один из моих спутников, вероятно ненавидящий толпу, протягивает руку к кнопке, чтобы обеспечить мне обратный рейс и все удовольствия беззаботного путешествия в ад. К счастью, дети — народ нетерпеливый, и кто-то из них поторопился открыть дверь, блокировав движение лифта, а я давай кричать сквозь решетку: «Бандиты, полиция!» — кричу раз, потом еще раз для пущей убедительности; и тут мои спутники, резким движением сдвинув решетку в сторону, бросаются наутек, подальше от возможных осложнений, однако, как они ни торопились ретироваться, тот, что в шоколадном костюме, ухитряется шарахнуть меня под глаз, чтобы напомнить давно забытый фильм «Как много звезд!»
Бернская публика, как видно, любит наблюдать всякие скандальные случаи, но только издалека, а тут опасность оказаться замешанными в какую-то уголовную историю в качестве свидетелей оказывается столь вероятной, что дожидавшиеся лифта мужчины мигом исчезают, а женщины в страхе пытаются оттащить детей в сторону, что толкает меня на мысль снова захлопнуть дверь и кратчайшим путем вернуться в нижний город, создав максимальную дистанцию между собой и этими типами.
— Господин Лоран? — спрашивает с усталым любопытством человек, с которым я сталкиваюсь при выходе.
— Господин Бруннер?
— Вы что, с боксерского матча возвращаетесь? — сочувственно произносит мужчина.
— Надеюсь, боксеров подослали не вы?
— Неужто у меня такой немощный вид, что без посредников мне не обойтись?
Вид у него, как уже отмечалось, далеко не немощный, однако тон его речи подсказывает мне, что мое предположение едва ли оправданно.
— Судя по вашему виду, вы по крайней мере сегодня вне игры? — замечает Бруннер.
— Почему? Мне бы вот только умыться где-нибудь.
— Тогда пойдемте. Тут недалеко стоит моя машина.
Его машина и в самом деле оказалась совсем близко, сразу за каким-то складом, и немец, аккуратный и предусмотрительный, достает из багажника небольшую аптечку и предлагает ее мне, чтобы я мог промыть спиртом ссадины на лице, а кровоточащую скулу заклеить пластырем бананового цвета, трогательно ассоциирующимся с дамским бельем.
— Для вас что предпочтительней, посидеть в машине или заглянуть в ресторан напротив и отведать свежей рыбы? — спрашивает Бруннер.
— Мне все равно.
— А вот мне, к примеру, далеко не все равно. Взять хотя бы форель в масле… Если вы безразличны к таким вещам, то это означает, что вам необходимо серьезно подумать о собственном здоровье.
Так что мы идем по импровизированному мостику на противоположный берег, к ресторану, напоминающему своим скромным видом горную хижину, но знаменитому на весь Берн рыбными блюдами. Красующиеся на полянке столики мы пренебрежительно оставляем позади и находим более укромное местечко внутри заведения, у окна, глядящего на противоположный берег, чтобы можно было все видеть, не мозоля глаза другим.
Делать заказ я предоставляю Бруннеру, который, похоже, у Флоры перенял непритязательные вкусы, если не привил ей свои. Салат, бутылка белого вина и по большой форели в масле — так обрисовывается наше угощение, никаких деликатесов, предваряющих пиршество и заключающих его. И лишь теперь, когда с едой покончено и нам подали кофе, немец благоволит заметить:
— Приятный городок. Спокойный, тихий, — говорит он с сытым добродушием, созерцая сине-зеленые воды Ааре.
— Как сказать, — отвечаю небрежным тоном. — В последнее время в этом спокойном городке некоторые люди лишились жизни.
— Что поделаешь: люди умирают всюду.
— Но не обязательно насильственной смертью.
— Верно. И все-таки умереть в Берне… Это и в самом деле не так плохо: умереть в Берне!
— Умирайте, если угодно. Я пока не спешу.
— Естественно, — кивает он. — Только не всегда это зависит от нас. Вы, к примеру, не подозреваете, что нанесенные вам побои следует рассматривать как прелюдию к чему-то более серьезному?
— Все может быть. Но стоит ли так злорадствовать? Если я сыграю в ящик, то едва ли вам от этого будет какая-то выгода.
— О, разумеется: нельзя извлекать выгоду из всего, — охотно соглашается Бруннер.
— Я бы даже сказал, вы окажетесь внакладе.
— В каком смысле?
— Потеряете вероятного союзника.
— Союзника по чему — по дележу выгод?
— Не по дележу, а по извлечению.
— Уважаемый господин, жизнь многому научила меня, и я знаю, что даже самый верный союзник стоит денег. Точнее говоря, чем верней союзник, тем дороже он обходится. Если вы полагаете, что Флора для меня недорогое удовольствие, то вы жестоко ошибаетесь. Для вас, может быть, да, но для меня — нет.
— Должен вас заверить, я обратился к Флоре не ради удовольствия, а из совсем других побуждений. И эти побуждения, надеюсь, вам хорошо известны, так же как мое вполне конкретное предложение.
— В самых общих чертах, мой дорогой: предлагаю одни сведения в обмен на другие… Ничего конкретного.
— Не стану же я уточнять детали в разговоре с этой женщиной. Я имел в виду, что мы с вами поговорим по-мужски.
Эти мои слова приятно ласкают слух Бруннера, поскольку он, как и всякий мужчина, находящийся под каблуком у жены, весьма чувствителен к вопросу о мужском достоинстве. С царственным жестом он проводит рукой по своему бритому темени, внимательно ощупывает полные щеки, трогает перстами кончик широкого носа и, убедившись таким образом, что все, слава богу, на месте, откидывается на спинку кресла и великодушно роняет:
— Что ж, я вас слушаю.
— Мне нужны сведения о ваших связях с Горанофом, начиная со старых времен и кончая самым последним.
— Зачем они вам?
— Я же не спрашиваю, зачем вам брильянты.
— Брильянты — дело другое. А сведения о Горанофе могут быть использованы против меня самого.
— Меня интересует только Гораноф, не вы.
— Но вам придется каким-то образом убедить меня, что это так.
— Впрочем, большая часть этих сведений уже в моих руках, и теперь мне ясно: Гораноф — это, в сущности, Ганеф, так что практически мне надо прояснить лишь некоторые подробности, которые известны лишь вам.
— Некоторые подробности… — насмешливо рычит Бруннер. — Ничего себе подробности!..
— Ну ладно, пусть не подробности, будем их называть жизненно важными сведениями, — киваю, убедившись, что я на верном пути. — Но жизненно важные для кого? Для нас с вами? Отнюдь! Человека, для которого эти сведения имели жизненно важное значение, нет в живых. Потому и сами сведения утратили всякую ценность. Вдумайтесь хорошенько: товар, ради которого я к вам пришел, уже утратил всякую ценность.
— Раз он никакой ценности не представляет, к чему он вам? — снова рычит Бруннер.
— Чтобы полностью восстановить досье на этого человека. Назовите это педантизмом, чем угодно, но мне нужно иметь полное досье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Бернская публика, как видно, любит наблюдать всякие скандальные случаи, но только издалека, а тут опасность оказаться замешанными в какую-то уголовную историю в качестве свидетелей оказывается столь вероятной, что дожидавшиеся лифта мужчины мигом исчезают, а женщины в страхе пытаются оттащить детей в сторону, что толкает меня на мысль снова захлопнуть дверь и кратчайшим путем вернуться в нижний город, создав максимальную дистанцию между собой и этими типами.
— Господин Лоран? — спрашивает с усталым любопытством человек, с которым я сталкиваюсь при выходе.
— Господин Бруннер?
— Вы что, с боксерского матча возвращаетесь? — сочувственно произносит мужчина.
— Надеюсь, боксеров подослали не вы?
— Неужто у меня такой немощный вид, что без посредников мне не обойтись?
Вид у него, как уже отмечалось, далеко не немощный, однако тон его речи подсказывает мне, что мое предположение едва ли оправданно.
— Судя по вашему виду, вы по крайней мере сегодня вне игры? — замечает Бруннер.
— Почему? Мне бы вот только умыться где-нибудь.
— Тогда пойдемте. Тут недалеко стоит моя машина.
Его машина и в самом деле оказалась совсем близко, сразу за каким-то складом, и немец, аккуратный и предусмотрительный, достает из багажника небольшую аптечку и предлагает ее мне, чтобы я мог промыть спиртом ссадины на лице, а кровоточащую скулу заклеить пластырем бананового цвета, трогательно ассоциирующимся с дамским бельем.
— Для вас что предпочтительней, посидеть в машине или заглянуть в ресторан напротив и отведать свежей рыбы? — спрашивает Бруннер.
— Мне все равно.
— А вот мне, к примеру, далеко не все равно. Взять хотя бы форель в масле… Если вы безразличны к таким вещам, то это означает, что вам необходимо серьезно подумать о собственном здоровье.
Так что мы идем по импровизированному мостику на противоположный берег, к ресторану, напоминающему своим скромным видом горную хижину, но знаменитому на весь Берн рыбными блюдами. Красующиеся на полянке столики мы пренебрежительно оставляем позади и находим более укромное местечко внутри заведения, у окна, глядящего на противоположный берег, чтобы можно было все видеть, не мозоля глаза другим.
Делать заказ я предоставляю Бруннеру, который, похоже, у Флоры перенял непритязательные вкусы, если не привил ей свои. Салат, бутылка белого вина и по большой форели в масле — так обрисовывается наше угощение, никаких деликатесов, предваряющих пиршество и заключающих его. И лишь теперь, когда с едой покончено и нам подали кофе, немец благоволит заметить:
— Приятный городок. Спокойный, тихий, — говорит он с сытым добродушием, созерцая сине-зеленые воды Ааре.
— Как сказать, — отвечаю небрежным тоном. — В последнее время в этом спокойном городке некоторые люди лишились жизни.
— Что поделаешь: люди умирают всюду.
— Но не обязательно насильственной смертью.
— Верно. И все-таки умереть в Берне… Это и в самом деле не так плохо: умереть в Берне!
— Умирайте, если угодно. Я пока не спешу.
— Естественно, — кивает он. — Только не всегда это зависит от нас. Вы, к примеру, не подозреваете, что нанесенные вам побои следует рассматривать как прелюдию к чему-то более серьезному?
— Все может быть. Но стоит ли так злорадствовать? Если я сыграю в ящик, то едва ли вам от этого будет какая-то выгода.
— О, разумеется: нельзя извлекать выгоду из всего, — охотно соглашается Бруннер.
— Я бы даже сказал, вы окажетесь внакладе.
— В каком смысле?
— Потеряете вероятного союзника.
— Союзника по чему — по дележу выгод?
— Не по дележу, а по извлечению.
— Уважаемый господин, жизнь многому научила меня, и я знаю, что даже самый верный союзник стоит денег. Точнее говоря, чем верней союзник, тем дороже он обходится. Если вы полагаете, что Флора для меня недорогое удовольствие, то вы жестоко ошибаетесь. Для вас, может быть, да, но для меня — нет.
— Должен вас заверить, я обратился к Флоре не ради удовольствия, а из совсем других побуждений. И эти побуждения, надеюсь, вам хорошо известны, так же как мое вполне конкретное предложение.
— В самых общих чертах, мой дорогой: предлагаю одни сведения в обмен на другие… Ничего конкретного.
— Не стану же я уточнять детали в разговоре с этой женщиной. Я имел в виду, что мы с вами поговорим по-мужски.
Эти мои слова приятно ласкают слух Бруннера, поскольку он, как и всякий мужчина, находящийся под каблуком у жены, весьма чувствителен к вопросу о мужском достоинстве. С царственным жестом он проводит рукой по своему бритому темени, внимательно ощупывает полные щеки, трогает перстами кончик широкого носа и, убедившись таким образом, что все, слава богу, на месте, откидывается на спинку кресла и великодушно роняет:
— Что ж, я вас слушаю.
— Мне нужны сведения о ваших связях с Горанофом, начиная со старых времен и кончая самым последним.
— Зачем они вам?
— Я же не спрашиваю, зачем вам брильянты.
— Брильянты — дело другое. А сведения о Горанофе могут быть использованы против меня самого.
— Меня интересует только Гораноф, не вы.
— Но вам придется каким-то образом убедить меня, что это так.
— Впрочем, большая часть этих сведений уже в моих руках, и теперь мне ясно: Гораноф — это, в сущности, Ганеф, так что практически мне надо прояснить лишь некоторые подробности, которые известны лишь вам.
— Некоторые подробности… — насмешливо рычит Бруннер. — Ничего себе подробности!..
— Ну ладно, пусть не подробности, будем их называть жизненно важными сведениями, — киваю, убедившись, что я на верном пути. — Но жизненно важные для кого? Для нас с вами? Отнюдь! Человека, для которого эти сведения имели жизненно важное значение, нет в живых. Потому и сами сведения утратили всякую ценность. Вдумайтесь хорошенько: товар, ради которого я к вам пришел, уже утратил всякую ценность.
— Раз он никакой ценности не представляет, к чему он вам? — снова рычит Бруннер.
— Чтобы полностью восстановить досье на этого человека. Назовите это педантизмом, чем угодно, но мне нужно иметь полное досье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80