— А! что касается до жестокости, то я первый ее враг,— оживился Обносков.— Мера везде нужна. Жестокость, несправедливость — это гнусные крайности...
— Да, да, справедливость — это первое!
— Ну, кто же станет против этого спорить!..
— Вы сами порете детей или других заставляете их сечь, если они виноваты? — неожиданно спросил шестнадцатилетний Папютин, стоявший в полутьме, за креслом Кряжова.
Обносков вдруг вспыхнул и бросил гневный взгляд по направлению к своему нелюбимому ученику. Тот почти весь был скрыт высокой спинкой древнего кресла ех-профессора и над резьбой спинки виднелся один немного приплюснутый лоб мальчика с, нависшими черными волосами, да сверкали, как. два горящие угля, злые черные глаза.
— Какие глупости ты опрашиваешь,— заметил немного смущенный Кряжов.
— Если бы вас нужно было сечь, так я сам бы, высек,— засмеялся насильственным смехом Обносков, плохо скрывая досаду.
— Ну, и поплатились бы своими боками,— спокойно ответил Панютин. Обносков позеленел.
— Ступай вон, в свою комнату иди! — строго проговорил Кряжов.
Панютин пошел из комнаты, стуча по-мужицки ногами.
— Ишь, других, небось, заставляет сечь, а сам не хочет, боится, что плюх надают,— проговорил он вполголоса.
Некоторые из этих слов смутно долетели до слуха собеседники!!. Однако ни Кряжов, ни Обносков не сказали НИ слона. Молчание было какое-то натянутое.
— Нехороший у него характер,— произнес через несколько минут Обносков.
Груня с замиранием сердца ждала ответа отца. Отец молчал.
— Вы его сильно балуете, с ним нужна строгость и строгость,— продолжал уже смелее Обносков.
— Пана, он добрый, ей-богу, он добрый,— неожиданно прижалась Груня к отцу.
В ее дрожащем голосе послышался испуг и слезы. — Голубка, что ты так взволновалась? — изумился Кряжов и обнял одною рукою дочь, склонившую к нему па плечо свою головку.— Вели-ка лучше нам чаю подавать да скажи Павлу, чтобы не дулся.
Груня пошла.
— Чудное, нежное дитя! — прошептал как бы про себя Обносков.
Кряжов с чувством пожал его руку.
— А знаете ли что, Аркадий Васильевич,— вкрадчиво начал Обносков.—- Ведь он уж не дитя, у. него усики пробиваются над губой... Конечно, это не мое дело, но все же такая близость к девушке... это слишком близкие отношения. Тут опасная игра...
Кряжов изумился и обратил на Обноскова удив- ленные глаза.
— Что это вы? — покачал он головою.— Они "брат и сестра...
— Чужие, Аркадий Васильевич, чужие! И притом обоим идет по семнадцатому году... Вы заметили сейчас это волненье у вашей дочери?.. Это недаром.
— Полноте,- полноте! — замахал рукою Кряжов.
—Вы меня извините, по я так ваше семейство люблю, так люблю самого Павла, что...— Обносков засмеялся и потом окончил: — Его не худо бы удалить из дома.
—- Ну, нет-с, уж этого-то я не сделаю,— почти рассердился Кряжов, входя с Обносковым в столовую.
— Что, молодой человек, вы, кажется, изволили на меня надуться? — шутливо потрепал Обносков Панютина по плечу, когда все собрались в столовой.
Панютин смотрел исподлобья куда-то в сторону и ничего не отвечал.
—Верьте мне, что я горячо желаю добра молодежи и вам первым уже потому, что вас любят и балуют те, которые Дороги мне,— еще раз ласково прикоснулся Обносков к плечу Панютина.
Тот, грубо отдернув плечо, стоял по-прежнему безмолвно и, злобно обкусывая ногти, мрачно хмурил брови. Обносков с веселым и добродушным видом развязно отошел к камину, где поместился Кряжов, а Груня прошептала Панютину:
— Ты злой, злой!
Ей ясно послышалось, как в ответ на эти слова мальчик неприятно скрипнул зубами. У нервной, бледненькой и слабой девушки пробежала по телу дрожь от этого скрежета зубов. Она, стоя у стола, принялась разливать чай, По другую сторону стола стоял Панютин. В глубине комнаты сидели Кряжов и Обносков. Все молчали,— всем было не по себе...
Убранство комнат очень часто заставляет нас угадывать, какие лица появляются в них. Так, кабинет
с десятками трубок, с картинками вольного содержания, с соблазнительными статуэтками и с открытым скандалезным романом на столе сразу рисует в нашем воображении плотного, пожилого холостяка с довольным видом, масляными глазами и слегка красноватым носом. Так кружева, розовый атлас на мебели, пахучие растения, бронзовые и фарфоровые безделушки заставляют нас искать глазами кокетку, прилегшую где-нибудь на кушетке за плющом, и стоит только выскочить откуда-нибудь слезливой шавке или предстать нашим глазам. колоде , карт, чтобы мы не искали хозяйку этого будуара и. угадали вперед,, что этой.докетке уже давно перевалило за сорок лет. А бедное, сырое жилище, с ободранными обоями, поломанными стульями, разве не заставляет ожидать появления зеленовато-бледного, изнеможенного лица? . Но редкие комнаты так гармонировали своей, обстановкой с лицами своих обитателей, как гармонировала столовая Кряжова с собравшейся в ней.группой людей. .
Кряжов,. как все профессора, занимающиеся археологическими, филологическими или вообще историческими изысканиями, скупал разные древности и получал их в дар как от своих ученых собратий, так п от уважающих его лиц. С годами этих вещей накопилось столько, что его жилище превратилось в музей редкостей, и нашлась возможность не громоздить эти редкости, как нечто случайно попавшее сюда, в беспорядочную кучу, наподобие вещей, сгро-можденных. в аукционной камере, а можно было рассортировать их со смыслом и вкусом по отдельным комнатам, из которых каждая имела свой характер. Столовый зал напоминал средине века п готическую архитектуру. Он был высок и мрачен; кроме большого окна, всегда полузакрытого тяжелыми темными драпри, падавшими на пол широкими складками, и нем был еще стеклянный просвет сверху. Кресла, стулья и два угольные дивана в этой комнате были массивны и сделаны из темного дуба в средневековом вкусе с остроконечными спинками. Такой же работы буфетный шкап походил на орган старой немецкой церкви. Камин напоминал собою открытый вход в пропасть могильного, готического склепа и огонь, пылавший в этой пропасти, кажется, служил
наглядным доказательством существования того ада, перед которым так трепетали в темные средние века. Несмотря на различие физиономий и лет, гармонировали с этою обстановкой и наши герои. Седой маститый патриарх Кряжов и зеленовато-бледный сухой Обносков казались выхваченными из средних веков и перенесенными в наше время личностями Фауста и Вагнера. Худенькое и хрупкое существо Гру-ни, с двумя падавшими за плечами косами, несмотря на некрасивое лицо, напоминало Гретхен, а мрачный, безмолвный Панютип, продолжавший кусать ^ноготь большого пальца, казалось, только ждал темной ночи, чтобы улизнуть куда-нибудь в лес, либо на большую дорогу, где еще решаются ездить поздней порою неосторожные путники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75