – уговаривает ее Фелисия. – Я хочу, чтобы вы были моей моделью.
Когда час спустя Грасиэла появляется в салоне, у Фелисии уже все готово. Она смешивает щелок со своей менструальной кровью в едкую коричневую пасту и обмазывает толстым слоем голову Грасиэлы. Затем натягивает поверх чистый пластиковый пакет, закалывает его шестью шпильками и ждет. Фелисия представляет, как смесь расползается по ее голове, проникая в корни волос и кости черепа, и, как кислота, разъедает ее порочный мозг. Грасиэла кричит и стаскивает пакет, затвердевший, как шлем, но Фелисия снова натягивает его ей на голову.
– Ты лживая сука! Ты ведь убила его, да? – кричит Фелисия и срывает с Грасиэлы очки.
Это последнее, что Фелисия запоминает на многие месяцы.
* * *
Первое, что Фелисия замечает, это старые календари – листки на каждый месяц ловко прикреплены к потолку. Она лежит на спине в чужой кровати, в незнакомой комнате.
В центре потолка, закрепленный пожелтевшей лентой, календарь на январь 1959 года – это первый месяц революции. Его окружают цветным калейдоскопом глянцевые страницы последующих месяцев: ландшафты рельефных гор за 1964 год; забавная коллекция ирландских сеттеров и мопсов за 1969-й; двенадцать сортов жасмина на каждый месяц 1973 года. Страницы слегка покачиваются на ветру. Фелисия поднимает голову от подушки. Три подвесных вентилятора глядят на нее сверху. Солнце светит через бумажные оконные занавески. Вдруг комната вздрагивает от оглушительного грохота и как будто бы удаляющихся воплей детей. Лязгающие звуки музыки заполняют все пространство вместе с выкриками продавцов, предлагающих жареную кукурузу и игрушечные петарды.
У Фелисии чувства словно переключаются с одного на другое. Сначала зрение, затем слух, потом снова зрение.
Она откидывает занавеску от окна и моргает, не веря своим глазам. Под ней кружится карнавал. Вихрь цвета – несносная, грубая, тревожащая хореография. Лето, жара и далеко за полдень – это все, что она может сказать. Подросток в бейсболке что-то возбужденно кричит ей, и Фелисия вдруг понимает, что стоит перед окном голышом. Она приседает, затем стаскивает с кровати простыню и опускает штору.
В кладовке висит заскорузлая от грязи морская роба. Еще там два комплекта спортивных штанг, мешок с песком, скакалка с красными деревянными ручками и прикрепленная к потолку кожаная боксерская «груша». В углу высится аккуратная стопка американских журналов с мускулистыми, хорошо сложенными мужчинами в вычурных позах на обложках. На одной некто по имени Джек Ла Лэнн тащит зубами за веревку лодку. Слова в заголовке кажутся колючими насекомыми. Фелисии их не разобрать.
На крючке висит заплечная соломенная сумка, и Фелисия шарит в ней в поисках хоть какого-то ключа к разгадке. Она находит одиннадцать ржавых сентаво, тюбик с засохшей оранжевой помадой и замызганную открытку с изображением Святой Девы Каридад дель Кобре. Ничто из найденного не помогает ей понять, кто она и откуда.
Фелисия натягивает матросские брюки. Они тесно обтягивают ей бедра, а внизу доходят только до голеней. Рубашка топорщится на ее высокой груди. Она пробует надеть пару резиновых шлепанцев, которые приходятся как раз ей впору. Фелисия решает зажарить яйцо на сковородке и идет в маленькую кухоньку, занимающую часть комнаты. Она ест только желток, помогая себе кусочком черствого хлеба, обнаруженного в буфете. Затем очищает мандарин. На пальце правой руки у нее золотой ободок кольца. Оно ей знакомо. Фактически все вокруг знакомо, но она не может сказать, чем именно. Однако здесь ей не страшно. Как будто ее тело временно поселилось в этом пространстве и сигнализирует мозгу о его безопасности.
Фелисия открывает единственную дверь комнаты и проходит по коридору в ванную. В зеркале она выглядит загорелой и отдохнувшей, почти хорошенькой. Это ее успокаивает. Причесываясь, она замечает седой волос и выдергивает его.
Снаружи воздух душный и влажный. Кругом толпы народа. Интересно, на нее смотрят? Трудно сказать. Она оглаживает брюки на бедрах и бесцельно бредет, сама не зная куда.
– Извини, где это мы? – спрашивает она толстую девочку.
– В Сьенфуэгосе, сеньора.
– А какой сегодня день?
– Двадцать шестое июля 1978 года, – четко отвечает девочка, как будто Фелисия учительница, спрашивающая у нее урок по истории.
– Это ваше имя? – Девочка смущенно указывает пальцем на левое плечо Фелисии, где вышито имя «Отто». Но Фелисия не отвечает.
На улице много мужчин в таких же робах, как у нее. Они толпятся у киосков со сластями, у билетных будок, у аттракциона с машинками и машут ей, посылают воздушные поцелуи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58