Лурдес поворачивает и шагает мимо закопченной бруклинской ратуши, мимо Верховного суда штата, где будут судить Сына Сэма. Лурдес не знает, что случилось с Сыном Сэма, она слышала только, что существует такой и что у него была собака, которая заставляла его убивать. Он выбирал девушек с темными длинными волосами, молоденьких, вроде Пилар. Но Пилар не обращала внимания на слова Лурдес и отказалась обрезать волосы или прятать их под вязаной шапочкой, как другие девушки. Нет, Пилар ходила с распущенными волосами, подвергая себя опасности.
Пилар сейчас в художественной школе на Род-Айленде. Она выиграла стипендию и могла бы учиться в колледжах Вассара или Барнарда, но вместо этого выбрала школу, где учатся хиппи без всякого будущего, нежные мужчины с женскими губами и уклончивым взглядом. Мысль о том, что ее дочь спит с этими мужчинами, приводит Лурдес в отчаяние. Вот гадость!
Лурдес была девственницей, когда вышла замуж, и очень этим гордилась. Острая боль, кровь на брачном ложе являлись доказательством ее добродетели. Она с радостью вывесила бы свою простыню на всеобщее обозрение.
Пилар, как и ее бабушка, презирает правила, религию – все самое важное. У них ни к чему нет уважения, даже к самим себе. Пилар безответственна, эгоцентрична – худое семя. Как такое могло случиться?
Лурдес идет по Монтегю-стрит, ее локти работают, как поршни. Греческая закусочная открыта, за стеклом сидит сутулый мужчина, уставившись на бекон и яичницу. Какие оранжевые желтки, думает Лурдес. Она представляет, как они тугой массой обволакивают горло старика. Ей становится дурно.
– Один черный кофе, – говорит она официанту в униформе, затем направляется к телефону-автомату. Лурдес набирает номер дочери в Род-Айленде. Телефон звонит четыре, пять, шесть раз, прежде чем Пилар берет трубку.
– Я знаю, у тебя кто-то есть, – резко говорит Лурдес. – Не ври мне.
– Мама, не надо опять. Пожалуйста.
– Скажи, как его зовут! – Лурдес цедит слова сквозь зубы. – Шлюха! Скажи мне его имя.
– О чем ты? Мам, пять часов утра. Оставь меня в покое, ладно?
– Я звонила тебе прошлой ночью, и тебя не было дома.
– Да, не было.
– Где ты была? В постели у любовника?
– Вышла купить сандвич с копченой говядиной.
– Врешь! Ты же не ешь копченую говядину!
– Я вешаю трубку, мама. Рада была тебя слышать.
Лурдес швыряет на прилавок две монетки и оставляет толстую белую кружку с дымящимся кофе. С тех пор как умер отец, она ни разу не была с Руфино. А до этого в ней как будто жила другая женщина – шлюха, ненасытная тварь, с жадностью поглощавшая тошнотворные сгустки мужниной спермы.
Лурдес поднимает руку к лицу, затем другую, подозрительно обнюхивает, не пахнет ли от них маслом и тостами.
Запах еды вызывает у нее отвращение. От одного взгляда на съестное рот ее наполняется едкой слюной, которая предшествует рвоте. В последнее время ей противна даже продукция собственных булочных – похожие на червяков изогнутые масляные круассаны, липкие медовые пончики с жирными орехами, застрявшими, словно тараканы, в обсыпанных корицей щелях.
Лурдес не собиралась голодать. Это произошло само собой, точно так же, как после смерти отца, когда она набрала сто восемнадцать фунтов. Однако на этот раз Лурдес стремится к полной пустоте, чтобы быть чистой и полой, как флейта.
Она направляется к Бруклинскому променаду. Пустынные верфи выставляют напоказ свои рифленые крыши, словно гноящиеся шрамы. Ист-Ривер, встречаясь в своем устье с Гудзоном, тиха и недвижна, как туман. На другой стороне реки башни Уолл-стрит самонадеянно устремлены в небо. Лурдес быстрым шагом обходит эспланаду – а это четверть мили – восемь раз. Мимо пробегает утренний бегун в сопровождении рыжего датского дога. Под ней по автостраде мчатся в сторону Куинса машины.
Каждое утро наступает такое время, когда рассвет неотличим от сумерек, думает Лурдес, и в этот краткий миг день не имеет ни начала, ни конца.
* * *
Лурдес сбросила восемьдесят два фунта. Теперь она пьет жидкий белок, голубоватую жидкость, которая продается в тюбиках, как еда для космонавтов. На вкус он отдает химикатами. Лурдес сидит и работает ногами на новом велотренажере, пока искры не начинают лететь от колес. Она повесила у себя в спальне цветную автодорожную карту Соединенных Штатов и каждый день зеленым фломастером отмечает мили, которые проехала. Ее цель – доехать до Сан-Франциско ко Дню Благодарения, когда дочь вернется из школы. Лурдес жмет что есть силы на педали, обливаясь потом, до тех пор пока ей не начинают мерещиться потоки жира, похожие на желтую жидкость, вытекающую во время жарения из цыплят и индюшек, и этот жир сочится из ее пор, когда она проезжает по Небраске.
Хорхе дель Пино беспокоится за дочь, но Лурдес убеждает его, что у нее все в порядке. Отец постоянно является ей в сумерках, когда по вечерам она возвращается домой из булочной, и шепчет ей сквозь листву дубов и кленов. Его слова щекочут ей шею, как детское дыхание.
Они обсуждают многое: растущую преступность на улицах Нью-Йорка, упадок «Мете» по сравнению с игрой в победные сезоны 1963 и 1972 года, ежедневные дела в булочной. Это отец посоветовал Лурдес открыть вторую кондитерскую.
«И поставь свое имя на вывеске, hija, пусть знают, что мы, кубинцы, тоже способны кое на что, что мы не какие-нибудь пуэрториканцы», – настаивал Хорхе дель Пино.
Лурдес заказала для своих булочных красно-бело-синие вывески, на которых в правом нижнем углу напечатано ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель». Ей особенно нравилось последнее слово – как сочно раскатывается во рту «р», как мягко взрывается «ч». Лурдес чувствовала духовное родство с американскими миллионерами, ощущала бессмертие таких людей, как Ирене Дюпон, чью виллу в Варадеро-Бич, на северном побережье Кубы, она однажды посещала. Она представляла себе сеть булочных «Янки Дудль», раскинувшуюся по всей Америке до Сент-Луиса, Далласа, Лос-Анджелеса, свои яблочные пироги и кексы, продающиеся на главных городских улицах и в пригородных магазинчиках, повсюду.
Каждый магазин будет носить ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель».
Кроме всего прочего, Лурдес с отцом постоянно говорят о коммунистической угрозе в Америке. С каждым днем они все больше убеждались, что отсутствие плохих новостей с Кубы – это результат сговора левых средств массовой информации, чтобы обеспечить Вождю международную поддержку. Как американцы не видят, что коммунисты обосновались у них прямо под носом, в университетах, и развращают молодежь? Это все демократы виноваты и все эти лгуны-двурушники Кеннеди. Лурдес с отцом приходят к мнению, что Америке необходим еще один Джо Маккарти, тогда дела снова пойдут на лад. Он никогда бы не бросил их в заливе Кочинос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Пилар сейчас в художественной школе на Род-Айленде. Она выиграла стипендию и могла бы учиться в колледжах Вассара или Барнарда, но вместо этого выбрала школу, где учатся хиппи без всякого будущего, нежные мужчины с женскими губами и уклончивым взглядом. Мысль о том, что ее дочь спит с этими мужчинами, приводит Лурдес в отчаяние. Вот гадость!
Лурдес была девственницей, когда вышла замуж, и очень этим гордилась. Острая боль, кровь на брачном ложе являлись доказательством ее добродетели. Она с радостью вывесила бы свою простыню на всеобщее обозрение.
Пилар, как и ее бабушка, презирает правила, религию – все самое важное. У них ни к чему нет уважения, даже к самим себе. Пилар безответственна, эгоцентрична – худое семя. Как такое могло случиться?
Лурдес идет по Монтегю-стрит, ее локти работают, как поршни. Греческая закусочная открыта, за стеклом сидит сутулый мужчина, уставившись на бекон и яичницу. Какие оранжевые желтки, думает Лурдес. Она представляет, как они тугой массой обволакивают горло старика. Ей становится дурно.
– Один черный кофе, – говорит она официанту в униформе, затем направляется к телефону-автомату. Лурдес набирает номер дочери в Род-Айленде. Телефон звонит четыре, пять, шесть раз, прежде чем Пилар берет трубку.
– Я знаю, у тебя кто-то есть, – резко говорит Лурдес. – Не ври мне.
– Мама, не надо опять. Пожалуйста.
– Скажи, как его зовут! – Лурдес цедит слова сквозь зубы. – Шлюха! Скажи мне его имя.
– О чем ты? Мам, пять часов утра. Оставь меня в покое, ладно?
– Я звонила тебе прошлой ночью, и тебя не было дома.
– Да, не было.
– Где ты была? В постели у любовника?
– Вышла купить сандвич с копченой говядиной.
– Врешь! Ты же не ешь копченую говядину!
– Я вешаю трубку, мама. Рада была тебя слышать.
Лурдес швыряет на прилавок две монетки и оставляет толстую белую кружку с дымящимся кофе. С тех пор как умер отец, она ни разу не была с Руфино. А до этого в ней как будто жила другая женщина – шлюха, ненасытная тварь, с жадностью поглощавшая тошнотворные сгустки мужниной спермы.
Лурдес поднимает руку к лицу, затем другую, подозрительно обнюхивает, не пахнет ли от них маслом и тостами.
Запах еды вызывает у нее отвращение. От одного взгляда на съестное рот ее наполняется едкой слюной, которая предшествует рвоте. В последнее время ей противна даже продукция собственных булочных – похожие на червяков изогнутые масляные круассаны, липкие медовые пончики с жирными орехами, застрявшими, словно тараканы, в обсыпанных корицей щелях.
Лурдес не собиралась голодать. Это произошло само собой, точно так же, как после смерти отца, когда она набрала сто восемнадцать фунтов. Однако на этот раз Лурдес стремится к полной пустоте, чтобы быть чистой и полой, как флейта.
Она направляется к Бруклинскому променаду. Пустынные верфи выставляют напоказ свои рифленые крыши, словно гноящиеся шрамы. Ист-Ривер, встречаясь в своем устье с Гудзоном, тиха и недвижна, как туман. На другой стороне реки башни Уолл-стрит самонадеянно устремлены в небо. Лурдес быстрым шагом обходит эспланаду – а это четверть мили – восемь раз. Мимо пробегает утренний бегун в сопровождении рыжего датского дога. Под ней по автостраде мчатся в сторону Куинса машины.
Каждое утро наступает такое время, когда рассвет неотличим от сумерек, думает Лурдес, и в этот краткий миг день не имеет ни начала, ни конца.
* * *
Лурдес сбросила восемьдесят два фунта. Теперь она пьет жидкий белок, голубоватую жидкость, которая продается в тюбиках, как еда для космонавтов. На вкус он отдает химикатами. Лурдес сидит и работает ногами на новом велотренажере, пока искры не начинают лететь от колес. Она повесила у себя в спальне цветную автодорожную карту Соединенных Штатов и каждый день зеленым фломастером отмечает мили, которые проехала. Ее цель – доехать до Сан-Франциско ко Дню Благодарения, когда дочь вернется из школы. Лурдес жмет что есть силы на педали, обливаясь потом, до тех пор пока ей не начинают мерещиться потоки жира, похожие на желтую жидкость, вытекающую во время жарения из цыплят и индюшек, и этот жир сочится из ее пор, когда она проезжает по Небраске.
Хорхе дель Пино беспокоится за дочь, но Лурдес убеждает его, что у нее все в порядке. Отец постоянно является ей в сумерках, когда по вечерам она возвращается домой из булочной, и шепчет ей сквозь листву дубов и кленов. Его слова щекочут ей шею, как детское дыхание.
Они обсуждают многое: растущую преступность на улицах Нью-Йорка, упадок «Мете» по сравнению с игрой в победные сезоны 1963 и 1972 года, ежедневные дела в булочной. Это отец посоветовал Лурдес открыть вторую кондитерскую.
«И поставь свое имя на вывеске, hija, пусть знают, что мы, кубинцы, тоже способны кое на что, что мы не какие-нибудь пуэрториканцы», – настаивал Хорхе дель Пино.
Лурдес заказала для своих булочных красно-бело-синие вывески, на которых в правом нижнем углу напечатано ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель». Ей особенно нравилось последнее слово – как сочно раскатывается во рту «р», как мягко взрывается «ч». Лурдес чувствовала духовное родство с американскими миллионерами, ощущала бессмертие таких людей, как Ирене Дюпон, чью виллу в Варадеро-Бич, на северном побережье Кубы, она однажды посещала. Она представляла себе сеть булочных «Янки Дудль», раскинувшуюся по всей Америке до Сент-Луиса, Далласа, Лос-Анджелеса, свои яблочные пироги и кексы, продающиеся на главных городских улицах и в пригородных магазинчиках, повсюду.
Каждый магазин будет носить ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель».
Кроме всего прочего, Лурдес с отцом постоянно говорят о коммунистической угрозе в Америке. С каждым днем они все больше убеждались, что отсутствие плохих новостей с Кубы – это результат сговора левых средств массовой информации, чтобы обеспечить Вождю международную поддержку. Как американцы не видят, что коммунисты обосновались у них прямо под носом, в университетах, и развращают молодежь? Это все демократы виноваты и все эти лгуны-двурушники Кеннеди. Лурдес с отцом приходят к мнению, что Америке необходим еще один Джо Маккарти, тогда дела снова пойдут на лад. Он никогда бы не бросил их в заливе Кочинос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58