И что все это абсолютно естественно. И тем не менее меня не покидала мысль, что разделяя со своими детьми какую-то часть их жизни, я становлюсь эмоционально богаче. Что ткань моей жизни была сплетена вот из таких, кажущихся совершенно незначительными, милых штучек.
Или вот снова — моя дочка. Один раз, когда мы обедали, она вела себя просто отвратительно, чем довела Валери до белого каления. Бросалась едой в своего брата, намеренно пролила молоко из чашки, а затем опрокинула соусник. Валери не выдержала и заорала на нее:
— Еще что-нибудь такое сделаешь, и я тебя убью!
Это была, понятно, фигура речи. Но дочь посмотрела на нее очень пристально и спросила:
— А у тебя есть пистолет?
Это прозвучало смешно, ведь она в самом деле считала, что раз у ее мамы нет пистолета, то и убить ее она никак не могла. Она не имела еще никакого понятия о войнах и эпидемиях, о насильниках и о тех, кто пристает к женщинам на улицах, об авиакатастрофах и дорожных происшествиях, об избиениях до полусмерти, о раковых заболеваниях, об отравлении, о людях, выброшенных из окна.
Мы с Валери засмеялись, и она сказала:
— Конечно, у меня нет пистолета, не говори глупостей.
Только тогда налет тревожной напряженности исчез с лица дочери. Я не припомню, чтобы Валери еще когда-нибудь после этого случая говорила что-нибудь подобное.
Иногда и сама Валери повергала меня в изумление. С годами она становилась все более по-католически консервативной. Она не была уже больше той богемной девушкой из Гринвич Виллидж, мечтающей стать писательницей. Когда мы жили в черте города, держать домашних животных жильцам не разрешалось, и я не знал, что Валери любит животных. Теперь, когда у нас появился собственный дом, Валери купила щенка и котенка. Что не особо-то обрадовало меня, хотя, конечно, приятно было смотреть, как сын и дочка играют на лужайке со своими любимцами. На самом деле я никогда не любил домашних собак и кошек: что-то в них было сиротское.
С Валери я был слишком счастлив. Тогда я и понятия не имел, насколько это редкая вещь, и насколько драгоценная. Пишущему человеку сложно было бы найти лучшую мать для его детей, чем Валери. Если дети падали откуда-нибудь, и им нужно было накладывать швы, она никогда не паниковала и не беспокоила меня. Она делала всю работу по дому, которую, по идее, должен делать мужчина, но на которую у меня никогда не хватало терпения. И никогда не жаловалась. До ее родителей было теперь езды минут тридцать и часто по вечерам и на уик-энды она просто брала машину, детей и ехала к ним, даже не спрашивая меня, хочу ли я поехать вместе с ними. Она знала, что такого рода визиты я терпеть не мог, и что, оставшись один, я буду работать над книгой.
Но иногда ей почему-то снились кошмары, возможно, из-за ее католического воспитания. Ночью мне приходилось будить ее, потому что, даже в глубоком сне, она вскрикивала с отчаянием и тихонько плакала. Один раз ночью она была в жутком испуге, и я крепко держал ее в объятиях и спрашивал, что случилось, что такое ей приснилось, и она прошептала:
— Никогда не говори мне, что я умираю.
Я не на шутку перепугался. Мне мерещилось, что она ходила к врачу и он сообщил ей скверные новости. Но на утро, когда я спросил ее, она ничего не могла вспомнить. А когда пытался узнать, не ходила ли она к врачу, она только рассмеялась. Она сказала мне:
— Это мое религиозное воспитание. Наверное, меня тревожит, не попаду ли я в ад.
На протяжении двух лет я работал нештатным автором, сочиняя статьи для журналов, наблюдал, как подрастают дети, и настолько счастливым был наш брак, что я испытывал почти отвращение. Валери часто навещала своих родных, а я почти все время проводил в своей писательской норе, то бишь в кабинете, так что видели мы друг друга не очень много. Каждый месяц мне заказывали по меньшей мере по три статьи для журналов, а работа над романом, как я надеялся, должна была принести мне богатство и известность. Роман о похищении с убийством — это была моя любимая игрушка; статьями для журналов же я зарабатывал себе на хлеб с маслом. По моим расчетам, книга будет закончена только года через три, но меня это не волновало. Я принимался читать все растущую кипу рукописных листов, едва только оставался один. И было радостно наблюдать, как дети взрослеют, а Валери становится более удовлетворенной жизнью и уже не так боится смерти. Но ничто не длится вечно. Потому, что мы не хотим, чтоб оно длилось, вероятно. Если все идет хорошо, человек начинает искать приключений.
После двух лет жизни в своем пригородном доме, работая по десять часов ежедневно, посещая раз в месяц кино, читая все, что попадается под руку, однажды я принял приглашение Эдди Лансера поехать с ним пообедать. Впервые за два года мне предстояло увидеть ночной Нью-Йорк. Днем я бывал в городе, встречаясь с редакторами журналов, для которых писал статьи, но к ужину всегда возвращался домой. Валери научилась прекрасно готовить, и мне не хотелось пропускать домашнего ужина с детьми и последнего за день рабочего раунда в своем кабинете.
Эдди Лансер только что вернулся из Голливуда, и он пообещал мне кучу интересных историй и великолепную еду. Ну и, как обычно, поинтересовался, как продвигается мой роман. Он всегда относился ко мне так, будто был уверен, что рано или поздно я стану большим писателем, и мне это нравилось. Он был одним из немногих моих знакомых, в котором, казалось, присутствовала искренняя доброта, не искаженная интересом к собственной персоне. И еще он бывал весьма забавным, и этой его черте я завидовал. Чем-то он напоминал мне Валери того времени, когда она еще писала рассказы, учась в Нью-Скул. Это присутствовало в написанных ею вещах, а иногда и в обычной жизни. И даже теперь это иногда в ней проскакивало. Я сказал Эдди, что завтра мне нужно будет заехать в редакции по поводу заказов, и после этого мы сможем встретиться и пойти пообедать.
Он привел меня в ресторанчик под названием “Жемчужный”, о котором я никогда и не слышал. Я был настолько сер, что даже не знал, что это был китайский ресторан “для своих людей”. Здесь я впервые в жизни попробовал китайскую кухню, и когда я сказал об этом Эдди, он очень удивился. Знакомя меня со всем спектром китайских кушаний, он то и дело кивал в сторону всяких знаменитостей, показывая мне их, и даже разломил мое “печенье-гадание” * и прочитал бумажку с предсказанием. А также остановил меня, когда я попытался съесть “печенье-гадание”.
* “Печенье-гадание” — подается в китайских ресторанах, в нем запечена бумажка с предсказанием судьбы.
— Нет, нет, их не едят, — предупредил он. — Это дурной тон. Если ты вынесешь что-нибудь полезное для себя из этого вечера, так это твердое знание, что нельзя съедать “печенье-гадание”, подаваемое в китайском ресторане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Или вот снова — моя дочка. Один раз, когда мы обедали, она вела себя просто отвратительно, чем довела Валери до белого каления. Бросалась едой в своего брата, намеренно пролила молоко из чашки, а затем опрокинула соусник. Валери не выдержала и заорала на нее:
— Еще что-нибудь такое сделаешь, и я тебя убью!
Это была, понятно, фигура речи. Но дочь посмотрела на нее очень пристально и спросила:
— А у тебя есть пистолет?
Это прозвучало смешно, ведь она в самом деле считала, что раз у ее мамы нет пистолета, то и убить ее она никак не могла. Она не имела еще никакого понятия о войнах и эпидемиях, о насильниках и о тех, кто пристает к женщинам на улицах, об авиакатастрофах и дорожных происшествиях, об избиениях до полусмерти, о раковых заболеваниях, об отравлении, о людях, выброшенных из окна.
Мы с Валери засмеялись, и она сказала:
— Конечно, у меня нет пистолета, не говори глупостей.
Только тогда налет тревожной напряженности исчез с лица дочери. Я не припомню, чтобы Валери еще когда-нибудь после этого случая говорила что-нибудь подобное.
Иногда и сама Валери повергала меня в изумление. С годами она становилась все более по-католически консервативной. Она не была уже больше той богемной девушкой из Гринвич Виллидж, мечтающей стать писательницей. Когда мы жили в черте города, держать домашних животных жильцам не разрешалось, и я не знал, что Валери любит животных. Теперь, когда у нас появился собственный дом, Валери купила щенка и котенка. Что не особо-то обрадовало меня, хотя, конечно, приятно было смотреть, как сын и дочка играют на лужайке со своими любимцами. На самом деле я никогда не любил домашних собак и кошек: что-то в них было сиротское.
С Валери я был слишком счастлив. Тогда я и понятия не имел, насколько это редкая вещь, и насколько драгоценная. Пишущему человеку сложно было бы найти лучшую мать для его детей, чем Валери. Если дети падали откуда-нибудь, и им нужно было накладывать швы, она никогда не паниковала и не беспокоила меня. Она делала всю работу по дому, которую, по идее, должен делать мужчина, но на которую у меня никогда не хватало терпения. И никогда не жаловалась. До ее родителей было теперь езды минут тридцать и часто по вечерам и на уик-энды она просто брала машину, детей и ехала к ним, даже не спрашивая меня, хочу ли я поехать вместе с ними. Она знала, что такого рода визиты я терпеть не мог, и что, оставшись один, я буду работать над книгой.
Но иногда ей почему-то снились кошмары, возможно, из-за ее католического воспитания. Ночью мне приходилось будить ее, потому что, даже в глубоком сне, она вскрикивала с отчаянием и тихонько плакала. Один раз ночью она была в жутком испуге, и я крепко держал ее в объятиях и спрашивал, что случилось, что такое ей приснилось, и она прошептала:
— Никогда не говори мне, что я умираю.
Я не на шутку перепугался. Мне мерещилось, что она ходила к врачу и он сообщил ей скверные новости. Но на утро, когда я спросил ее, она ничего не могла вспомнить. А когда пытался узнать, не ходила ли она к врачу, она только рассмеялась. Она сказала мне:
— Это мое религиозное воспитание. Наверное, меня тревожит, не попаду ли я в ад.
На протяжении двух лет я работал нештатным автором, сочиняя статьи для журналов, наблюдал, как подрастают дети, и настолько счастливым был наш брак, что я испытывал почти отвращение. Валери часто навещала своих родных, а я почти все время проводил в своей писательской норе, то бишь в кабинете, так что видели мы друг друга не очень много. Каждый месяц мне заказывали по меньшей мере по три статьи для журналов, а работа над романом, как я надеялся, должна была принести мне богатство и известность. Роман о похищении с убийством — это была моя любимая игрушка; статьями для журналов же я зарабатывал себе на хлеб с маслом. По моим расчетам, книга будет закончена только года через три, но меня это не волновало. Я принимался читать все растущую кипу рукописных листов, едва только оставался один. И было радостно наблюдать, как дети взрослеют, а Валери становится более удовлетворенной жизнью и уже не так боится смерти. Но ничто не длится вечно. Потому, что мы не хотим, чтоб оно длилось, вероятно. Если все идет хорошо, человек начинает искать приключений.
После двух лет жизни в своем пригородном доме, работая по десять часов ежедневно, посещая раз в месяц кино, читая все, что попадается под руку, однажды я принял приглашение Эдди Лансера поехать с ним пообедать. Впервые за два года мне предстояло увидеть ночной Нью-Йорк. Днем я бывал в городе, встречаясь с редакторами журналов, для которых писал статьи, но к ужину всегда возвращался домой. Валери научилась прекрасно готовить, и мне не хотелось пропускать домашнего ужина с детьми и последнего за день рабочего раунда в своем кабинете.
Эдди Лансер только что вернулся из Голливуда, и он пообещал мне кучу интересных историй и великолепную еду. Ну и, как обычно, поинтересовался, как продвигается мой роман. Он всегда относился ко мне так, будто был уверен, что рано или поздно я стану большим писателем, и мне это нравилось. Он был одним из немногих моих знакомых, в котором, казалось, присутствовала искренняя доброта, не искаженная интересом к собственной персоне. И еще он бывал весьма забавным, и этой его черте я завидовал. Чем-то он напоминал мне Валери того времени, когда она еще писала рассказы, учась в Нью-Скул. Это присутствовало в написанных ею вещах, а иногда и в обычной жизни. И даже теперь это иногда в ней проскакивало. Я сказал Эдди, что завтра мне нужно будет заехать в редакции по поводу заказов, и после этого мы сможем встретиться и пойти пообедать.
Он привел меня в ресторанчик под названием “Жемчужный”, о котором я никогда и не слышал. Я был настолько сер, что даже не знал, что это был китайский ресторан “для своих людей”. Здесь я впервые в жизни попробовал китайскую кухню, и когда я сказал об этом Эдди, он очень удивился. Знакомя меня со всем спектром китайских кушаний, он то и дело кивал в сторону всяких знаменитостей, показывая мне их, и даже разломил мое “печенье-гадание” * и прочитал бумажку с предсказанием. А также остановил меня, когда я попытался съесть “печенье-гадание”.
* “Печенье-гадание” — подается в китайских ресторанах, в нем запечена бумажка с предсказанием судьбы.
— Нет, нет, их не едят, — предупредил он. — Это дурной тон. Если ты вынесешь что-нибудь полезное для себя из этого вечера, так это твердое знание, что нельзя съедать “печенье-гадание”, подаваемое в китайском ресторане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167