Неожиданно открывшийся мне дар принес долгожданное оправдание моей болезни,
но пугал неизмеримо.
Я понял, что в своем предвидении могу заглянуть и в себя самого. После
минутного колебания, любопытство одолело. Я вгляделся в черноту. Эта
чернота оказалась разбитой на параллельные, почти параллельные дорожки. На
самом деле, дорожка была одна, она скручивалась к центру черного блестящего
диска, по углублению скользила игла. Музыки не было, потому что сбитая
дорожка дергала иглу и та соскакивала на предыдущий, уже пройденный этап,
стараясь честно исполнить свой долг, повторяла кусок мотива, и снова
соскакивала в начало. Больше ничего не было. Я настраивал глубину, но
ничего больше рассмотреть не мог. Повтор. Опять повтор.
Бред какой-то. Граммофонная смерть, что ли? Смерть от граммофона?
А может быть, все дело в повторении. Может быть, там что-то
завязано... Вообще, нужно повторяться. Вместе с повторением все кончается.
Там, где начинается повторение - есть место для традиции. А там, где есть
традиция - там нет места новому. Ну, а там, где нет места новому - там
смерть.
Ерунда какая-то!!! Почему я в деталях могу себе представить уже
свершившиеся дороги к смерти, и еще не свершившиеся, а своя дорога от меня
так скрыта, что понять я ее не могу?! Это туфта какая-то, а не дар.
Впрочем, может быть, утрясется еще. Ведь и часа не прошло.
Становилось скучно. Я не видел ничего, кроме стандартных памятников,
заказанных в местной гранитной мастерской. Или не хотел видеть. Поэтому я
даже вздрогнул от неожиданности, заметив четырехметровый шпиль огромной
могилы.
На стелле была высечена только дата: 18 мая 1896 года. Мне не хотелось
рассматривать этот памятник своим новоприобретенным зрением - мне все еще
было страшно. Я хотел найти рациональные объяснения такому
многозначительному надгробию - каменный шпиль был раза в два выше всех
памятников в окрестности. Что там у них случилось такое 18 мая, о чем
каждый должен знать? Что это, такое очевидное?
Позади памятника, у самого подножья, на коленях стоял седой человек в
поношенном синем костюме, и поправлял масляной краской надпись на цементном
цоколе: ¬Жертвам коронации-. Он писал так старательно, что даже, как
ребенок, высунул язык.
Заметив, что я наблюдаю за его работой, отвлекся, привстал,
здороваясь:
- Добрый день, милый человек!
- Добрый день, дедушка... А Вы здесь, что, работаете?
- Ну... - ему хотелось поговорить, - Так... Живу почти. Это кому как.
Кто - на решетках, около метро, знаешь? А я здесь. С покойниками все
спокойнее.
- Спокойнее???
- Ну конечно, а как же! Они же из гробов не встают! Это сказки. А
мафия - она никого не боится, только покойников... И потом, я же на свежих
могилах не сплю, я все больше на старых. А из старых воровать вроде как
нечего. А потом, от покойников теплее, чем от живых - покойникам тепло уже
не нужно, они его наверх отдают, а я тут как тут.
- А здесь ты чего делаешь, дедушка? - я кивнул на незавершенную
работу. Краска быстро подсыхала, - Как тебя, кстати, по имени-отчеству?
- Меня-то? Я уж и забыл, когда меня по батюшке в последний раз звали.
Тимофей я. А тут я восстанавливаю историческую справедливость, так сказать.
Бросаю вызов времени, позабывшему своих мертвецов. Вот.
- Красиво говоришь. Ты кем был-то? В прошлой жизни.
- Сторожем. В библиотеке.
- Это заметно. А памятник-то кому?
- А ты мне нравишься, - старик поправил сваливающиеся штаны, -
Молодой, правда, но это все проходит. Вот я и говорю - время как оно
распоряжается. Спроси у кого каких-нибудь семьдесят лет назад: что, мол, за
памятник - на смех бы подняли, ей Богу. А теперь... Молодость, молодость...
А что, на бутылку дашь?
- А почему бы не дать... - я достал кошелек, отсчитал денег на бутылку
шведской водки, - Держи.
- Ой, - испугался Тимофей, - да тут не на одну...
- Ты чего пьешь-то? Дрянь всякую небось.
- Мне нравится. Я клинскую люблю. - Тимофей спешно убирал банку с
краской и кисточку в прозрачный целлофановый пакет, - Покойники со мной
теплом, конечно, делятся, но с бутылкой завсегда теплее. А с двумя - и
подавно... А памятник этот поставлен в честь невинно убиенных во время
раздачи царских подарков. Когда последнего царя короновали, он, видишь ли,
решил подарки бесплатные народу раздать. Хотел, чтобы запомнили. Ну, его и
запомнили. Народу в давке перемерло две тысячи человек. Сестру моей бабки
тоже задавило.
- И что, ты помнишь ее? - удивился я его долголетию.
- Нет, ты что! Меня и в помине не было!
- А что же красишь?
- А мне платят - я и крашу. Прирабатываю. Пойдем. Если хочешь -
кладбище покажу.
- Ну пошли.
- Да, а с невинно убиенными тут вообще все в порядке. Детей маленьких
во множестве. Потом, эти трое, ну, под танками погибли - вот ведь! - уже не
помню как зовут... Беда, да и только! Вот, сам на молодых сетую, а ничем не
лучше ведь - все забывать стал. Раньше как бывало - проведешь какого-нибудь
провинциала, все ему покажешь, все расскажешь. А теперь половину имен
позабывал. И верно - к чему они теперь?
- Ну, Тимофей, погорячился ведь...
- Ну, погорячился. Но вот молодежь-то нынче так ведь и думает. Вон,
вон, смотри, видишь, могилка с пропеллером.
Действительно, над могилой был водружен пропеллер. Я увидел, что двое
лежавших в ней человек погибли во время авиакатастрофы.
- Сорок первый год, оборона Москвы. Пропеллер весь прогнил, я красил
на прошлой неделе. Не нужны видишь, никому... Теперь миротворцы в почете.
Политика...
- Ну, Тимофей, это от нас не зависит...
- Нет, милый человек, это все в голове нашей. Еще как зависит. Хочешь,
я тебе братские могилы покажу... Так несоглашенцы их до блеска блюдут,
пальцами полируют... А миротворцы - они и так в почете, им теперь память
навечная. Я как считаю - только у знаменитых могилы могут брошенные быть. У
них и так - везде могила... Там, или в книжках, ежели ты писатель, или в
фильму, как в могилу положен, ежели актер. Им памятники ни к чему. А вон,
еще смотри, полковнику пирамиду поставили. Странное дело, словно нехристь
какая! Он то ли в автокатастрофе погиб, то ли еще как, не помню, мне
говорили, а я забыл.
На цементной пирамиде, довольно нелепой, кривоватой, метра полтора
высотой, была прилеплена металлическая табличка:
- Полковник Петр Леонидович Махрусенко. 1929 - 1969.-
Ниже, около подножия кто-то нацарапал гвоздем по цементу, неровно:
¬ФАРАОН-
- Вот ведь изверги, - заметил надпись Тимофей, - и когда успели,
подлецы! Надо будет подтесать. Глядишь, чего и перепадет.
- Ты смотри, не перестарайся, - спокойно ответил я, постигая тайну
смерти полковника. Полковник действительно погиб в автокатастрофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29