Она идет за Вождем за ограду посольства. Во дворе перебежчики в его присутствии начинают нервничать. Они теребят воротники и оглядывают стены в поисках фотоаппаратов и винтовок.
Лурдес понимает, что она совсем близко, что она могла бы его убить. Она представляет, как выхватит у Вождя пистолет, прижмет к его виску, надавив на курок, чтобы он услышал характерный щелчок. Она хочет, чтобы он увидел ее лицо, запомнил ненависть в ее глазах. Но больше всего Лурдес хочется, чтобы он испугался.
Внезапно она вспоминает Франсиско Местре, кубинского изгнанника и борца за свободу, который предпринял вылазку на Кубу в 1966 году. Он сражался, пока у него не кончились патроны, тогда, поклявшись, что живым он не сдастся, он взорвал гранату. Он остался в живых и вернулся в Майами как герой, слепой и изувеченный. Лурдес хочет последовать его примеру.
Она глубоко вдыхает, стараясь сосредоточиться на фразе, которая крутится у нее в мозгу.
– Asesino! – вдруг выкрикивает она, привлекая всеобщее внимание.
Несколько солдат направляются к ней, но Вождь останавливает их жестом. Потом, не обращая на нее внимания, он поворачивается к толпе и громко, как обычно произносит свои речи, объявляет: «Вы можете эмигрировать в любую страну, которая вас примет! Никто вас не будет держать здесь против воли!» И прежде чем Лурдес, или солдаты, или небритые предатели успевают что-либо сказать, Вождь садится в джип и уезжает.
* * *
Море отступило от берега и звучит печально, как фагот. Селия гуляет вдоль линии отлива с Пи-лар и Иванито. Лурдес снимает туфли и босиком идет к воде. Волна отхлынула на мгновение, показав семейство серебристых крабов. Иванито поднимает самого маленького и смотрит, как тот хватает клешнями воздух. Его сородичи отчаянно спасаются в волнах.
Не говоря ни слова, Лурдес возвращается в маленький кирпичный домик. Она снимает золотые браслеты, тонкие чулки, розовое платье из искусственного шелка с перламутровыми пуговицами и ложится на свою детскую кровать. Забытые ощущения кроются под матрасом, в ржавых пружинах у нее под спиной. Она думает об отце и о его бесконечных разъездах, о его чемодане, набитом тряпичными куклами и апельсинами, о его голосе, успокаивающем, как шелест листьев. Лурдес закуривает сигару и перекатывает на языке сухой, терпкий дым. Она знает, что не сможет сдержать данное отцу обещание – рассказать матери о том, как он сожалел о том, что отослал ее в лечебницу, как сожалел, что опасался спокойствия ее рук. Слова не идут у нее с языка. Вместо этого Лурдес чувствует, словно жестокое наказание, пальцы матери на своей голой детской ноге, слышит ее слова, произнесенные перед тем, как ее отправили в лечебницу: «Я не вспомню, как ее зовут».
Этой ночью Лурдес снятся тысячи эмигрантов, бегущих с Кубы. Соседи набрасываются на них с бейсбольными битами и мачете. Повсюду плакаты: «SOY UN GUSANO» – «Я предатель». Беглецы садятся на паромы и корабли, плоты и рыбачьи лодки. Покинутые ими дома исписаны ругательствами. Рохелио Угарте, бывший почтмейстер Санта-Тереса-дель-Мар, забит до смерти цепями на углу Калье-Мадрид. У него в кармане виза, которая ему так и не пригодится. Ильда Лимон захлебывается криком. Она нашла на своем дворе мужчину, лежащего лицом вниз в луже от ночного дождя, и, хотя давно уже плохо видит, клянется, что это Хавьер дель Пино. Соседи говорят Ильде, что она сошла с ума, что это не Хавьер, а просто какой-то бедняга, который споткнулся о корень ее гардении и захлебнулся.
Перед рассветом Лурдес будит Иванито, показывая ему жестом, чтобы он не шумел. «Пойдем, я приготовила твои вещи». Лурдес уложила его новую одежду, привезенную из Нью-Йорка, – джинсы с прошитыми крест-накрест карманами, полосатую футболку, белые тряпичные кеды. Она подает ему стакан лимонада. «У нас мало времени. Я не хочу будить бабушку».
Лурдес гонит машину по шоссе в Гавану. Земля почернела от утреннего дождя. К тому времени как они подъезжают к посольству, сотни людей уже толпятся у ворот. Они тащат коробки и картонные чемоданы, перевязанные веревками и поясами. Лурдес вспоминает свое собственное бегство, акварельный пейзаж, который она завернула в коричневую бумагу, свадебную фату, хлысты для верховой езды и пакет с кормом для птицы. Пилар, которая пробиралась через толпу в пышном платьице, убегая, вечно убегая.
Иванито стоит молча, когда Лурдес дает ему конверт с двумя сотнями долларов и надписью по-английски:
«МЕНЯ ЗОВУТ ИВАН ВИЛЬЯ-ВЕРДЕ. Я ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЭМИГРАНТ С КУБЫ. МОЯ ТЕТЯ, ЛУРДЕС ПУЭНТЕ, 2212 ЛИНДЕН-АВЕНЮ, БРУКЛИН, НЬЮ-ЙОРК, БУДЕТ МОИМ ПОРУЧИТЕЛЕМ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИТЕ ЕЙ ПО ТЕЛЕФОНУ: (212) 834-4071 ИЛИ (212) 63-CAKES».
– Постарайся попасть на первый самолет, Иванито. Ни в коем случае не покидай посольство. Когда доберешься до Перу или туда, куда тебя вышлют, позвони мне. Я заберу тебя, mi hijito. Я отвезу тебя в Бруклин. Летом мы поедем в Диснейленд.
– Y abuela? – спрашивает Иванито.
– Иди, mi cielo, иди.
Пилар
В Санта-Тереса-дель-Мар все толкуют о волнениях у перуанского посольства. Соседка из ближайшего дома, Ильда Лимон, зашла вчера вечером к нам и рассказала, что слышала, как Вождь объявил, что каждый, кто захочет уехать, может отправляться на все четыре стороны. Она твердила, что Вождь не в себе с тех пор, как в январе умерла его хозяйка. «Он подавлен, и это повлияло на его решение», – пояснила она. Мама была подозрительно сдержанна в течение всего разговора, и мне следовало бы догадаться, что она что-то замышляет. Она целый день ездила бог знает где на взятом напрокат «олдсмобиле», а потом отказалась сказать, где была. Я знаю, она того и гляди что-нибудь отмочит, весь вопрос – когда.
Сегодня утром, когда абуэла пришла ко мне в комнату и сказала, что мамы и Иванито нет дома, я заподозрила самое худшее. Абуэла говорит, что соседка видела, как они уезжали на рассвете. По словам Ильды, Иванито был одет в новую одежду и нес сумку с надписью «Эйр Флорида». «Черт! – подумала я. – Черт! Не могу поверить!» Я побежала к Эрминии и одолжила у нее ее новую русскую «Ладу».
Когда я подъезжаю к дому, абуэла Селия смотрит прямо перед собой. Руки у нее напряжены, как будто она играет на пианино гаммы, но потом они безжизненно падают на колени, как закрывшиеся веера. Я вижу каждую жилку на ее руках, как будто в них течет свет, реки света.
– Мы забыли наши корни, – устало говорит мне абуэла. – Раньше семьи жили в одной деревне, переживали одни и те же разочарования. Они хоронили своих покойников рядом.
Я беру руки абуэлы в свои, чувствую старость ее напряженных пальцев, пористые суставы. Она отворачивается к океану, к голубому горизонту.
– Для меня море было спасением, Пилар. Но оно сделало моих детей непоседами. Это и сейчас продолжается, поэтому нам остается только звать друг друга и махать с разных берегов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Лурдес понимает, что она совсем близко, что она могла бы его убить. Она представляет, как выхватит у Вождя пистолет, прижмет к его виску, надавив на курок, чтобы он услышал характерный щелчок. Она хочет, чтобы он увидел ее лицо, запомнил ненависть в ее глазах. Но больше всего Лурдес хочется, чтобы он испугался.
Внезапно она вспоминает Франсиско Местре, кубинского изгнанника и борца за свободу, который предпринял вылазку на Кубу в 1966 году. Он сражался, пока у него не кончились патроны, тогда, поклявшись, что живым он не сдастся, он взорвал гранату. Он остался в живых и вернулся в Майами как герой, слепой и изувеченный. Лурдес хочет последовать его примеру.
Она глубоко вдыхает, стараясь сосредоточиться на фразе, которая крутится у нее в мозгу.
– Asesino! – вдруг выкрикивает она, привлекая всеобщее внимание.
Несколько солдат направляются к ней, но Вождь останавливает их жестом. Потом, не обращая на нее внимания, он поворачивается к толпе и громко, как обычно произносит свои речи, объявляет: «Вы можете эмигрировать в любую страну, которая вас примет! Никто вас не будет держать здесь против воли!» И прежде чем Лурдес, или солдаты, или небритые предатели успевают что-либо сказать, Вождь садится в джип и уезжает.
* * *
Море отступило от берега и звучит печально, как фагот. Селия гуляет вдоль линии отлива с Пи-лар и Иванито. Лурдес снимает туфли и босиком идет к воде. Волна отхлынула на мгновение, показав семейство серебристых крабов. Иванито поднимает самого маленького и смотрит, как тот хватает клешнями воздух. Его сородичи отчаянно спасаются в волнах.
Не говоря ни слова, Лурдес возвращается в маленький кирпичный домик. Она снимает золотые браслеты, тонкие чулки, розовое платье из искусственного шелка с перламутровыми пуговицами и ложится на свою детскую кровать. Забытые ощущения кроются под матрасом, в ржавых пружинах у нее под спиной. Она думает об отце и о его бесконечных разъездах, о его чемодане, набитом тряпичными куклами и апельсинами, о его голосе, успокаивающем, как шелест листьев. Лурдес закуривает сигару и перекатывает на языке сухой, терпкий дым. Она знает, что не сможет сдержать данное отцу обещание – рассказать матери о том, как он сожалел о том, что отослал ее в лечебницу, как сожалел, что опасался спокойствия ее рук. Слова не идут у нее с языка. Вместо этого Лурдес чувствует, словно жестокое наказание, пальцы матери на своей голой детской ноге, слышит ее слова, произнесенные перед тем, как ее отправили в лечебницу: «Я не вспомню, как ее зовут».
Этой ночью Лурдес снятся тысячи эмигрантов, бегущих с Кубы. Соседи набрасываются на них с бейсбольными битами и мачете. Повсюду плакаты: «SOY UN GUSANO» – «Я предатель». Беглецы садятся на паромы и корабли, плоты и рыбачьи лодки. Покинутые ими дома исписаны ругательствами. Рохелио Угарте, бывший почтмейстер Санта-Тереса-дель-Мар, забит до смерти цепями на углу Калье-Мадрид. У него в кармане виза, которая ему так и не пригодится. Ильда Лимон захлебывается криком. Она нашла на своем дворе мужчину, лежащего лицом вниз в луже от ночного дождя, и, хотя давно уже плохо видит, клянется, что это Хавьер дель Пино. Соседи говорят Ильде, что она сошла с ума, что это не Хавьер, а просто какой-то бедняга, который споткнулся о корень ее гардении и захлебнулся.
Перед рассветом Лурдес будит Иванито, показывая ему жестом, чтобы он не шумел. «Пойдем, я приготовила твои вещи». Лурдес уложила его новую одежду, привезенную из Нью-Йорка, – джинсы с прошитыми крест-накрест карманами, полосатую футболку, белые тряпичные кеды. Она подает ему стакан лимонада. «У нас мало времени. Я не хочу будить бабушку».
Лурдес гонит машину по шоссе в Гавану. Земля почернела от утреннего дождя. К тому времени как они подъезжают к посольству, сотни людей уже толпятся у ворот. Они тащат коробки и картонные чемоданы, перевязанные веревками и поясами. Лурдес вспоминает свое собственное бегство, акварельный пейзаж, который она завернула в коричневую бумагу, свадебную фату, хлысты для верховой езды и пакет с кормом для птицы. Пилар, которая пробиралась через толпу в пышном платьице, убегая, вечно убегая.
Иванито стоит молча, когда Лурдес дает ему конверт с двумя сотнями долларов и надписью по-английски:
«МЕНЯ ЗОВУТ ИВАН ВИЛЬЯ-ВЕРДЕ. Я ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЭМИГРАНТ С КУБЫ. МОЯ ТЕТЯ, ЛУРДЕС ПУЭНТЕ, 2212 ЛИНДЕН-АВЕНЮ, БРУКЛИН, НЬЮ-ЙОРК, БУДЕТ МОИМ ПОРУЧИТЕЛЕМ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЗВОНИТЕ ЕЙ ПО ТЕЛЕФОНУ: (212) 834-4071 ИЛИ (212) 63-CAKES».
– Постарайся попасть на первый самолет, Иванито. Ни в коем случае не покидай посольство. Когда доберешься до Перу или туда, куда тебя вышлют, позвони мне. Я заберу тебя, mi hijito. Я отвезу тебя в Бруклин. Летом мы поедем в Диснейленд.
– Y abuela? – спрашивает Иванито.
– Иди, mi cielo, иди.
Пилар
В Санта-Тереса-дель-Мар все толкуют о волнениях у перуанского посольства. Соседка из ближайшего дома, Ильда Лимон, зашла вчера вечером к нам и рассказала, что слышала, как Вождь объявил, что каждый, кто захочет уехать, может отправляться на все четыре стороны. Она твердила, что Вождь не в себе с тех пор, как в январе умерла его хозяйка. «Он подавлен, и это повлияло на его решение», – пояснила она. Мама была подозрительно сдержанна в течение всего разговора, и мне следовало бы догадаться, что она что-то замышляет. Она целый день ездила бог знает где на взятом напрокат «олдсмобиле», а потом отказалась сказать, где была. Я знаю, она того и гляди что-нибудь отмочит, весь вопрос – когда.
Сегодня утром, когда абуэла пришла ко мне в комнату и сказала, что мамы и Иванито нет дома, я заподозрила самое худшее. Абуэла говорит, что соседка видела, как они уезжали на рассвете. По словам Ильды, Иванито был одет в новую одежду и нес сумку с надписью «Эйр Флорида». «Черт! – подумала я. – Черт! Не могу поверить!» Я побежала к Эрминии и одолжила у нее ее новую русскую «Ладу».
Когда я подъезжаю к дому, абуэла Селия смотрит прямо перед собой. Руки у нее напряжены, как будто она играет на пианино гаммы, но потом они безжизненно падают на колени, как закрывшиеся веера. Я вижу каждую жилку на ее руках, как будто в них течет свет, реки света.
– Мы забыли наши корни, – устало говорит мне абуэла. – Раньше семьи жили в одной деревне, переживали одни и те же разочарования. Они хоронили своих покойников рядом.
Я беру руки абуэлы в свои, чувствую старость ее напряженных пальцев, пористые суставы. Она отворачивается к океану, к голубому горизонту.
– Для меня море было спасением, Пилар. Но оно сделало моих детей непоседами. Это и сейчас продолжается, поэтому нам остается только звать друг друга и махать с разных берегов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58