Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.
— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?
Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов, больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:
— П-послушай м-меня, д-дорогой!
— Уже наслушался! С меня хватит!—Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента.— Это тебе не Ташкент, там твори что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок...
— П-приводить в п-порядок— это вы можете. Это я з-знаю...
— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.
Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:
— Братик мой, родной!
— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..
— Хватит! — ударил книгой о помост домла.— Что ты там мелешь, глупец?
— А-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит...
— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.
Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:
— Немедленно... Сегодня же катись отсюда!
— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак...
— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!
Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:
— Сыночек мой! Что с тобой?
— Подождите, мать не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика...
— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайда-ра. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему.— Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь... не взгляну на вас!
— Латиф! —Хайдар вдруг обмяк.— Латиф..
— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам.
Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.
Во дворе все молчали. Сльп 1алось только тяжелое дыхание Хайда-ра да всхлипы Тахиры.
Алия провела рукой по мок{ ым от слез щекам. Посмотрела на Аби-дова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нор-мурада-ата, все так же сидевшего на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.
— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..
Домла не двинулся. Молчал.
2
Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!
Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.
А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни ее сына, ни даже Латофат. А Кадырджан все это видит, вот и распоясался. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.
Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его честь. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, гак он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через
улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет то зажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибае-вич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»
Как ведь обидно... В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.
Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него — такая была в лице его мудрость.
Сегодня Фазилат еще раз увидела домлу, теперь уже вблизи, и опять заныло сердце. Посреди комнаты с книгами стоял маленький, сгорбленный старик с усталыми, глубоко запавшими глазами, и лишь большая лобастая голова напоминала прежнего Нормурада Шамура-довича.
И не такой уж он суровый, как представляла себе раньше. Будь она на его месте, не пустила бы ее, Фазилат, и на порог. Ведь откуда было ему знать правду — что случилось с ней. А если и слышал что, так это еще хуже, чего только люди не наговорят...
* * *
Странно, каждый раз, когда Фазилат думает о Джаббаре, в памяти всплывают не счастливые дни первых свиданий, не тайные поцелуи в кишлачных садах, нет, вспоминалась другая — тревожная встреча на Комсомольском озере в Ташкенте.
Прошла неделя после начала войны. В тот день по радио выступил Сталин. С неожиданной откровенностью прозвучали его слова, и люди все поняли и содрогнулись...
Знаменитый сейчас парк у Комсомольского озера в то время только-только открылся. Каждый вечер устраивались в нем народные гулянья, гремели литавры, пели карнаи и сурнаи, канатоходцы показывали свое искусство — по тросу, протянутому над озером, переходили с берега на берег.
Фазилат пришла в парк задолго до условленного времени. Здесь будто ничто не изменилось: было многолюдно, гремели литавры, трубно взывали к гуляющим карнаи и сурнаи, а под канатами в нетерпении гомонила детвора. Но для Фазилат все стало иным: и литавры словно присмирели, и карнаи не пели, а стонали, плакали, словно провожали на войну.
На аллее показался Джаббар. Она сжалась — он тоже был не тот.
В зеленой гимнастерке, перехваченной ремнем, в тяжелых кирзовых сапогах — не узнать. Снял пилотку — пугающе суровой показалась новая короткая стрижка. В груди заныло...
— Вы тоже... на фронт?
— Нет, пока что на строительство. Но скоро должны отозвать,— Джаббар испытующе вглядывался в глаза Фазилат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?
Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов, больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:
— П-послушай м-меня, д-дорогой!
— Уже наслушался! С меня хватит!—Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента.— Это тебе не Ташкент, там твори что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок...
— П-приводить в п-порядок— это вы можете. Это я з-знаю...
— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.
Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:
— Братик мой, родной!
— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..
— Хватит! — ударил книгой о помост домла.— Что ты там мелешь, глупец?
— А-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит...
— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.
Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:
— Немедленно... Сегодня же катись отсюда!
— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак...
— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!
Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:
— Сыночек мой! Что с тобой?
— Подождите, мать не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика...
— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайда-ра. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему.— Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь... не взгляну на вас!
— Латиф! —Хайдар вдруг обмяк.— Латиф..
— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам.
Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.
Во дворе все молчали. Сльп 1алось только тяжелое дыхание Хайда-ра да всхлипы Тахиры.
Алия провела рукой по мок{ ым от слез щекам. Посмотрела на Аби-дова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нор-мурада-ата, все так же сидевшего на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.
— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..
Домла не двинулся. Молчал.
2
Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!
Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.
А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни ее сына, ни даже Латофат. А Кадырджан все это видит, вот и распоясался. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.
Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его честь. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, гак он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через
улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет то зажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибае-вич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»
Как ведь обидно... В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.
Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него — такая была в лице его мудрость.
Сегодня Фазилат еще раз увидела домлу, теперь уже вблизи, и опять заныло сердце. Посреди комнаты с книгами стоял маленький, сгорбленный старик с усталыми, глубоко запавшими глазами, и лишь большая лобастая голова напоминала прежнего Нормурада Шамура-довича.
И не такой уж он суровый, как представляла себе раньше. Будь она на его месте, не пустила бы ее, Фазилат, и на порог. Ведь откуда было ему знать правду — что случилось с ней. А если и слышал что, так это еще хуже, чего только люди не наговорят...
* * *
Странно, каждый раз, когда Фазилат думает о Джаббаре, в памяти всплывают не счастливые дни первых свиданий, не тайные поцелуи в кишлачных садах, нет, вспоминалась другая — тревожная встреча на Комсомольском озере в Ташкенте.
Прошла неделя после начала войны. В тот день по радио выступил Сталин. С неожиданной откровенностью прозвучали его слова, и люди все поняли и содрогнулись...
Знаменитый сейчас парк у Комсомольского озера в то время только-только открылся. Каждый вечер устраивались в нем народные гулянья, гремели литавры, пели карнаи и сурнаи, канатоходцы показывали свое искусство — по тросу, протянутому над озером, переходили с берега на берег.
Фазилат пришла в парк задолго до условленного времени. Здесь будто ничто не изменилось: было многолюдно, гремели литавры, трубно взывали к гуляющим карнаи и сурнаи, а под канатами в нетерпении гомонила детвора. Но для Фазилат все стало иным: и литавры словно присмирели, и карнаи не пели, а стонали, плакали, словно провожали на войну.
На аллее показался Джаббар. Она сжалась — он тоже был не тот.
В зеленой гимнастерке, перехваченной ремнем, в тяжелых кирзовых сапогах — не узнать. Снял пилотку — пугающе суровой показалась новая короткая стрижка. В груди заныло...
— Вы тоже... на фронт?
— Нет, пока что на строительство. Но скоро должны отозвать,— Джаббар испытующе вглядывался в глаза Фазилат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85