Все они знают ее имя. Фелисия улыбается через силу и машет им в ответ. В дальнем конце парка развлечений американские горки покрывают своим грохотом шум других аттракционов. Треск, суматоха, грохот, остановка. Грохот, грохот, грохот, остановка.
– Иди сюда, mi reina, иди сюда! – зовет ее от будки управления какой-то широкоплечий человек. У него писклявый голос, и говорит он картаво, проглатывая целые слоги.
Фелисия направляется к нему, глядя прямо в его толстое, медвежье лицо. Над верхней пуговицей его рубашки видны завитки курчавых волос.
– Не терпелось выйти, да? – Он смеется и шлепает ее рукой, крепкой и негнущейся, словно лапа. Из шерстяной рамы вьющихся волос торчат темные, давно не бритые щеки. Фелисия с первого взгляда понимает, что он весь покрыт влажной шерстью. Ей приходит в голову, в холод он смог бы обойтись и без свитера.
– Я о том, что сказал тебе вчера вечером, – говорит он, понижая голос. – Мы едем в Миннесоту. Это самый холодный штат в Америке. Мы откроем там каток. Я буду голым спать на льду. На своем собственном льду!
Он прижимает ее к себе так сильно, что она чувствует на шее его горячее дыхание.
– Я говорил сегодня с Фернандо. Он пообещал в следующее воскресенье перевезти нас на лодке вместе с еще одной семьей. Мы отчалим ночью с северного побережья. До Ки-Уэста всего девяносто миль. Он говорит, что кубинцев там принимают, как королей.
– Где моя одежда? – резко обрывает его Фелисия. Она замечает нашивку на его пропотевшей робе и золотой ободок на пальце в пару к ее кольцу.
– В прачечной, mi reina. Помнишь, ты просила все сдать в стирку? Сегодня днем будет готово. Не беспокойся, я все тебе принесу.
В течение следующей недели Фелисия понемногу собирает осколки своего прошлого. Постепенно они складываются у нее в мозгу в произвольном порядке, и она сортирует их, раскладывает, как любимые вещи после наводнения. Фелисия записывает разные события цветными карандашами на карточки, а потом тасует, пока в их последовательности не появляется какой-то смысл, связное изложение фактов. Но люди все равно остаются без лиц, без имен.
Однажды вечером, когда они с Отто занимаются любовью, перед нею на потолке, на месте календаря за последний месяц, возникает лицо сына.
– Когда ты вернешься домой, мама? Когда ты вернешься? – умоляюще спрашивает Иванито дрожащим голосом.
Фелисия вспоминает нескладное тело своего сына, его первые неловкие шаги во время танца и начинает плакать. Отто, ошибочно приняв ее плач за стоны наслаждения, теснее придвигает к ней свои мускулистые бедра и начинает содрогаться.
Поздно ночью, после закрытия парка развлечений, Фелисия увлекает мужа к американским горкам.
Отто Крус знает, что у него сумасшедшая, но прекрасная и таинственная жена, и он сделает все, что бы она ни попросила. Ему до сих пор не верится, что он ее встретил. Прошлой зимой она бродила на задах товарных складов. Ангел. Посланный небесами ангел. А он как раз приехал за болтами для чертова колеса.
– Я здесь, – сказала она просто. Затем тряхнула своими темными волнистыми волосами и начала расстегивать блузку. Ее груди сияли мраморной белизной. Кровь бешено застучала у него в жилах, и он подумал, что сейчас взорвется.
Отто понял, что никогда не излечится от любви к ней и на следующее утро женился на Фелисии. Когда он спросил, откуда она взялась и где живет ее семья, она непонимающе посмотрела на него.
– Теперь ты моя семья, – сказала она. – И я пришла к тебе.
От воспоминания о той ночи, когда он встретил Фелисию, Отто снова возбуждается. Он поворачивает рубильник американских горок и толкает первую тележку, разрисованную смеющимися клоунами, к изношенному желобу. Платформа поднимается высоко над землей, электрический генератор вибрирует и трещит под извивающимися путями.
Тележка наклоняется вперед, Отто запрыгивает в нее и садится рядом с женой. Кожа у нее нежная и такая белая по сравнению с темными волосами. Он просовывает руки под тонкую юбку и гладит ее теплые бедра. Тележка взбирается все выше и выше, заставляя шаткие деревянные пути тяжело вздыхать. Отто встает, расстегивает дрожащими пальцами брюки и приникает к губам Фелисии, к ее волшебному языку. Тележка останавливается на долю секунды на вершине первого, самого крутого гребня. Небо черное, безоблачное, сине-черное. Под ними спутанным клубком вьются американские горки.
В тот момент, когда тележка начинает падать, Фелисия закрывает глаза. Когда она их открывает, мужа рядом нет.
(1978)
В тот день, когда Фелисия сожгла щелочью голову Грасиэлы Морейры, из Чехословакии вернулся сын Селии. Хавьер появляется на рассвете в потертом твидовом костюме, с осунувшимся лицом, и падает без чувств на крыльце материнского дома.
Селия припадает к сыну, как к любовнику, целуя его лицо, глаза, пальцы с разбитыми суставами. Его густые поседевшие волосы спутаны соленым ветром, на тыльной стороне шеи шишка размером с бейсбольный мяч. От беззвучных судорожных рыданий его худое тело сотрясается, как листва от порывов ветра. Селия чуть не волоком тащит сына к кровати, той самой, на которой он был зачат, и три дня напролет он спит, завернувшись в простыни, в старой пижаме своего отца. Из обрывков фраз, которые вырываются у него, когда он мечется в бреду, дрожа от лихорадки, Селия восстанавливает его историю.
Вот что она узнает: что сын вернулся домой из университета и нашел на кухонном столе записку, что конверт был светло-желтый и почерк крупный, витиеватый и самонадеянный, что его две пары брюк висели с отутюженными складками в стенном шкафу, что накануне ночью жена занималась с ним любовью, так что у него не возникло никаких подозрений, что она оставила его ради приезжего преподавателя математики из Минска, что этот преподаватель длинный, как журавль, с бритой головой и козлиной бородкой, как у Ленина, что дочь Хавьера, его любимая дочь, для которой испанский был языком колыбельных песен, навсегда уехала с матерью.
Селия рассматривает шишку на шее сына и странный шрам у него на спине – мясистую мягкую линию под левой лопаткой. В карманах у него она находит тысячу сорок американских долларов двадцатидолларовыми купюрами и квитанцию за девять запонок.
В течение следующих недель Селия варит для сына куриный бульон и кормит его с ложечки по часам. Он послушно ест, не обращая внимания на еду, а она, надеясь его утешить, читает ему стихи из книг, скопившихся за долгие годы на ее туалетном столике.
Me he perdido muchas veces рог el mar
Con el o?do de flores reci?n cortadas,
Con la lengua Uena de amor y de agonia.
Muchas veces me he perdido por el mar,
Como me pierdo en el coraz?n de algunos nifios.
А может, думает Селия, сын унаследовал ее способность к разрушительной страсти? Или страсть не делает различий и возникает самопроизвольно, как рак?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Иди сюда, mi reina, иди сюда! – зовет ее от будки управления какой-то широкоплечий человек. У него писклявый голос, и говорит он картаво, проглатывая целые слоги.
Фелисия направляется к нему, глядя прямо в его толстое, медвежье лицо. Над верхней пуговицей его рубашки видны завитки курчавых волос.
– Не терпелось выйти, да? – Он смеется и шлепает ее рукой, крепкой и негнущейся, словно лапа. Из шерстяной рамы вьющихся волос торчат темные, давно не бритые щеки. Фелисия с первого взгляда понимает, что он весь покрыт влажной шерстью. Ей приходит в голову, в холод он смог бы обойтись и без свитера.
– Я о том, что сказал тебе вчера вечером, – говорит он, понижая голос. – Мы едем в Миннесоту. Это самый холодный штат в Америке. Мы откроем там каток. Я буду голым спать на льду. На своем собственном льду!
Он прижимает ее к себе так сильно, что она чувствует на шее его горячее дыхание.
– Я говорил сегодня с Фернандо. Он пообещал в следующее воскресенье перевезти нас на лодке вместе с еще одной семьей. Мы отчалим ночью с северного побережья. До Ки-Уэста всего девяносто миль. Он говорит, что кубинцев там принимают, как королей.
– Где моя одежда? – резко обрывает его Фелисия. Она замечает нашивку на его пропотевшей робе и золотой ободок на пальце в пару к ее кольцу.
– В прачечной, mi reina. Помнишь, ты просила все сдать в стирку? Сегодня днем будет готово. Не беспокойся, я все тебе принесу.
В течение следующей недели Фелисия понемногу собирает осколки своего прошлого. Постепенно они складываются у нее в мозгу в произвольном порядке, и она сортирует их, раскладывает, как любимые вещи после наводнения. Фелисия записывает разные события цветными карандашами на карточки, а потом тасует, пока в их последовательности не появляется какой-то смысл, связное изложение фактов. Но люди все равно остаются без лиц, без имен.
Однажды вечером, когда они с Отто занимаются любовью, перед нею на потолке, на месте календаря за последний месяц, возникает лицо сына.
– Когда ты вернешься домой, мама? Когда ты вернешься? – умоляюще спрашивает Иванито дрожащим голосом.
Фелисия вспоминает нескладное тело своего сына, его первые неловкие шаги во время танца и начинает плакать. Отто, ошибочно приняв ее плач за стоны наслаждения, теснее придвигает к ней свои мускулистые бедра и начинает содрогаться.
Поздно ночью, после закрытия парка развлечений, Фелисия увлекает мужа к американским горкам.
Отто Крус знает, что у него сумасшедшая, но прекрасная и таинственная жена, и он сделает все, что бы она ни попросила. Ему до сих пор не верится, что он ее встретил. Прошлой зимой она бродила на задах товарных складов. Ангел. Посланный небесами ангел. А он как раз приехал за болтами для чертова колеса.
– Я здесь, – сказала она просто. Затем тряхнула своими темными волнистыми волосами и начала расстегивать блузку. Ее груди сияли мраморной белизной. Кровь бешено застучала у него в жилах, и он подумал, что сейчас взорвется.
Отто понял, что никогда не излечится от любви к ней и на следующее утро женился на Фелисии. Когда он спросил, откуда она взялась и где живет ее семья, она непонимающе посмотрела на него.
– Теперь ты моя семья, – сказала она. – И я пришла к тебе.
От воспоминания о той ночи, когда он встретил Фелисию, Отто снова возбуждается. Он поворачивает рубильник американских горок и толкает первую тележку, разрисованную смеющимися клоунами, к изношенному желобу. Платформа поднимается высоко над землей, электрический генератор вибрирует и трещит под извивающимися путями.
Тележка наклоняется вперед, Отто запрыгивает в нее и садится рядом с женой. Кожа у нее нежная и такая белая по сравнению с темными волосами. Он просовывает руки под тонкую юбку и гладит ее теплые бедра. Тележка взбирается все выше и выше, заставляя шаткие деревянные пути тяжело вздыхать. Отто встает, расстегивает дрожащими пальцами брюки и приникает к губам Фелисии, к ее волшебному языку. Тележка останавливается на долю секунды на вершине первого, самого крутого гребня. Небо черное, безоблачное, сине-черное. Под ними спутанным клубком вьются американские горки.
В тот момент, когда тележка начинает падать, Фелисия закрывает глаза. Когда она их открывает, мужа рядом нет.
(1978)
В тот день, когда Фелисия сожгла щелочью голову Грасиэлы Морейры, из Чехословакии вернулся сын Селии. Хавьер появляется на рассвете в потертом твидовом костюме, с осунувшимся лицом, и падает без чувств на крыльце материнского дома.
Селия припадает к сыну, как к любовнику, целуя его лицо, глаза, пальцы с разбитыми суставами. Его густые поседевшие волосы спутаны соленым ветром, на тыльной стороне шеи шишка размером с бейсбольный мяч. От беззвучных судорожных рыданий его худое тело сотрясается, как листва от порывов ветра. Селия чуть не волоком тащит сына к кровати, той самой, на которой он был зачат, и три дня напролет он спит, завернувшись в простыни, в старой пижаме своего отца. Из обрывков фраз, которые вырываются у него, когда он мечется в бреду, дрожа от лихорадки, Селия восстанавливает его историю.
Вот что она узнает: что сын вернулся домой из университета и нашел на кухонном столе записку, что конверт был светло-желтый и почерк крупный, витиеватый и самонадеянный, что его две пары брюк висели с отутюженными складками в стенном шкафу, что накануне ночью жена занималась с ним любовью, так что у него не возникло никаких подозрений, что она оставила его ради приезжего преподавателя математики из Минска, что этот преподаватель длинный, как журавль, с бритой головой и козлиной бородкой, как у Ленина, что дочь Хавьера, его любимая дочь, для которой испанский был языком колыбельных песен, навсегда уехала с матерью.
Селия рассматривает шишку на шее сына и странный шрам у него на спине – мясистую мягкую линию под левой лопаткой. В карманах у него она находит тысячу сорок американских долларов двадцатидолларовыми купюрами и квитанцию за девять запонок.
В течение следующих недель Селия варит для сына куриный бульон и кормит его с ложечки по часам. Он послушно ест, не обращая внимания на еду, а она, надеясь его утешить, читает ему стихи из книг, скопившихся за долгие годы на ее туалетном столике.
Me he perdido muchas veces рог el mar
Con el o?do de flores reci?n cortadas,
Con la lengua Uena de amor y de agonia.
Muchas veces me he perdido por el mar,
Como me pierdo en el coraz?n de algunos nifios.
А может, думает Селия, сын унаследовал ее способность к разрушительной страсти? Или страсть не делает различий и возникает самопроизвольно, как рак?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58