Наши котти сидели в стороне и внимательно наблюдали.
Я развернула на столе перед собой рисунок, придавив все четыре его угла резными фигурками. Они тоже были предметами силы. Первая была подобием Голубого Леопарда, какой всегда служил императору. Вторая — самка якса, гордая силой, которая сделала ее вожаком для своего народа. Третья — котти из какого-то плотного черного камня, гладкая на ощупь, как стекло, и необычно тяжелая для своего размера. Четвертой была кукла человека с настолько тщательно изображенным лицом, что это не могло быть ничем, кроме портрета. Причем очень похожего на человека, которого я знала: торговца, о котором за глаза шептались, что ему настолько не хватает мужественности, что его собственная семья не дала ему достойного положения, — Хинккеля из Кахулаве.
Я работала в два раза медленнее Равинги, поскольку это был первый раз, когда она дала мне подобное задание, чтобы я выполнила его самостоятельно. В занавешенной комнате было жарко, я сбросила верхнюю рубаху и провела основанием ладони по лбу, сосредоточиваясь на фигурке песчаного кота.
Равинга прикрепила последний крошечный драгоценный камень к короне куклы, над которой работала. Затем медленно стала поворачивать ее в руках, критически осматривая.
Я трижды видела императора достаточно близко, чтобы хорошо запомнить черты его лица. Возможно, это была всего лишь кукла, но в ней было столько переданной мастерством Равинги жизни, что я не удивилась бы, если бы фигурка выскользнула из ее пальцев и встала как хозяйка сама себе.
Она осторожно поставила куклу на подставку черного камня и нетерпеливым движением повернула ее так, чтобы кукольный император оказался ко мне лицом.
— Хорошо? — Она ждала от меня честного ответа. За все годы, что я была ее подмастерьем, она ни разу не спросила моего мнения по поводу ее работы.
— Насколько я могу судить, госпожа, — быстро ответила я, — это достоверное изображение Хабан-джи.
Она шевельнула рукой, но другой все еще ревниво придерживала свою работу.
Я взглянула на то, что сделала сама. Песчаный кот тоже был похож на живого. Я почти чувствовала, как изображение меряет меня взглядом, словно действительно один из страшных хищников нашей земли.
— Зови! — приказала мне моя наставница.
Я облизнула губы, сухие как пустыня, наклонила голову так, чтобы мои глаза были на том же уровне, что и глаза изображения.
— Хинккель, — назвала я имя фигурки, стоявшей справа от меня, придерживая ткань. — Воин пустыни…
Желтые глаза не изменились. Не было ни звука ответа — ожидала ли я этого ? Используя маленький инструмент, который я все еще держала как указку, я снова заговорила, спокойно, но не позволяя спорить с собой:
— Войди!
Это был пустынный кот, потягивающийся, как котти, вытянув передние лапы, прогнувшийся — опять же как котти, отправляющийся на ночную охоту. Он двинулся из центра ткани, и светлые отметины на его шкуре немного походили на древний узор с той кожи, на которой он покоился, когда я работала над ним,
Равинга, пока я все это проделывала, вела себя отстраненно. Затем она снова повернула фигурку императора Хабан-джи, теперь лицом к зверю, изготовленному мной.
Потом она выхватила откуда-то у себя из-за спины отрез шелковой ткани, расшитой серебряными леопардами, и обернула им фигурку императора, скрыв ее от глаз. У меня больше не было ощущения, что кукла изображает того, кем кажется, — то, что оживляло ее, ушло.
Но с котом все было иначе. Он повернул голову, словно глядя на фигурку Хинккеля. Можно было подумать, что они как-то общаются друг с другом. Равинга дотянулась через стол и схватила фигурку кахулавинца.
Она поставила его рядом с котом и, сузив глаза, стала их рассматривать, словно выискивая мельчайшие недостатки в работе.
Затем снова приказала одним словом:
— Говори!
— Хинккель, — повиновалась я.
Я была неподвижна, но напряжена — мне не нравилось это, происходящее помимо моей воли. Она взяла меня — спустя годы я ясно это видела, — чтобы использовать в своих целях, не принимая во внимание моих желаний. Это пробуждало во мне застарелый гнев. Но Равинга никогда не приходила к мысли, что я — одно из ее орудий, которые можно выбросить или снова взять по капризу.
Я увидела на ее губах тонкую тень улыбки. В какую бы игру ни играла сейчас Равинга, она была уверена, что держит все под полным контролем.
За много лет, которые я прожила с Равингой, я успела усвоить, что бывает время, когда не следует задавать вопросов. То, что она делала в уединении задней комнаты своей лавки, было тайной, и зачастую я никогда так и не узнавала, чем это было. И сейчас я смотрела на нее с тем же застарелым немым вопросом, пока она разворачивала куклы Хинккеля и песчаного кота, сделанного мной. Жара в комнате стала угнетающей. Но я не думала, что она это замечает.
Затем, поставив изображения человека и кота вместе на середину стола, она подвинула вперед закутанное в ткань изображение императора.
Открыв маленькую коробочку с крохотными драгоценными камнями, из которых она делала миниатюрные изображения тяжелых церемониальных уборов, она погрузила в радужное сверкание самый тонкий свой пинцет и выудила оттуда цепочку. Подвеска, висевшая на ней, была крошечным подобием кошачьей маски, которую она подарила этому никчемному юнцу на рыночной площади почти четверть сезона назад.
Она надела эту тонкую, как нить, цепочку на шею фигурки и поставила его, украшенного таким образом, лицом к лицу с императором, с которого она сняла драпировку. Это была какая-то игра. Обрывки сцен, которым я была свидетелем, оброненные тут и там слова складывались в моей голове в картину.
В основе всего этого лежала старая загадка. Кем, чем была Равинга? Она никогда на людях не показывала своих способностей, кроме тех, что были известны всем, — для окружающих она была кукольницей. Но в ней скрывалось больше — много больше.
Я пришла к ней не потому, что меня привела к ее дому какая-то надежда. За мной охотились в течение многих кошмарных дней и ночей. И я знала, сколько заплатят тому, кто окажется достаточно хитер, чтобы меня выследить.
Когда я была совсем маленькой, я сделала великое открытие. Если я убеждала себя, что меня никто не видит и не замечает, то это становилось правдой. Сначала моя няня, потом старая Вастар, моя наставница в искусствах, приличествующих девице из любого Дома, проходили мимо меня на расстоянии вытянутой руки — но все же не замечали.
Поскольку я была ребенком в доме взрослых, причем очень старых взрослых — правительница нашего Дома была моей прапрабабушкой, — то по большей части я была предоставлена самой себе.
Шесть Домов правили Вапалой и, через императора и оказываемую ему поддержку, всем известным нам миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Я развернула на столе перед собой рисунок, придавив все четыре его угла резными фигурками. Они тоже были предметами силы. Первая была подобием Голубого Леопарда, какой всегда служил императору. Вторая — самка якса, гордая силой, которая сделала ее вожаком для своего народа. Третья — котти из какого-то плотного черного камня, гладкая на ощупь, как стекло, и необычно тяжелая для своего размера. Четвертой была кукла человека с настолько тщательно изображенным лицом, что это не могло быть ничем, кроме портрета. Причем очень похожего на человека, которого я знала: торговца, о котором за глаза шептались, что ему настолько не хватает мужественности, что его собственная семья не дала ему достойного положения, — Хинккеля из Кахулаве.
Я работала в два раза медленнее Равинги, поскольку это был первый раз, когда она дала мне подобное задание, чтобы я выполнила его самостоятельно. В занавешенной комнате было жарко, я сбросила верхнюю рубаху и провела основанием ладони по лбу, сосредоточиваясь на фигурке песчаного кота.
Равинга прикрепила последний крошечный драгоценный камень к короне куклы, над которой работала. Затем медленно стала поворачивать ее в руках, критически осматривая.
Я трижды видела императора достаточно близко, чтобы хорошо запомнить черты его лица. Возможно, это была всего лишь кукла, но в ней было столько переданной мастерством Равинги жизни, что я не удивилась бы, если бы фигурка выскользнула из ее пальцев и встала как хозяйка сама себе.
Она осторожно поставила куклу на подставку черного камня и нетерпеливым движением повернула ее так, чтобы кукольный император оказался ко мне лицом.
— Хорошо? — Она ждала от меня честного ответа. За все годы, что я была ее подмастерьем, она ни разу не спросила моего мнения по поводу ее работы.
— Насколько я могу судить, госпожа, — быстро ответила я, — это достоверное изображение Хабан-джи.
Она шевельнула рукой, но другой все еще ревниво придерживала свою работу.
Я взглянула на то, что сделала сама. Песчаный кот тоже был похож на живого. Я почти чувствовала, как изображение меряет меня взглядом, словно действительно один из страшных хищников нашей земли.
— Зови! — приказала мне моя наставница.
Я облизнула губы, сухие как пустыня, наклонила голову так, чтобы мои глаза были на том же уровне, что и глаза изображения.
— Хинккель, — назвала я имя фигурки, стоявшей справа от меня, придерживая ткань. — Воин пустыни…
Желтые глаза не изменились. Не было ни звука ответа — ожидала ли я этого ? Используя маленький инструмент, который я все еще держала как указку, я снова заговорила, спокойно, но не позволяя спорить с собой:
— Войди!
Это был пустынный кот, потягивающийся, как котти, вытянув передние лапы, прогнувшийся — опять же как котти, отправляющийся на ночную охоту. Он двинулся из центра ткани, и светлые отметины на его шкуре немного походили на древний узор с той кожи, на которой он покоился, когда я работала над ним,
Равинга, пока я все это проделывала, вела себя отстраненно. Затем она снова повернула фигурку императора Хабан-джи, теперь лицом к зверю, изготовленному мной.
Потом она выхватила откуда-то у себя из-за спины отрез шелковой ткани, расшитой серебряными леопардами, и обернула им фигурку императора, скрыв ее от глаз. У меня больше не было ощущения, что кукла изображает того, кем кажется, — то, что оживляло ее, ушло.
Но с котом все было иначе. Он повернул голову, словно глядя на фигурку Хинккеля. Можно было подумать, что они как-то общаются друг с другом. Равинга дотянулась через стол и схватила фигурку кахулавинца.
Она поставила его рядом с котом и, сузив глаза, стала их рассматривать, словно выискивая мельчайшие недостатки в работе.
Затем снова приказала одним словом:
— Говори!
— Хинккель, — повиновалась я.
Я была неподвижна, но напряжена — мне не нравилось это, происходящее помимо моей воли. Она взяла меня — спустя годы я ясно это видела, — чтобы использовать в своих целях, не принимая во внимание моих желаний. Это пробуждало во мне застарелый гнев. Но Равинга никогда не приходила к мысли, что я — одно из ее орудий, которые можно выбросить или снова взять по капризу.
Я увидела на ее губах тонкую тень улыбки. В какую бы игру ни играла сейчас Равинга, она была уверена, что держит все под полным контролем.
За много лет, которые я прожила с Равингой, я успела усвоить, что бывает время, когда не следует задавать вопросов. То, что она делала в уединении задней комнаты своей лавки, было тайной, и зачастую я никогда так и не узнавала, чем это было. И сейчас я смотрела на нее с тем же застарелым немым вопросом, пока она разворачивала куклы Хинккеля и песчаного кота, сделанного мной. Жара в комнате стала угнетающей. Но я не думала, что она это замечает.
Затем, поставив изображения человека и кота вместе на середину стола, она подвинула вперед закутанное в ткань изображение императора.
Открыв маленькую коробочку с крохотными драгоценными камнями, из которых она делала миниатюрные изображения тяжелых церемониальных уборов, она погрузила в радужное сверкание самый тонкий свой пинцет и выудила оттуда цепочку. Подвеска, висевшая на ней, была крошечным подобием кошачьей маски, которую она подарила этому никчемному юнцу на рыночной площади почти четверть сезона назад.
Она надела эту тонкую, как нить, цепочку на шею фигурки и поставила его, украшенного таким образом, лицом к лицу с императором, с которого она сняла драпировку. Это была какая-то игра. Обрывки сцен, которым я была свидетелем, оброненные тут и там слова складывались в моей голове в картину.
В основе всего этого лежала старая загадка. Кем, чем была Равинга? Она никогда на людях не показывала своих способностей, кроме тех, что были известны всем, — для окружающих она была кукольницей. Но в ней скрывалось больше — много больше.
Я пришла к ней не потому, что меня привела к ее дому какая-то надежда. За мной охотились в течение многих кошмарных дней и ночей. И я знала, сколько заплатят тому, кто окажется достаточно хитер, чтобы меня выследить.
Когда я была совсем маленькой, я сделала великое открытие. Если я убеждала себя, что меня никто не видит и не замечает, то это становилось правдой. Сначала моя няня, потом старая Вастар, моя наставница в искусствах, приличествующих девице из любого Дома, проходили мимо меня на расстоянии вытянутой руки — но все же не замечали.
Поскольку я была ребенком в доме взрослых, причем очень старых взрослых — правительница нашего Дома была моей прапрабабушкой, — то по большей части я была предоставлена самой себе.
Шесть Домов правили Вапалой и, через императора и оказываемую ему поддержку, всем известным нам миром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72