Аксел подошел ближе, раздался шепот, он позвал Эгона, и они вместе залезли внутрь. Редко рассказывая о своем первом сексуальном опыте, Эгон употреблял те же слова, что и в тот вечер, стараясь разрядить атмосферу и рассмешить сестер. Но было совсем невесело. Вера и Флорри ни о чем не подозревали. Похоже, они были обычными девчонками – ревнивыми, но отнюдь не сексуальными маньячками. Так же, как и Эгон, они попались Акселу на удочку, не устояв перед его чарами.
Палатка была настолько мала, что Эгон и так практически лежал на одной из девушек. Они нервно шептались и смеялись. Было безумно смешно, они буквально умирали со смеху. Аксел принес с собой бутылку вина, и они пили из лагерных чашек. А потом, когда Эгон еще надеялся, что какая-то пара отправится в лес, Аксел просто схватил свою избранницу и приступил к делу.
Тогда Эгон тоже привлек к себе девушку, оказавшуюся под боком. Он даже не знал, с кем именно занимается любовью. Первые годы, вернувшись из лагеря, он был уверен, что с Флорри, но потом засомневался: ей ведь назначил свидание Аксел. Как бы там ни было, он отчетливо помнил мгновенный испуг посреди разгоряченных, стыдливых, неловких движений, когда, устав сопротивляться, она раскрылась, вздохнула, и он вошел в нее, сжатый теплой и сильной хваткой.
Он помнил звуки, которые издавал Аксел (стон и смех вперемешку), а также скованное тело девушки, ее благосклонность и смех, что якобы все здорово. Это напоминало костюмированный бал, на котором ты появляешься без костюма и все-таки пытаешься развлечься.
Он кончил. Аксел, вероятнее всего, кончил раньше, поскольку тут же стал его отталкивать, чтобы поменяться девушками. Они перелезли друг через друга, завладев каждый другой партнершей. Никто больше не смеялся.
Аксел, громко вскрикнув, опять так же быстро кончил.
Эгон еще возился со второй девушкой, когда сквозь отверстие в палатке кто-то посветил карманным фонариком. Девушка оттолкнула его.
– Что здесь происходит? Вы что, с ума сошли?! – Это был Кейс, за ним стояли Франк и Мария. – Быстро из палатки!
– Отвали, – крикнул Аксел. – Что тут у вас в лагере, и потрахаться-то спокойно нельзя, а? Убери-ка эту штуку с моего лица.
Кейс словно онемел и продолжал стоять на месте. Аксел вылез, подошел к Кейсу и выбил фонарик из его рук. Он упал на землю, осветив маленькое пятнышко на траве. Стекло разбилось. За этой сценой наблюдали обитатели всех палаток. Аксел с голой задницей стоял перед Кейсом. Затем по лужайке продефилировал мимо него в свое жилище. Все смотрели ему вслед. Чуть позже за ним последовал и Эгон. Он знал, что его никто не заметит, потому что всеобщее внимание было приковано к палатке, где скрылся Аксел.
На следующий день в лагере царило похоронное настроение. За завтраком все молчали. Вера и Флорри сидели рядом. Эгон чувствовал на себе флюиды отвращения и восхищения, но сам испытывал лишь омерзение. Он хотел провалиться сквозь землю. Он не осмеливался смотреть ни на Веру, ни на Флорри, а уж тем более на Марьоке. Когда же все-таки бросил на нее осторожный взгляд, она отвела глаза. Аксел злился, потому что закончилась шоколадная стружка для бутербродов.
После завтрака их вызвали в административную палатку: сначала сестер, потом Аксела и Эгона. Кейс сказал, что они не вписываются в лагерную атмосферу. Их родителей известят о случившемся.
– Ты сейчас сказал две вещи, – парировал Аксел. – Что я не вписываюсь в лагерную атмосферу. Это верно. И что мои родители обо всем узнают. Вот это неверно. Потому что если мои родители получат от тебя письмо, то родители Веры и Флорри тоже получат письмо. И там будет написано, что ты распускал руки, ухлестывая за Флорри. Это неправда, но ты очень этого хотел.
Все оторопели.
– У тебя еще будет шанс высказаться, – сказал Кейс, невозмутимо кивая. Он поднял фонарик с разбитым стеклом. – Вставишь сюда новое стекло? – спросил он, и после паузы: – Нет, конечно. Тогда иди.
Эгон отправился к водной колонке ополоснуть лицо; хотелось немного побыть одному, без Аксела. Вдруг он увидел Марьоке. От неожиданности они оба испугались. Он чувствовал себя опустошенным, грязным, навсегда утратившим что-то важное.
Оба не знали, что сказать, и лишь смотрели друг на друга.
– Это Аксел виноват, – сказал Эгон.
Марьоке кивнула, не разжимая губ.
– Тебя сильно наказали? – спросила она.
– Нет, – ответил Эгон.
– Ну и хорошо, – сказала она и ушла.
Эгон поспорил, что оставшуюся часть каникул Аксел будет вести себя благоразумно. Так оно и было, за исключением дороги домой, когда в Льеже, где они делали пересадку, он, наплевав на все запреты, отправился в город и вернулся лишь тогда, когда их поезд уже уехал.
Вся группа вынуждена была еще час ждать следующего поезда. Аксел потряс перед Эгоном пачкой бельгийских денег, которые он выручил от продажи в кафе оставшегося у него гашиша.
Однажды вечером Эгон, студент третьего курса геологического факультета амстердамского университета, сидел в кафе с парой приятелей и сквозь шум расслышал свое имя. Он сразу же узнал этот голос, а обернувшись, узнал и лицо – узкое некрасивое лицо с горящими деспотичными голубыми глазами и взъерошенными волосами непонятного цвета. Но в первую очередь он узнал Аксела по поднявшемуся в нем самом чувству тревоги.
– Эгон! – крикнул Аксел. – Что было в тех солонках?
– Ничего, – ответил Эгон.
Они обнялись, Аксел заказал пиво, спросил, как у него дела, рассказал о себе, вспомнил былые времена, а потом перетянул его в круг своих друзей.
Несколько лет он провел в интернате, с небольшим опозданием сдал выпускные экзамены и теперь учился на первом курсе юридического факультета в Амстердаме, состоял в студенческой корпорации, был членом дискуссионного клуба «Грим». Он жил в общежитии, которое тоже называлось «Грим» и располагалось на краю «розового» квартала, на улице Гримбюрхвал – отсюда и название. Среди его друзей было еще несколько членов «Грима», а также невероятно красивая девушка по имени Хилдегонде – его подруга.
Не прошло и недели, как Эгон уже принимал активное участие в жизни Аксела и в деятельности клуба. Родившись в Хилверсуме, а затем проведя несколько лет в интернате в Оверайсселе, Аксел перебрался в Амстердам лишь месяц назад, но все городские кабаки он знал уже лучше Эгона. Почти каждый вечер они встречались в одних и тех же определенных кафе, в «Гриме», а по ночам в «Коппере», сводчатом здании на канале, куда приходила совсем другая молодежь и где, по утверждению очевидцев, однажды произошла поножовщина со смертельным исходом. «Грим» походил на лабиринт коридоров, комнат, лестниц и пещер. Там пахло плесенью и табачным дымом, пивом и каналом. Туда никто не приходил в галстуке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36