И в то же время простейший, самый очевидный вопрос, который напрашивался сам собой, привел Аксела в замешательство – у него не было готового ответа.
Он знал.
– Какая тебе разница? – сказал он.
– Для ее семьи есть разница.
– А какое тебе дело до ее семьи?
– Это ты отправил Эгона Вахтера в Ратанак?
– Да, – сказал Аксел. Он покачал головой и снова взял фотографию. – Думаю, мне пора завязывать. Послушай, что я тебе расскажу. Через мое тело прошло несколько пуль. У меня две дочери. Знаешь, что из этого следует? Ты мудреешь. Но эта мудрость совсем не такая, какой я себе ее всегда представлял. Я думал, это своего рода безразличие, невозмутимость, осознание того, что ничто в этой жизни не имеет значения. Но это не так. Мудрость – это искусство случайно говорить правду. Так же как заводить детей. Сколько насчитывается миллионов сперматозоидов? Десять? Двадцать? Все они разные, и нельзя определить, какой из них приведет к зачатию и кто в результате родится на свет. И что оказывается: волею судеб ты обретаешь самое любимое существо на свете. Я много шутил в своей жизни, но лишь сейчас мои шутки стали правдой. Случайно. Вот это мудрость.
Он отказался пояснить, что именно хотел сказать, не назвал имя женщины и ударился в воспоминания о «Гриме» и о каникулах, проведенных в Арденнах. Часом позже он поблагодарил Полака за кофе и за то, что в свое время тот не упомянул его фамилию в статье о торговле людьми. Хромая, Аксел с трудом дошел до входной двери, а надежда Полака, что фотография осталась лежать на столе, развеялась как дым.
* * *
На старой лодочной пристани реки Тонле-Конг, под балдахинами, располагался оживленный ресторан. Вокруг пристани, глубоко врезавшейся в реку, и под ней покачивались лодки. Складывалось впечатление, что посетители ресторана восседают на троне.
Они ужинали вчетвером: посол Кейс Схилп с супругой Дороти, Мейнсхейренланд и Полак. На закуску они по совету Джоржа заказали рыбную пасту.
– Свежайшая, еще сегодня утром ее мяли чьи-то ноги в Рассей Кео.
К супругам Полак должен был обращаться по именам, что было не совсем удобно, поскольку Джорж этого не делал. Он просто молчал. Единственный, кто хотя бы немного знал Ратанакири, он проделал колоссальную работу, но плоды его трудов пожинали другие. Полак получил хороший материал для статьи, а Схилп – рупор (хотя Полак не совсем понимал, какой в этом смысл). Однако Полак не сомневался: все, что Мейнсхейренланд ему показывал или рассказывал, делалось с ведома Схилпа.
Полака не покидало чувство, что за их столом незримо присутствует кто-то еще. Пусть сейчас его и нет с ними, но в любой момент он может материализоваться. Ум Пен. Человек, чьи железы старательно вырабатывали здоровые соки и направляли их в нужные органы. Ему оставалось жить несколько часов. Возможно, он спал. И видел пророческий сон о том, что ждет его после смерти, что непременно сбудется.
В качестве главного блюда принесли тарелку с маленькими, зажаренными целиком птичками. Дороти держала их за голову и откусывала от их тельца, Джорж и Схилп следовали ее примеру. Немного поколебавшись, к ним присоединился и Полак.
Кейс Схилп, маленький белобрысый мужчина, был одним из тех немногих шестидесятилетних старичков, кто сохраняет детское выражение лица. Ратанак – его последнее место службы, и если они с женой и мечтали о пенсии, то лишь потому, чтобы когда-нибудь еще раз покататься на коньках в Голландии (оказывается, в молодости они совершили множество прогулок по тем же маршрутам, что и Полак).
Схилп считал, что Полаку следует принять приглашение на казнь. Ратанакирианский флот не отправится в Голландию, если он этого не сделает; хотя, впрочем, ни один их корабль не способен достичь даже собственной двенадцатимильной зоны, но все-таки было бы глупо не воспользоваться такой возможностью. Полак сполна насладился цирковым представлением, которое для него поставили, даже Софал показал, на что способен, – и теперь грех будет не посетить Великий Финал. Кроме того, его ждало нечто эксклюзивное: казнь невиновного.
– У меня возражения морального свойства, – сказал Полак.
– Что? – воскликнул Схилп. – Я просил тебя называть меня на ты, но при этом выражаться пристойно. Ты ведь журналист? Журналистам везде обеспечен бесплатный вход и бесплатный гардероб, куда они на время могут сдать свои моральные возражения. Такого рода возражения дозволены вам только в часы досуга. Этого мальчика казнят ради твоего удовольствия, поскольку ты представляешь Голландию. Так же, как и я. Это же прекрасно – не запачкать рук! Кто-то другой, может, и посетит такое омерзительное зрелище по собственной инициативе, но у тебя другая задача – написать о том, как это отвратительно. Журналисту необходимо перетерпеть чуточку вони, больше ничего особенного от него не требуется. В общем, как и от посла, за малым, впрочем, исключением – я еще должен уметь танцевать венский вальс. Ты танцуешь?
Случай с Доорненбосом произошел во время его пребывания в Ратанаке.
– Глупец, но смелый парень. Он отказался просить о помиловании, чтобы перестать надеяться. Только так он мог разобраться в себе. Подвести итог своей жизни. Джорж неоднократно виделся с ним. Последний раз – за два дня до казни.
– Да, смелости у него хватало, – сказал Джорж. – Все дело в точке, говорил он. Имея в виду, что они наделили его властью самому судить, что есть его жизнь. Он мог поставить точку. Затянуть петлю.
– Эту петлю ты придумал, – сказал Схилп.
– Нет, он об этом сам говорил.
– Красиво, – сказал Полак.
– Сартр, по-моему, – сказала Дороти.
– Ну, уж Доорненбос мог и сам до этого додуматься, – сказал Схилп. – Даже последний дурак в состоянии распознать то, что имеет настоящую ценность.
Он несколько раз беседовал с Софалом, которого считал обворожительным.
– Управлять – это искусство. Люди всегда удивляются, что кто-то может делать то, чего не умеют они. Когда видишь циркового артиста, ловко жонглирующего кеглями, то невольно думаешь, что, обладай ты минимальными способностями и бесконечным терпением, тоже так сможешь. Смастерить шкаф. Поучаствовать в конькобежном соревновании. Сочинить стихотворение. Мы все это умеем.
– Присутствовать на казни, – сказал Полак.
– Присутствовать на казни, пока жонглируешь кеглями, – уточнил Джорж.
– Но только не управлять, – продолжал Схилп. – Убивать – это я еще могу себе представить. Но презрение, необходимое для приведения приговора в исполнение, – нет.
– Ты знаешь, что он писал стихи? – спросила Дороти.
– Да, До, расскажи о своем письме, – сказал Схилп.
В Париже Софал публиковал стихи в студенческой газете, по-французски. После того как он пришел к власти, их шутки ради выпустили отдельным изданием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он знал.
– Какая тебе разница? – сказал он.
– Для ее семьи есть разница.
– А какое тебе дело до ее семьи?
– Это ты отправил Эгона Вахтера в Ратанак?
– Да, – сказал Аксел. Он покачал головой и снова взял фотографию. – Думаю, мне пора завязывать. Послушай, что я тебе расскажу. Через мое тело прошло несколько пуль. У меня две дочери. Знаешь, что из этого следует? Ты мудреешь. Но эта мудрость совсем не такая, какой я себе ее всегда представлял. Я думал, это своего рода безразличие, невозмутимость, осознание того, что ничто в этой жизни не имеет значения. Но это не так. Мудрость – это искусство случайно говорить правду. Так же как заводить детей. Сколько насчитывается миллионов сперматозоидов? Десять? Двадцать? Все они разные, и нельзя определить, какой из них приведет к зачатию и кто в результате родится на свет. И что оказывается: волею судеб ты обретаешь самое любимое существо на свете. Я много шутил в своей жизни, но лишь сейчас мои шутки стали правдой. Случайно. Вот это мудрость.
Он отказался пояснить, что именно хотел сказать, не назвал имя женщины и ударился в воспоминания о «Гриме» и о каникулах, проведенных в Арденнах. Часом позже он поблагодарил Полака за кофе и за то, что в свое время тот не упомянул его фамилию в статье о торговле людьми. Хромая, Аксел с трудом дошел до входной двери, а надежда Полака, что фотография осталась лежать на столе, развеялась как дым.
* * *
На старой лодочной пристани реки Тонле-Конг, под балдахинами, располагался оживленный ресторан. Вокруг пристани, глубоко врезавшейся в реку, и под ней покачивались лодки. Складывалось впечатление, что посетители ресторана восседают на троне.
Они ужинали вчетвером: посол Кейс Схилп с супругой Дороти, Мейнсхейренланд и Полак. На закуску они по совету Джоржа заказали рыбную пасту.
– Свежайшая, еще сегодня утром ее мяли чьи-то ноги в Рассей Кео.
К супругам Полак должен был обращаться по именам, что было не совсем удобно, поскольку Джорж этого не делал. Он просто молчал. Единственный, кто хотя бы немного знал Ратанакири, он проделал колоссальную работу, но плоды его трудов пожинали другие. Полак получил хороший материал для статьи, а Схилп – рупор (хотя Полак не совсем понимал, какой в этом смысл). Однако Полак не сомневался: все, что Мейнсхейренланд ему показывал или рассказывал, делалось с ведома Схилпа.
Полака не покидало чувство, что за их столом незримо присутствует кто-то еще. Пусть сейчас его и нет с ними, но в любой момент он может материализоваться. Ум Пен. Человек, чьи железы старательно вырабатывали здоровые соки и направляли их в нужные органы. Ему оставалось жить несколько часов. Возможно, он спал. И видел пророческий сон о том, что ждет его после смерти, что непременно сбудется.
В качестве главного блюда принесли тарелку с маленькими, зажаренными целиком птичками. Дороти держала их за голову и откусывала от их тельца, Джорж и Схилп следовали ее примеру. Немного поколебавшись, к ним присоединился и Полак.
Кейс Схилп, маленький белобрысый мужчина, был одним из тех немногих шестидесятилетних старичков, кто сохраняет детское выражение лица. Ратанак – его последнее место службы, и если они с женой и мечтали о пенсии, то лишь потому, чтобы когда-нибудь еще раз покататься на коньках в Голландии (оказывается, в молодости они совершили множество прогулок по тем же маршрутам, что и Полак).
Схилп считал, что Полаку следует принять приглашение на казнь. Ратанакирианский флот не отправится в Голландию, если он этого не сделает; хотя, впрочем, ни один их корабль не способен достичь даже собственной двенадцатимильной зоны, но все-таки было бы глупо не воспользоваться такой возможностью. Полак сполна насладился цирковым представлением, которое для него поставили, даже Софал показал, на что способен, – и теперь грех будет не посетить Великий Финал. Кроме того, его ждало нечто эксклюзивное: казнь невиновного.
– У меня возражения морального свойства, – сказал Полак.
– Что? – воскликнул Схилп. – Я просил тебя называть меня на ты, но при этом выражаться пристойно. Ты ведь журналист? Журналистам везде обеспечен бесплатный вход и бесплатный гардероб, куда они на время могут сдать свои моральные возражения. Такого рода возражения дозволены вам только в часы досуга. Этого мальчика казнят ради твоего удовольствия, поскольку ты представляешь Голландию. Так же, как и я. Это же прекрасно – не запачкать рук! Кто-то другой, может, и посетит такое омерзительное зрелище по собственной инициативе, но у тебя другая задача – написать о том, как это отвратительно. Журналисту необходимо перетерпеть чуточку вони, больше ничего особенного от него не требуется. В общем, как и от посла, за малым, впрочем, исключением – я еще должен уметь танцевать венский вальс. Ты танцуешь?
Случай с Доорненбосом произошел во время его пребывания в Ратанаке.
– Глупец, но смелый парень. Он отказался просить о помиловании, чтобы перестать надеяться. Только так он мог разобраться в себе. Подвести итог своей жизни. Джорж неоднократно виделся с ним. Последний раз – за два дня до казни.
– Да, смелости у него хватало, – сказал Джорж. – Все дело в точке, говорил он. Имея в виду, что они наделили его властью самому судить, что есть его жизнь. Он мог поставить точку. Затянуть петлю.
– Эту петлю ты придумал, – сказал Схилп.
– Нет, он об этом сам говорил.
– Красиво, – сказал Полак.
– Сартр, по-моему, – сказала Дороти.
– Ну, уж Доорненбос мог и сам до этого додуматься, – сказал Схилп. – Даже последний дурак в состоянии распознать то, что имеет настоящую ценность.
Он несколько раз беседовал с Софалом, которого считал обворожительным.
– Управлять – это искусство. Люди всегда удивляются, что кто-то может делать то, чего не умеют они. Когда видишь циркового артиста, ловко жонглирующего кеглями, то невольно думаешь, что, обладай ты минимальными способностями и бесконечным терпением, тоже так сможешь. Смастерить шкаф. Поучаствовать в конькобежном соревновании. Сочинить стихотворение. Мы все это умеем.
– Присутствовать на казни, – сказал Полак.
– Присутствовать на казни, пока жонглируешь кеглями, – уточнил Джорж.
– Но только не управлять, – продолжал Схилп. – Убивать – это я еще могу себе представить. Но презрение, необходимое для приведения приговора в исполнение, – нет.
– Ты знаешь, что он писал стихи? – спросила Дороти.
– Да, До, расскажи о своем письме, – сказал Схилп.
В Париже Софал публиковал стихи в студенческой газете, по-французски. После того как он пришел к власти, их шутки ради выпустили отдельным изданием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36