прошу у Бретани прощения, ибо она ненавидит это издание.
— Зачем ты это строишь? — спросил он, тыча пальцем в мой замок. — Все парижаки их строят,
Зачем, в самом деле? Сознаться, что я делаю это потому, что так принято, потому, что все говорят, будто, сидя на пляже, надо строить замки из песка? И тем самым признаться в том, что я неоригинален? И я с видом старого скептика отвечал, что меня это забавляет. Бретонец усмехнулся.
— Почему ты не строишь корабь? Произношение удивило меня.
— Ты хотел сказать «корабль»?
— Корабь — так все говорят.
Я, конечно, очень хотел бы построить корабь, но совершенно не знал, как это делается. Я чувствовал, что становлюсь смешон, но зловредность была совершенно чужда моему будущему другу, к тому же он, наверно, был рад случаю поучить «парижака», человека, как все парижане, невежественного.
— Давай сюда лопатку. Я тебя научу.
Счастливый том, что мне помогли выйти из затруднительного положения, я с готовностью протянул ему свой строительный инструмент. Мой учитель поплевал на ладони и принялся за работу с ловкостью и заразительным энтузиазмом. Не знаю, что считается самым трудным при возведении этих столь недолговечных произведений искусства; однажды мне довелось, по случаю конкурса, устроенного какой-то газетой, видеть, как юные мастера возводили с помощью родителей величественные готичес-кио сооружения; но корабь по-прежнему жив в моей па-мяти, и ничто не в силах его затмить. То был овал со срезанной стороной на месте кормы, с выемкой в корпусе между лавками для гребцов — ничего на первый взгляд сложного, но потом начались работы по оснастке, тут уж я совсем ничего не знал, и Андре ошеломил меня своей ученостью. Сын служащего береговой охраны, он не только знал бретонские слова, но и отлично разбирался в технической терминологии, мне и в голову не приходило, что эти поразительные знания связаны с прихотью судьбы, угораздившей его родиться именно в этом месте и в этой семье, я был проникнут восхищением, я обрел наконец наставника, меня буквально переполняет чувство признательности и любви... Отмечаю это потому, что та детская дружба стала для меня моделью других, довольно редких случаев дружбы, которые возникнут в последующие годы. Это была, так сказать, любовь с первого взгляда! Я отдаюсь своему увлечению всей душой, в нем бушует неистов-
ство страсти, мне просто необходимо восхищаться своим избранником, просто необходимо, чтобы он в чем-то меня превосходил, чтобы я мог ему подражать. Я жажду образцов для подражания и не испытываю ни малейшего стыда от своего подчиненного положения, действительного или мнимого. Эта приниженность доставит мне немало горьких минут, ибо я не сумею скрыть, до какой степени нуждаюсь в своем друге, а он будет этим пользоваться и злоупотреблять.
Но все эти тонкости еще впереди, Андре совершенно лишен хитрости, свойственной детям в буржуазных семьях. Он принимает наши комплименты спокойно и просто; со словами: «Теперь сам будешь так делать» — он возвращает мне лопатку, после чего моя подозрительная бабушка подвергает его настоящему допросу, желая удостовериться, что перед нами не «негодяй», и он с охотой отвечает на все ее вопросы. Испытание он выдержал. Положение, занимаемое его отцом, производит на бабушку впечатление, о причине которого догадаться нетрудно: «Уж этот ребенок знает, чем может грозить море», — и после этой одобрительной фразы Андре отошел от нас, чтобы незамедлительно приступить к подрыву тех правил, на которых бабушка строит нашу с ней жизнь.
Он решительно направился к воде, разделся, оставшись в одних купальных трусиках, бросился навстречу волне и нырнул с головой; вынырнув, он устремился в сле-ующую волну, после чего размашистым брассом поплыл прочь от берега. Взметнув вихрь накидок и шалей, испуганно вскочив на ноги, бабушка глядела на его безрассудные подвиги е тем боязливым вниманием, с каким обычно люди следят за выступлением канатоходцев.
— Боже ты мой, этот ребенок нырнет сразу после еды!
Нырять с головой — вредно для ушей, утверждало другое правило. В довершение всего, желая, видимо, блеснуть сразу всеми своими талантами, Андре нырнул еще раз и сделал под водой полное сальто; повергнутая в ужас бабушка увидела, как из воды на мгновение показались купальные трусики, после чего вместо головы на поверхность вынырнули ноги. Катастрофа! Но нет, снова вынырнула голова, плечи, и вот уже весь акробат, в целости и сохранности, появился, отфыркиваясь, над водой. Бабушка покачала головой с таким выражением, с каким философ узнаёт о новом научном открытии, из-за которого ру-ится вся его гадами создаваемая система мироустройств
ва. А мое восхищение возросло, если это было возможно, еще больше.
Это показательное выступление имело очень полезные для меня последствия. Став другом Андре, я освободился от запретов, которые из-за бабушкиных страхов угнетали меня. После того как обнаружилась их несостоятельность, подтвержденная новыми встречами с Андре, ей было уже трудно держать меня все время на поводке. Андре был мальчик местный, сын моряка или почти моряка—не знаю, часто ли береговая охрана пускается в плаванье, — а у бабушки была счастливая для меня склонность больше доверять опыту, чем теориям, костоправу — больше, чем врачу. Обычаи ошибаться не могут, и она без колебания вручила мою судьбу в руки нашего нового приятеля, который явно не был «негодяем» и пришелся ей по душе, и для меня началась пора самых больших радостей в Карпа ко. Я зажил жизнью маленького бретонца, а бабушка стала отдавать почти все свое время коллективным сеансам вязания и обмену вдовьими горестями.
Говоря между нами, бабушка проявила излишнюю доверчивость. Жизнь маленького бретонца слишком уж походила на жизнь мародера или, чтобы быть более точным, разрушителя. Ту почтительную нежность ко всем видам земной и морской фауны, которую я проявлял в начале своего пребывания в Карнаке, Андре ни в малой степени по разделял. Он разрушал и истреблял все вокруг с такой безмятежной изобретательностью, что с моей сдержанностью было мигом покончено. Никто не мог с большим проворством, чем он, забраться на дерево, чтоб разорять птичьи гнезда, никто не мог так искусно разведать и отыскать все хоть мало-мальски съестное на побережье и в полях. Моя бабушка, к счастью, так никогда и не узнает, каких самых неудобоваримых вещей наглотался я за время наших странствий с Андре, начиная с неспелых яблок, дикой моркови и капустных листьев и кончая всякими резиноподобными моллюсками, чьи раковины мы вскрывали ножом и которых заглатывали в сыром виде. Мой друг, казалось, не желал знать, что съедобно, что нет, или просто пренебрегал этими категориями, как, впрочем, и категориями грязи и чистоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Зачем ты это строишь? — спросил он, тыча пальцем в мой замок. — Все парижаки их строят,
Зачем, в самом деле? Сознаться, что я делаю это потому, что так принято, потому, что все говорят, будто, сидя на пляже, надо строить замки из песка? И тем самым признаться в том, что я неоригинален? И я с видом старого скептика отвечал, что меня это забавляет. Бретонец усмехнулся.
— Почему ты не строишь корабь? Произношение удивило меня.
— Ты хотел сказать «корабль»?
— Корабь — так все говорят.
Я, конечно, очень хотел бы построить корабь, но совершенно не знал, как это делается. Я чувствовал, что становлюсь смешон, но зловредность была совершенно чужда моему будущему другу, к тому же он, наверно, был рад случаю поучить «парижака», человека, как все парижане, невежественного.
— Давай сюда лопатку. Я тебя научу.
Счастливый том, что мне помогли выйти из затруднительного положения, я с готовностью протянул ему свой строительный инструмент. Мой учитель поплевал на ладони и принялся за работу с ловкостью и заразительным энтузиазмом. Не знаю, что считается самым трудным при возведении этих столь недолговечных произведений искусства; однажды мне довелось, по случаю конкурса, устроенного какой-то газетой, видеть, как юные мастера возводили с помощью родителей величественные готичес-кио сооружения; но корабь по-прежнему жив в моей па-мяти, и ничто не в силах его затмить. То был овал со срезанной стороной на месте кормы, с выемкой в корпусе между лавками для гребцов — ничего на первый взгляд сложного, но потом начались работы по оснастке, тут уж я совсем ничего не знал, и Андре ошеломил меня своей ученостью. Сын служащего береговой охраны, он не только знал бретонские слова, но и отлично разбирался в технической терминологии, мне и в голову не приходило, что эти поразительные знания связаны с прихотью судьбы, угораздившей его родиться именно в этом месте и в этой семье, я был проникнут восхищением, я обрел наконец наставника, меня буквально переполняет чувство признательности и любви... Отмечаю это потому, что та детская дружба стала для меня моделью других, довольно редких случаев дружбы, которые возникнут в последующие годы. Это была, так сказать, любовь с первого взгляда! Я отдаюсь своему увлечению всей душой, в нем бушует неистов-
ство страсти, мне просто необходимо восхищаться своим избранником, просто необходимо, чтобы он в чем-то меня превосходил, чтобы я мог ему подражать. Я жажду образцов для подражания и не испытываю ни малейшего стыда от своего подчиненного положения, действительного или мнимого. Эта приниженность доставит мне немало горьких минут, ибо я не сумею скрыть, до какой степени нуждаюсь в своем друге, а он будет этим пользоваться и злоупотреблять.
Но все эти тонкости еще впереди, Андре совершенно лишен хитрости, свойственной детям в буржуазных семьях. Он принимает наши комплименты спокойно и просто; со словами: «Теперь сам будешь так делать» — он возвращает мне лопатку, после чего моя подозрительная бабушка подвергает его настоящему допросу, желая удостовериться, что перед нами не «негодяй», и он с охотой отвечает на все ее вопросы. Испытание он выдержал. Положение, занимаемое его отцом, производит на бабушку впечатление, о причине которого догадаться нетрудно: «Уж этот ребенок знает, чем может грозить море», — и после этой одобрительной фразы Андре отошел от нас, чтобы незамедлительно приступить к подрыву тех правил, на которых бабушка строит нашу с ней жизнь.
Он решительно направился к воде, разделся, оставшись в одних купальных трусиках, бросился навстречу волне и нырнул с головой; вынырнув, он устремился в сле-ующую волну, после чего размашистым брассом поплыл прочь от берега. Взметнув вихрь накидок и шалей, испуганно вскочив на ноги, бабушка глядела на его безрассудные подвиги е тем боязливым вниманием, с каким обычно люди следят за выступлением канатоходцев.
— Боже ты мой, этот ребенок нырнет сразу после еды!
Нырять с головой — вредно для ушей, утверждало другое правило. В довершение всего, желая, видимо, блеснуть сразу всеми своими талантами, Андре нырнул еще раз и сделал под водой полное сальто; повергнутая в ужас бабушка увидела, как из воды на мгновение показались купальные трусики, после чего вместо головы на поверхность вынырнули ноги. Катастрофа! Но нет, снова вынырнула голова, плечи, и вот уже весь акробат, в целости и сохранности, появился, отфыркиваясь, над водой. Бабушка покачала головой с таким выражением, с каким философ узнаёт о новом научном открытии, из-за которого ру-ится вся его гадами создаваемая система мироустройств
ва. А мое восхищение возросло, если это было возможно, еще больше.
Это показательное выступление имело очень полезные для меня последствия. Став другом Андре, я освободился от запретов, которые из-за бабушкиных страхов угнетали меня. После того как обнаружилась их несостоятельность, подтвержденная новыми встречами с Андре, ей было уже трудно держать меня все время на поводке. Андре был мальчик местный, сын моряка или почти моряка—не знаю, часто ли береговая охрана пускается в плаванье, — а у бабушки была счастливая для меня склонность больше доверять опыту, чем теориям, костоправу — больше, чем врачу. Обычаи ошибаться не могут, и она без колебания вручила мою судьбу в руки нашего нового приятеля, который явно не был «негодяем» и пришелся ей по душе, и для меня началась пора самых больших радостей в Карпа ко. Я зажил жизнью маленького бретонца, а бабушка стала отдавать почти все свое время коллективным сеансам вязания и обмену вдовьими горестями.
Говоря между нами, бабушка проявила излишнюю доверчивость. Жизнь маленького бретонца слишком уж походила на жизнь мародера или, чтобы быть более точным, разрушителя. Ту почтительную нежность ко всем видам земной и морской фауны, которую я проявлял в начале своего пребывания в Карнаке, Андре ни в малой степени по разделял. Он разрушал и истреблял все вокруг с такой безмятежной изобретательностью, что с моей сдержанностью было мигом покончено. Никто не мог с большим проворством, чем он, забраться на дерево, чтоб разорять птичьи гнезда, никто не мог так искусно разведать и отыскать все хоть мало-мальски съестное на побережье и в полях. Моя бабушка, к счастью, так никогда и не узнает, каких самых неудобоваримых вещей наглотался я за время наших странствий с Андре, начиная с неспелых яблок, дикой моркови и капустных листьев и кончая всякими резиноподобными моллюсками, чьи раковины мы вскрывали ножом и которых заглатывали в сыром виде. Мой друг, казалось, не желал знать, что съедобно, что нет, или просто пренебрегал этими категориями, как, впрочем, и категориями грязи и чистоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104