Тип лица был характерный, не русский. Она с озабоченным видом взглянула на окна дома и вдруг улыбнулась радостной улыбкой, увидав юношу. Он послал ей рукою поцелуй и бросился к дверям передней, потом с быстротою молнии переменил намерение и побежал к больному. Несмотря на все его
старания, он не мог войти тихо в эту комнату, не мог сохранить спокойного выражения на своем лице; оно было взволновано, его ноги дрожали. Больной торопливо приподнялся на локте в своей постели и, почти задыхаясь, крикнул сыну:
— Веди, веди ее сюда! — и в изнеможении опустился на подушку.
Сын исчез. Обнимая мать и целуя ей то руку, то щеку, вел он ее в кабинет отца, спрашивал ее о здоровье, объяснял, что он кончил экзамены, говорил, что отцу лучше. Это был какой-то хаос отрывочных мыслей, восклицаний, торопливого выражения заботливости, радости и счастья. Они вошли в . комнату Евграфа Александровича. При их неожиданном появлении из груди двух сестер и Марьи Ивановны вырвалось только единодушное:
— Ах!
В этом восклицании послышался ужас. Три женщины вскочили с мест и, как бы окаменев, устремили неподвижные глаза на неожиданную гостью. Она не обратила внимания на эту немую, но красноречивую сцепу.
— Милый, милый! — целовала она через минуту больного человека.— Не стыдно ли хворать и не написать даже о болезни?
— Да я... я поправляюсь,— шептал больной— Я совсем здоров... слабость только... Право, только слабость... Ну, а что дети?.. Таня выросла, поправилась?.. Любимая, дай руку... Вот так... Да тебе неловко, может быть?.. Ну, вот я теперь и дома, и здоров...
— Братец, не говорите так много, вам вредно,— подбежала Ольга Александровна с умоляющим
взглядом.,
Она уже вышла из оцепенения и усиленно моргала глазами,
— Оставьте нас одних с женою,— обернул боль-ной голову к сестрам.— Слышите?
В его голосе звучали строгость и решительность. В присутствии этой любимой женщины он постоянно овладевал собою и был тверд.
— Братец, вам может что-нибудь понадобиться,— начали сестры.
— Оставьте меня с женою... оставьте меня с сыном!...— настойчиво повторил больной.
— Но они не знают... если что-нибудь понадобится,— попробовали возразить сестры, указав на Стефанию Высоцкую.
— Я вам выйти приказываю,— почти крикнул больной.
Сестры и мать Обноскова вышли с глубокими вздохами и покорностью угнетенных мучениц. В комнате больного начались живые разговоры, но он сам заметно ослабел после необычайного напряжения сил. Он больше слушал, чем говорил, и только улыбался, да притягивал к губам руку жены.
— Вот мы и в своей семье, дома,— рассмеялся он через несколько времени детским смехом! но улыбка его вышла какая-то странная, губы как-то сухо растянулись около зубов.— Бог с ними... с сестрами... Не обращайте на них внимания... На случай смерти...
— Не станем, милый, говорить о смерти, теперь жить надо,— прервала его жена.
— Жить надо... жить надо! — машинально повторил больной.— Я и жи-ву... жи-ву вполне....
Он помолчал довольно долгое время, находясь в забытье и слегка как бы бессознательно покашливая...
— Вот жена... вот сын... благослови вас бо-г!..— голос больного был тверд и ясен, но слова выходили из груди с расстановкою, медленно. В звуках было что-то сухое, резкое. Лицо его сохраняло еще выражение счастия и спокойствия, по приняло какой-то матовый, землянистый оттенок. В горле слышалась легкая хрипота, и глаза неподвижно глядели куда-то вдаль, точно им не составляла преграды противоположная стена. Через несколько минут грудь больного высоко приподнялась и, сделав гримасу верхней губой как бы от непосильного напряжения, он вытянулся, словно желая поправиться и принять более удобное положение. А его глаза все по-прежнему продолжали смотреть куда-то в неизвестную даль. Мать и сын переглянулись в испуге. Сын чувствовал, как начинала холодеть в его руке рука отца. Мать сделала движение; сын приложил палец к своим губам и тихо прошептал:
— Тсс!
В комнате можно было расслышать малейший шум. Тишина была полная. Опустив на грудь голову, сидела на постели стройная, еще прекрасная женщина с неподвижным, полным скорби лицом. Около нее стоял с поникшей головой задумавшийся юноша, и перед ними лежало холодное, успокоившееся навсегда человеческое существо. Сквозь белые опущенные шторы пробивался беловатый блеск яркого дня и играл по стенам комнаты какими-то бесформенными, смутными и неуловимыми пятнами света и тени. Минуты шли за минутами, и маятник столовых часов, словно сознавая, что он остался единственным живым существом в этой комнате, стучал громче обыкновенного, отчетливо и.громко выбивая свое тик-так.
— Не надо ли чего братцу? — смутила это затишье своим! ехидно-вкрадчивым вопросом Ольга Александровна, просунув в двери свое желтоватое, золот тушное лицо и делая томные, чарующие глазки.
— Ему... ему больше ничего не надо! — воскликнула, поднимаясь с места, Стефания Высоцкая и зарыдала.
Слезы уже давно сдавливали ее грудь, теперь они хлынули при первом произнесенном ею слове.
— Матушка, матушка, не плачьте,— проговорил сын, едва сдерживая свои собственные рыдания, а у самого по щекам так и лились крупные, горячие слезы.— Простимтесь с ним и пойдемте.
—Братец, братец! — крикнули сестры и Марья Ивановна.
— Братец, голубчик, кормилец наш, пробудися!— тормошили они на постели застывающий труп, и было что-то страшное в его угловатых движениях.
— Вы, вы его убили! Губители! Убийцы!—пронзительно взвизгнула Ольга Александровна, обращаясь С яростными взглядами и сжатыми кулаками к плачущей подруге и жене покойника.
— Как вы смеете! — начал с негодованием юноша, становясь между обезображенною от ярости мегерой и огорченною матерью; но мать, услышав строптивый гнев в голосе сына, удержала его за руку.
— Дитя мое, здесь не место оскорбляться и оскорблять других,—строго прошептала она, так что эти слова слышал только он.
Даже не взглянув на сестер бывшего хозяина квартиры, она поцеловала покойника и вышла под руку с сыном из дома.
— Вон, вон из нашего дома! Развратница, развратница! — бесновалась, теребя свои жидкие желтые волосы, Ольга Александровна и потом снова припадала к трупу брата и тормошила его, впиваясь своими тонкими губами в губы мертвеца.— Братец, братец, убийцы твои твой последний вздох приняли. Не родные руки твои глаза закрыли.
—Тетушка, нужно за полицией послать, опечатать имущество,— проговорил Алексей Алексеевич, являясь в комнату покойника.
— Батюшка, зачем! родной наш, зачем! Никому-то теперь до нас дела нет! — метались тетки в каком-то диком отчаянии, раскачивая головами из стороны в сторону.
— Это необходимо, чтобы после историй не вышло,— объяснял племянник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
старания, он не мог войти тихо в эту комнату, не мог сохранить спокойного выражения на своем лице; оно было взволновано, его ноги дрожали. Больной торопливо приподнялся на локте в своей постели и, почти задыхаясь, крикнул сыну:
— Веди, веди ее сюда! — и в изнеможении опустился на подушку.
Сын исчез. Обнимая мать и целуя ей то руку, то щеку, вел он ее в кабинет отца, спрашивал ее о здоровье, объяснял, что он кончил экзамены, говорил, что отцу лучше. Это был какой-то хаос отрывочных мыслей, восклицаний, торопливого выражения заботливости, радости и счастья. Они вошли в . комнату Евграфа Александровича. При их неожиданном появлении из груди двух сестер и Марьи Ивановны вырвалось только единодушное:
— Ах!
В этом восклицании послышался ужас. Три женщины вскочили с мест и, как бы окаменев, устремили неподвижные глаза на неожиданную гостью. Она не обратила внимания на эту немую, но красноречивую сцепу.
— Милый, милый! — целовала она через минуту больного человека.— Не стыдно ли хворать и не написать даже о болезни?
— Да я... я поправляюсь,— шептал больной— Я совсем здоров... слабость только... Право, только слабость... Ну, а что дети?.. Таня выросла, поправилась?.. Любимая, дай руку... Вот так... Да тебе неловко, может быть?.. Ну, вот я теперь и дома, и здоров...
— Братец, не говорите так много, вам вредно,— подбежала Ольга Александровна с умоляющим
взглядом.,
Она уже вышла из оцепенения и усиленно моргала глазами,
— Оставьте нас одних с женою,— обернул боль-ной голову к сестрам.— Слышите?
В его голосе звучали строгость и решительность. В присутствии этой любимой женщины он постоянно овладевал собою и был тверд.
— Братец, вам может что-нибудь понадобиться,— начали сестры.
— Оставьте меня с женою... оставьте меня с сыном!...— настойчиво повторил больной.
— Но они не знают... если что-нибудь понадобится,— попробовали возразить сестры, указав на Стефанию Высоцкую.
— Я вам выйти приказываю,— почти крикнул больной.
Сестры и мать Обноскова вышли с глубокими вздохами и покорностью угнетенных мучениц. В комнате больного начались живые разговоры, но он сам заметно ослабел после необычайного напряжения сил. Он больше слушал, чем говорил, и только улыбался, да притягивал к губам руку жены.
— Вот мы и в своей семье, дома,— рассмеялся он через несколько времени детским смехом! но улыбка его вышла какая-то странная, губы как-то сухо растянулись около зубов.— Бог с ними... с сестрами... Не обращайте на них внимания... На случай смерти...
— Не станем, милый, говорить о смерти, теперь жить надо,— прервала его жена.
— Жить надо... жить надо! — машинально повторил больной.— Я и жи-ву... жи-ву вполне....
Он помолчал довольно долгое время, находясь в забытье и слегка как бы бессознательно покашливая...
— Вот жена... вот сын... благослови вас бо-г!..— голос больного был тверд и ясен, но слова выходили из груди с расстановкою, медленно. В звуках было что-то сухое, резкое. Лицо его сохраняло еще выражение счастия и спокойствия, по приняло какой-то матовый, землянистый оттенок. В горле слышалась легкая хрипота, и глаза неподвижно глядели куда-то вдаль, точно им не составляла преграды противоположная стена. Через несколько минут грудь больного высоко приподнялась и, сделав гримасу верхней губой как бы от непосильного напряжения, он вытянулся, словно желая поправиться и принять более удобное положение. А его глаза все по-прежнему продолжали смотреть куда-то в неизвестную даль. Мать и сын переглянулись в испуге. Сын чувствовал, как начинала холодеть в его руке рука отца. Мать сделала движение; сын приложил палец к своим губам и тихо прошептал:
— Тсс!
В комнате можно было расслышать малейший шум. Тишина была полная. Опустив на грудь голову, сидела на постели стройная, еще прекрасная женщина с неподвижным, полным скорби лицом. Около нее стоял с поникшей головой задумавшийся юноша, и перед ними лежало холодное, успокоившееся навсегда человеческое существо. Сквозь белые опущенные шторы пробивался беловатый блеск яркого дня и играл по стенам комнаты какими-то бесформенными, смутными и неуловимыми пятнами света и тени. Минуты шли за минутами, и маятник столовых часов, словно сознавая, что он остался единственным живым существом в этой комнате, стучал громче обыкновенного, отчетливо и.громко выбивая свое тик-так.
— Не надо ли чего братцу? — смутила это затишье своим! ехидно-вкрадчивым вопросом Ольга Александровна, просунув в двери свое желтоватое, золот тушное лицо и делая томные, чарующие глазки.
— Ему... ему больше ничего не надо! — воскликнула, поднимаясь с места, Стефания Высоцкая и зарыдала.
Слезы уже давно сдавливали ее грудь, теперь они хлынули при первом произнесенном ею слове.
— Матушка, матушка, не плачьте,— проговорил сын, едва сдерживая свои собственные рыдания, а у самого по щекам так и лились крупные, горячие слезы.— Простимтесь с ним и пойдемте.
—Братец, братец! — крикнули сестры и Марья Ивановна.
— Братец, голубчик, кормилец наш, пробудися!— тормошили они на постели застывающий труп, и было что-то страшное в его угловатых движениях.
— Вы, вы его убили! Губители! Убийцы!—пронзительно взвизгнула Ольга Александровна, обращаясь С яростными взглядами и сжатыми кулаками к плачущей подруге и жене покойника.
— Как вы смеете! — начал с негодованием юноша, становясь между обезображенною от ярости мегерой и огорченною матерью; но мать, услышав строптивый гнев в голосе сына, удержала его за руку.
— Дитя мое, здесь не место оскорбляться и оскорблять других,—строго прошептала она, так что эти слова слышал только он.
Даже не взглянув на сестер бывшего хозяина квартиры, она поцеловала покойника и вышла под руку с сыном из дома.
— Вон, вон из нашего дома! Развратница, развратница! — бесновалась, теребя свои жидкие желтые волосы, Ольга Александровна и потом снова припадала к трупу брата и тормошила его, впиваясь своими тонкими губами в губы мертвеца.— Братец, братец, убийцы твои твой последний вздох приняли. Не родные руки твои глаза закрыли.
—Тетушка, нужно за полицией послать, опечатать имущество,— проговорил Алексей Алексеевич, являясь в комнату покойника.
— Батюшка, зачем! родной наш, зачем! Никому-то теперь до нас дела нет! — метались тетки в каком-то диком отчаянии, раскачивая головами из стороны в сторону.
— Это необходимо, чтобы после историй не вышло,— объяснял племянник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75