— Но дело не в вашей благодарности, а в вашем ответе на вопрос: имеют ли основание эти слухи? — допрашивал сухим, учительским тоном Обносков.
— Ты уполномочиваешь этого доносчика и на роль инквизитора? — угрюмо спросил Павел, обращаясь к Кряжову.
— Да, это будет тебе наказание. Ты обошелся и обходишься с ним дерзко, так и отвечай теперь ему же,—сказал Кряжов, обрадовавшись этому случаю отделаться от несвойственной ему роли и не видя возможности прекратить допрос.
— Да,— ответил совершенно побледневший Павел:—я кучу иногда, если вам так угодно называть мои случайные поездки и пикники и загородные гулянья.
— Вы, кажется, считаете эти удовольствия очень невинными?
— Не невинными, но очень естественными в молодости, если еще прибавить, что этой молодости скучно.
— То есть если она дела не делает, а бьет баклуши...
— Ну, в этом-то не я виноват.
—Вероятно, среда?
— Может быть, среда, а может быть, характер. Во всяком случае, вы не поймете, почему иному человеку тошно сидеть в четырех стенах, жить без людей, без деятельности и корпеть над бесплодной работой, которую он даже не считает серьезным делом...
— Так-с! У вас широкая натура, вам, верно, гражданской деятельности нужно, так вы и ищете ее в среде развратников и развратниц.
— Клевещете! Я там просто думаю иногда рассеять скуку, но и это теперь иногда не удается, наскучило...
— Полно, наскучило ли? — злобно улыбнулся Обносков.—-Но дело в том, что эти милые кутежи стоят денег, и очень жаль, что вы не так богаты, чтобы кутить на свои деньги...
— Что же, не думаете ли вы, что я на чужой счет веселюсь? — строптиво спросил Павел.
— Я ничего не думаю, но именно этот вопрос мог интересовать добрейшего Аркадия Васильевича. Вы живете на его счет, у вас нет ничего своего, ни гроша за душой, а потому не худо бы знать, на что и какие деньги вы тратите? — отчеканивал Обносков.
— Я зарабатываю деньги,— старался сдержать себя подсудимый.
— Ну, их, вероятно, не достанет на всех этих камелий и на все эти разъезды, может быть, картежные игры.
— Батюшка, и ты тоже не веришь, что я трачу на эти глупости только свои деньги?—спросил Павел, обращаясь к Кряжову.
— Ну...— начал Кряжов, все время задумчиво чертивший что-то ножом по тарелке.
— Аркадий Васильевич так честен и добр,— перебил Обносков,— что поверит всему, что вы говорите ему. Но если даже вы и тратили действительно только свои деньги, а не его, не взятые в долг на стороне, то и тогда подобная жизнь не могла бы найти себе никакого оправдания и непременно должна повести вас ко всем мерзостям, до которых доходят, подобные вам голяки, вздумавшие тянуться за богачами.
— Ну, пожалуйста, не переходите из роли допросчика в слишком почетную для вае роль наставника,—
оборвал его Павел.— Наставлений'ваших я не .стану слушать. К этому не может принудить меня и отец...
— Я говорю вам только то, что сказал бы и он,— произнес Обносков.
— Да, да, все это и я хотел, сказать тебе,—заметил Кряжов, не слышавший половины разговора и размышлявший о своей собственной бурной молодости, полной молодого разгула, молодых увлечений и
ошибоК.
Вы видите, что я имею право давать зам. на-" ставления, хоть это и неприятно вам,— улыбнулся. Обносков.— Но что бы ни было в прошлом, оно непоправимо... Поэтому самое лучшее будет с вашей' стороны сознаться, не сделано ли вами долгов, и если, к счастью, вы не успели их сделать, а могли обойтись теми деньгами, которые вы всегда можете достать здесь, то вас попросят на будущее время изменить образ жизни и побольше думать о деле, а не о разврате.
— Да, да, Павел, сделай мне это удовольствие и веди себя порядочно,— ласково промолвил Кряжов, полагая, что вся история пришла к концу.
— Во всяком случае, добрейший Аркадий Васильевич и я, мы постараемся следить за вами более1 зорко, чем следили прежде,— ввернул Обносков.
— Что же это я буду жить под надзором домашней полиции и шпионов-любителей? — гневно воскликнул Павел.
— Вы это своего воспитателя шпионом называете? — едко спросил Обносков.
— Нет, вас! — резко ответил Павел.
— Ты опять-таки говоришь дерзости,— рассердил-' ся Кряжов.— Ты благодарить должен Алексея, что он заботится о тебе, заботится потому, что я прошу его об этом... Н-да!
— Ты просишь? — бледнея произнес Павел.— Так ты думаешь, что я когда-нибудь стану уважать этого человека или подчиняться ему?
— Да, да, и будешь, если я заставлю! — сказал Кряжов с какою-то старчески-добродушною и настойчивою уверенностью.
— Ну, нет!
— Не нет, а да! И если я тебя жить у Алексея заставлю, так и жить там будешь. Да! — настаивал Кряжов, до комизма стараясь быть строгим.
Он так сжился с Павлом, что все еще видел в нем того самого ребенка, который сиживал: у него когда-то,на коленях.
— В таком случае, я лучше заранее уйду из твоего дома,— промолвил Панютин.
— Этим-то, вероятно, и выразится ваша любовь к отцу? — спросил Обносков и с умыслом впервые назвал в этот день Кряжова отцом Павла.
— Какой я ему отец! Мы чужие! Вы видите: жил-жил на квартире, а теперь не понравилась, так на другую переехать хочет,— с горечью промолвил старик— Ну, что ж, переезжай! Да поскорей переезжай! Что долго раздумывать? И тебе, и мне покойнее будет.
— Покойнее всех будет вот этому мерзавцу,— вымолвил Павел, стискивая зубы, и указал на 06-носкова.— Он погубил одну половину твоего счастия, теперь губит и последнюю. Жаль мне тебя, отец. Обносков позеленел.
— Что? — вскочил Кряжов со своего места.— Ты, подобранный с улицы, наплевал на меня за все мои благодеяния, да ты же еще смеешь оскорблять горячо преданных мне и избранных мною людей?
— Э, какое тут благодеяние, если подберут щенка да потом станут его на веревке водить и позволять каждому негодяю с улицы ломаться над ним! — проговорил, задыхаясь Павел.
— Если бы вы не были мальчишка, так вы расквитались бы со мною за свои дерзости,— прошипел Обносков.
— Напротив того, только из того, что вы не расплачиваетесь со мною, я и понимаю, что я уже не мальчишка,— рассмеялся нервным смехом Павел.
— Ступай вон!.. Иди!.. И не смей более являться ко мне на глаза!— кричал Кряжов.
Павел вышел. Кряжов зашагал по комнате, развязал на ходу шейную косынку, швырнул ее в сторону и расстегнул ворот рубахи.
— Негодяй, как он расстроил вас,— проговорил Обносков.
Кряжов ходил по комнате, изредка отирая ладонью свой лоб.
-И ведь черствость сердца какая,— еще решился произнести Обносков.
Кряжов все ходил молча. Взял со стола, салфетку, отер ею вспотевшую шею и стал засовывать салфетку в карман.
— Я пойду, добрейший Аркадий Васильевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75