Профейн дрых с открытым ртом, шумно храпя и пуская слюни, и, по всей видимости, чувствовал себя прекрасно.
Мейстраль дотронулся до его лба тыльной стороной ладони. Отлично. Температура спала. «Но где же Стенсил?» – подумал Мейстраль и тут же увидел записку, кубистическим мотыльком мелькнувшую на монументальном возвышении пивного брюшка Профейна:
У корабельного слесаря Акилины есть сведения о некой мадам Виоле, толковательнице снов и гипнотизерше, которая проезжала через Валлетту в 1944 году. Она увезла стеклянный глаз с собой. Девушка, о которой говорил Кассар, все наврала. V. использовала глаз для гипноза. Она уехала в Стокгольм. Стенсил направляется туда же.
Возможно, этот потрепанный кончик ниточки куда-нибудь да выведет. Распоряжайтесь Профейном как вам будет угодно. Стенсил ни в ком больше не нуждается. Sahha .
Мейстраль обвел комнату взглядом в поисках выпивки. Профейн вылакал все, что было.
– Свинья.
– Кто? – спросил Профейн, проснувшись. Мейстраль прочитал ему записку. Профейн скатился с кровати и подполз к окну.
– Какой сегодня день? – спросил он и чуть погодя добавил: – Паола тоже уехала?
– Вчера вечером.
– Все меня бросили. Ладно. Как вы мной распорядитесь?
– Для начала дам тебе в долг пятерку.
– В долг? – взревел Профейн. – Лучше подумайте как следует.
– Я еще зайду, – сказал Мейстраль.
Вечером Профейн побрился, принял ванну, надел замшевую куртку, джинсы, напялил на голову широкополую ковбойскую шляпу и отправился прошвырнуться на Королевскую дорогу в поисках развлечений. Развлечение подвернулось в лице чистокровной американки Бренды Уигглсуорт, которая училась в Бивер-колледже и, по ее словам, была обладательницей семидесяти двух пар бермуд – половину она взяла с собой, отправившись в июне в Большое турне по Европе, которое обещало быть на редкость веселым путешествием. Впрочем, уже всю дорогу через Атлантику на корабле бурлило такое веселье, что у Бренды голова шла кругом – не столько от головокружительной высоты шлюпочной палубы, сколько от джина с терновым тоником. Во время этого развеселого плавания на восток она делила уют спасательных шлюпок со студентом академических равнин Джерси (летом он подрабатывал стюардом), который подарил ей игрушечного тигра, дал повод опасаться беременности (его эта проблема не волновала) и обещание встретиться с ней в Амстердаме у бара «Пять мух». На свидание он так и не пришел, но зато она пришла в себя – по крайней мере, твердо решила вновь стать безгрешной пуританкой и начать Праведную Жизнь сразу, как только выйдет замуж, что собиралась сделать в ближайшее время; такое решение она приняла на заполненной десятками черных велосипедов стоянке у бара возле канала, чувствуя себя выброшенной на свалку, травинкой перед нашествием саранчи. Не важно, скелет или панцирь, – внутри та же прочность, что и снаружи, и она – уже не прежняя хрупкая Бренда, девушка с белокурыми локонами, – продолжила путь вдоль Рейна, по пологим холмам с виноградниками, затем в Тироль и оттуда в Тоскану на взятом напрокат «моррисе», у которого бензонасос то и дело стучал от натуги, в такт ее сердцу и щелканью фотоаппарата.
Сезон в Валлетте подошел к концу, и все друзья Бренды давно вернулись в Штаты. Денег у нее почти не осталось. Профейн тут помочь ничем не мог. Она нашла его очаровательным.
Один за другим поглощая коктейли с терновым тоником, отчего мало-помалу таяли пять фунтов, одолженных Мейстралем, и потягивая пиво, Бренда и Бенни беседовали о том, как их угораздило оказаться на этом далеком острове и куда каждому из них хотелось бы поехать после Валлетты, но, похоже, она могла вернуться только в колледж, а он – на Улицу, то есть все равно что никуда, согласились они; однако мы порой уезжаем в никуда, уговаривая себя, что едем в какое-то конкретное место: для этого нужен особый талант, хотя редко кто способен спорить с самим собой или сильно к себе придираться.
В тот вечер они по крайней мере убедили себя и друг друга в том, что мир – сплошное дерьмо. Поверить в это им помогли сновавшие кругом английские морпехи, десантники и моряки, которые также уходили в никуда. Моряков с «Эшафота» нигде не было видно, и Профейн решил, что «Эшафот» уже покинул Валлетту – не могли же все они поголовно стать такими чистоплюями, чтобы держаться подальше от Кишки. От этой мысли он погрустнел и подумал, что, возможно, все его пристанища были временными и – несмотря на неодушевленность – передвигались так же бесцельно, как он сам, ведь всякое движение относительно. И может быть, он сейчас стоит на водной глади моря – этакий шлемиль-Спаситель, а этот притворяющийся неподвижным огромный город с одним-единственным пригодным для жилья закутком и единственной несовратимой (и потому особо ценной) девушкой уже скрылся за дугой горизонта, от которой его отделяет подернутое легкой рябью пространство протяженностью по меньшей мере в целое столетие?
– Не печалься.
– Все печальны, Бренда.
– Мы печальны, Бенни. – И она хрипловато рассмеялась, быстро опьянев от джина с терновым тоником.
Они отправились к нему, и потом она, наверное, ушла ночью, еще до рассвета. Профейн спал как сурок. Проснувшись ближе к полудню от уличного шума, он обнаружил, что лежит в кровати один. За столом сидел Мейстраль, рассматривая пестрый носок (такие обычно носят с бермудами), натянутый на лампочку под потолком.
– Я принес вино, – сообщил Мейстраль.
– Это хорошо.
Около двух они пошли в кафе позавтракать.
– Я не собираюсь до бесконечности содержать тебя за свой счет, – сказал Мейстраль.
– Мне бы надо найти работу. На Мальте нужны дорожные рабочие?
– В Пор-де-Бом строят подземный переезд под железнодорожной дорогой. Там еще требуются люди для посадки деревьев вдоль шоссе.
– Я ничего не знаю, кроме дорожных работ и канализации.
– Канализации? В Марсе строят новую насосную станцию.
– А иностранцев берут на работу?
– Наверное.
– Тогда посмотрим.
Вечером Бренда надела пестрые шорты и черные носки.
– Я пишу стихи, – заявила она.
Они сидели у нее в комнате в скромной гостинице у подножия большого холма.
– Здорово, – сказал Профейн.
– Я – воплощенье двадцатого века, – начала декламировать Бренда. Профейн откатился в сторону и вперил взгляд в узор на ковре.
– Я – рэгтайм и танго; я прямой шрифт, геометрия в чистом виде. Я – бич из волос юной девы, я – искусно сплетенная цепь упадочной страсти. Я – безлюдный вокзал в каждой столице Европы. Я – Улица с рядами унылых казенных домов; cafe-dansant, заводная кукла, играющий джаз саксофон; парик солидной туристки, резиновый бюст педераста, дорожный будильник, который всегда отстает или спешит и звонит всякий раз по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Мейстраль дотронулся до его лба тыльной стороной ладони. Отлично. Температура спала. «Но где же Стенсил?» – подумал Мейстраль и тут же увидел записку, кубистическим мотыльком мелькнувшую на монументальном возвышении пивного брюшка Профейна:
У корабельного слесаря Акилины есть сведения о некой мадам Виоле, толковательнице снов и гипнотизерше, которая проезжала через Валлетту в 1944 году. Она увезла стеклянный глаз с собой. Девушка, о которой говорил Кассар, все наврала. V. использовала глаз для гипноза. Она уехала в Стокгольм. Стенсил направляется туда же.
Возможно, этот потрепанный кончик ниточки куда-нибудь да выведет. Распоряжайтесь Профейном как вам будет угодно. Стенсил ни в ком больше не нуждается. Sahha .
Мейстраль обвел комнату взглядом в поисках выпивки. Профейн вылакал все, что было.
– Свинья.
– Кто? – спросил Профейн, проснувшись. Мейстраль прочитал ему записку. Профейн скатился с кровати и подполз к окну.
– Какой сегодня день? – спросил он и чуть погодя добавил: – Паола тоже уехала?
– Вчера вечером.
– Все меня бросили. Ладно. Как вы мной распорядитесь?
– Для начала дам тебе в долг пятерку.
– В долг? – взревел Профейн. – Лучше подумайте как следует.
– Я еще зайду, – сказал Мейстраль.
Вечером Профейн побрился, принял ванну, надел замшевую куртку, джинсы, напялил на голову широкополую ковбойскую шляпу и отправился прошвырнуться на Королевскую дорогу в поисках развлечений. Развлечение подвернулось в лице чистокровной американки Бренды Уигглсуорт, которая училась в Бивер-колледже и, по ее словам, была обладательницей семидесяти двух пар бермуд – половину она взяла с собой, отправившись в июне в Большое турне по Европе, которое обещало быть на редкость веселым путешествием. Впрочем, уже всю дорогу через Атлантику на корабле бурлило такое веселье, что у Бренды голова шла кругом – не столько от головокружительной высоты шлюпочной палубы, сколько от джина с терновым тоником. Во время этого развеселого плавания на восток она делила уют спасательных шлюпок со студентом академических равнин Джерси (летом он подрабатывал стюардом), который подарил ей игрушечного тигра, дал повод опасаться беременности (его эта проблема не волновала) и обещание встретиться с ней в Амстердаме у бара «Пять мух». На свидание он так и не пришел, но зато она пришла в себя – по крайней мере, твердо решила вновь стать безгрешной пуританкой и начать Праведную Жизнь сразу, как только выйдет замуж, что собиралась сделать в ближайшее время; такое решение она приняла на заполненной десятками черных велосипедов стоянке у бара возле канала, чувствуя себя выброшенной на свалку, травинкой перед нашествием саранчи. Не важно, скелет или панцирь, – внутри та же прочность, что и снаружи, и она – уже не прежняя хрупкая Бренда, девушка с белокурыми локонами, – продолжила путь вдоль Рейна, по пологим холмам с виноградниками, затем в Тироль и оттуда в Тоскану на взятом напрокат «моррисе», у которого бензонасос то и дело стучал от натуги, в такт ее сердцу и щелканью фотоаппарата.
Сезон в Валлетте подошел к концу, и все друзья Бренды давно вернулись в Штаты. Денег у нее почти не осталось. Профейн тут помочь ничем не мог. Она нашла его очаровательным.
Один за другим поглощая коктейли с терновым тоником, отчего мало-помалу таяли пять фунтов, одолженных Мейстралем, и потягивая пиво, Бренда и Бенни беседовали о том, как их угораздило оказаться на этом далеком острове и куда каждому из них хотелось бы поехать после Валлетты, но, похоже, она могла вернуться только в колледж, а он – на Улицу, то есть все равно что никуда, согласились они; однако мы порой уезжаем в никуда, уговаривая себя, что едем в какое-то конкретное место: для этого нужен особый талант, хотя редко кто способен спорить с самим собой или сильно к себе придираться.
В тот вечер они по крайней мере убедили себя и друг друга в том, что мир – сплошное дерьмо. Поверить в это им помогли сновавшие кругом английские морпехи, десантники и моряки, которые также уходили в никуда. Моряков с «Эшафота» нигде не было видно, и Профейн решил, что «Эшафот» уже покинул Валлетту – не могли же все они поголовно стать такими чистоплюями, чтобы держаться подальше от Кишки. От этой мысли он погрустнел и подумал, что, возможно, все его пристанища были временными и – несмотря на неодушевленность – передвигались так же бесцельно, как он сам, ведь всякое движение относительно. И может быть, он сейчас стоит на водной глади моря – этакий шлемиль-Спаситель, а этот притворяющийся неподвижным огромный город с одним-единственным пригодным для жилья закутком и единственной несовратимой (и потому особо ценной) девушкой уже скрылся за дугой горизонта, от которой его отделяет подернутое легкой рябью пространство протяженностью по меньшей мере в целое столетие?
– Не печалься.
– Все печальны, Бренда.
– Мы печальны, Бенни. – И она хрипловато рассмеялась, быстро опьянев от джина с терновым тоником.
Они отправились к нему, и потом она, наверное, ушла ночью, еще до рассвета. Профейн спал как сурок. Проснувшись ближе к полудню от уличного шума, он обнаружил, что лежит в кровати один. За столом сидел Мейстраль, рассматривая пестрый носок (такие обычно носят с бермудами), натянутый на лампочку под потолком.
– Я принес вино, – сообщил Мейстраль.
– Это хорошо.
Около двух они пошли в кафе позавтракать.
– Я не собираюсь до бесконечности содержать тебя за свой счет, – сказал Мейстраль.
– Мне бы надо найти работу. На Мальте нужны дорожные рабочие?
– В Пор-де-Бом строят подземный переезд под железнодорожной дорогой. Там еще требуются люди для посадки деревьев вдоль шоссе.
– Я ничего не знаю, кроме дорожных работ и канализации.
– Канализации? В Марсе строят новую насосную станцию.
– А иностранцев берут на работу?
– Наверное.
– Тогда посмотрим.
Вечером Бренда надела пестрые шорты и черные носки.
– Я пишу стихи, – заявила она.
Они сидели у нее в комнате в скромной гостинице у подножия большого холма.
– Здорово, – сказал Профейн.
– Я – воплощенье двадцатого века, – начала декламировать Бренда. Профейн откатился в сторону и вперил взгляд в узор на ковре.
– Я – рэгтайм и танго; я прямой шрифт, геометрия в чистом виде. Я – бич из волос юной девы, я – искусно сплетенная цепь упадочной страсти. Я – безлюдный вокзал в каждой столице Европы. Я – Улица с рядами унылых казенных домов; cafe-dansant, заводная кукла, играющий джаз саксофон; парик солидной туристки, резиновый бюст педераста, дорожный будильник, который всегда отстает или спешит и звонит всякий раз по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163