Не хотите ли послушать?
— Почему бы и нет? — пожал плечами Мэллори. Поэт откашлялся, бросил взгляд в блокнот и звучным голосом зачитал: «Революция, контрибуция, достижение, постижение, прохождение; Ирландия, пылание, возгорание, размежевание; познание, раскаяние, отпускание». Ну как?
— А что это означает? — поинтересовался Мэллори.
— Означает?! — переспросил Финнеган. — Мой дорогой О'Мэллори, стихи ничего не означают, они просто есть!
— Вот уж не знаю. — Про себя Мэллори решил, что арахисовые узоры Фелины куда осмысленнее, чем стихотворение Финнегана. — Сдается мне, что если вы увещеваете слушателей изгнать британцев, то вам следовало бы уведомить их об этом.
— Вот вам речь истинного сыщика, — озлобленно молвил Финнеган. — Только факты, мэм. Что случилось в пятницу вечером в двадцать тринадцать? — Опустошив свой бокал, он уставился на Мэллори. — Этот стих — трубный зов к оружию, обещание Лучшей Жизни, отторжение всего британского, воззвание к отвержению протестантских ценностей и ловко замаскированная эротическая двусмысленность, и все это блестяще низведено до тончайшего символизма.
— На мой взгляд, это просто охапка слов, составленных вместе без единого глагола, — заметил Мэллори.
— Неужели для вас все должно смахивать на «Алые розы, белые розы», О'Мэллори?! — возмутился Финнеган. — Где же ваша ирландская душа? «Познание, раскаяние, отпускание», — снова процитировал он. — Боже мой, это великолепно!
— Что ж, хотя бы рифмуется, — указал Мэллори.
— Рифмуется, да? — нахмурился Финнеган. — Надо как-то исправлять положение. — Он принялся лихорадочно строчить в блокноте.
— Погодите минуточку, — осадил его Мэллори. — Пока вы с головой не ушли в это занятие, я хотел бы задать вам еще парочку вопросов.
— О чем это мы толковали? — осведомился Финнеган.
— О Липучке Гиллеспи.
— Ах да. Мерзкий маленький надоеда. Совершенно аморальный, как и все лепрехуны, но у него наблюдается некоторая животная смекалка, каковая отсутствует у большинства их брата. — Он мгновение поразмыслил и кивнул в лад своим мыслям. — Да, ни малейших сомнений: Гиллеспи — самый отвратительный из всего их племени.
— Расскажи ему о стихах, — предложил бармен. Во взгляде Финнегана вдруг полыхнула ненависть.
— Знаете, что этот грязный ублюдок сделал в прошлом месяце?!
— Написал стихотворение? — догадался Мэллори.
— И не только написал! — вознегодовал Финнеган. При звуке его голоса Фелина с перепугу отскочила от стойки. — Он даже продал его только ради того, чтобы меня унизить! Да вдобавок еще и размер гуляет, образный ряд вовсе убогий, а Ирландию он даже не помянул!
— Вы не знаете, где я его могу найти?
— Небось в каком-нибудь университетском городке, занимается художественной декламацией и подписывает экземпляры своего треклятого стихотворения! — с горечью промолвил поэт.
— Это в час-то ночи? — с сомнением спросил Мэллори.
— Нет, — признал Финнеган. — Наверное, сидит дома, подсчитывает награбленное добро и вставляет в рамки рецензии на свои стихи. — Он грохнул кулаком по стойке. — Должно быть, подсунул взятку кому-то из «Таймс». Это стихотворение не может понравиться ни одному критику, если тот не лишен вкуса напрочь!
— Может, обозреватель — лепрехун, — попытался утешить его бармен.
— Наверняка! — вскричал Финнеган. — Я должен был и сам догадаться! — Открыв блокнот на чистой странице, он принялся строчить письмо протеста в «Таймс».
— Простите, — подал голос Мэллори, — но если вы просто скажете мне, где он живет, я тронусь дальше.
— Никто этого не знает, — ответил Финнеган. — Во всяком случае, никто из лиц, не принадлежащих к Малому Народцу. Лучше всего поймать одного и выбить из него признание.
— А где мне найти хоть одного?
— Что ж, вот с этим проблема, — сознался поэт. — Прятаться они мастера: стоит любому из них повернуться к вам боком, и он исчезнет — даже в ясный полдень посреди пустой улицы. — Финнеган помолчал. — Полагаю, лучше всего было бы навестить одно из обычных мест их сборищ и держаться там, пока не сможете сграбастать одного из них — и как только он окажется у вас в руках, не отпускайте его, пока не найдете Гиллеспи. Это абсолютно вероломное, лживое племя, мошенничающее и лгущее ради собственного удовольствия.
— Так есть ли смысл спрашивать их о чем-либо?
— Есть, потому что они единственные, кто знает, где найти Гиллеспи, а на вашей стороне есть одно преимущество: все они до единого — трусы.
— Значит, если пригрозить лепрехуну смертью, из него удастся выудить правду?
— Возможно.
— А поскольку я не буду знать, правду ли он сказал, пока не приду в логово Гиллеспи, я должен держать информатора при себе, просто чтобы подстраховаться?
— Именно так, — с напором произнес Финнеган. Фитцпатрик и его противник снова вошли в паб, без единого слова прошли к своим столикам и уселись, испепеляя друг друга взорами. Снедаемая любопытством Фелина подошла поближе, чтобы осмотреть их несуществующие синяки и ссадины.
— Последний вопрос, — сказал Мэллори, бросив взгляд на метателей дротиков, вставших, чтобы возобновить игру. — Где лепрехуны обычно болтаются?
— Пожалуй, ближе всего тут «Риальто-Бурлеск», — сообщил поэт. — Они сидят на балконах, вопят, кричат, ликуют, верещат и вообще досаждают окружающим, особенно если стриптизерша рыжеволосая или изумрудно-зеленая ящерка.
— А далеко это?
— Ступайте по Девятой авеню до Сорок восьмой улицы и сверните налево. Прозевать его невозможно.
— Спасибо.
— Не хотите еще одну на посошок? — предложил бармен.
— Лучше воздержусь. — Мэллори положил на стойку несколько монет. — Это должно покрыть мой…
Внезапно позади поднялась суматоха, и детектив оглянулся, чтобы посмотреть, в чем дело.
— Проклятие! — орал один из метателей дротиков, гневно таращась на Мэллори. — Если не можете держать ее в руках, так не следовало приводить сюда!
— Что случилось? — спросил Мэллори, взглядом отыскивая Фелину. Она на корточках примостилась на столе рядом с портретами Елизавет, держа в зубах оперенный дротик. — Филина, какого черта?!
— Он был похож на птичку, — развела она руками, выплюнув дротик на пол.
— Вон! — твердо сказал Мэллори. Она лизнула запястье, не обращая на него ни малейшего внимания.
— Ты меня слышала! — рявкнул детектив.
Она продолжала вылизываться. Мэллори шагнул вперед.
— Если мне придется взять тебя за шкирку и вышвырнуть на улицу, я так и поступлю.
Она мягко спрыгнула на пол, вздернула нос и вышла, стараясь по возможности сохранять достойный вид.
— Я сожалею о случившемся, — сказал Мэллори метателю дротиков.
— Да уж, еще бы вам не пожалеть, черт возьми! — огрызнулся разъяренный пострадавший. — Он летел прямехонько королеве в глаз, так что выбил бы его напрочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— Почему бы и нет? — пожал плечами Мэллори. Поэт откашлялся, бросил взгляд в блокнот и звучным голосом зачитал: «Революция, контрибуция, достижение, постижение, прохождение; Ирландия, пылание, возгорание, размежевание; познание, раскаяние, отпускание». Ну как?
— А что это означает? — поинтересовался Мэллори.
— Означает?! — переспросил Финнеган. — Мой дорогой О'Мэллори, стихи ничего не означают, они просто есть!
— Вот уж не знаю. — Про себя Мэллори решил, что арахисовые узоры Фелины куда осмысленнее, чем стихотворение Финнегана. — Сдается мне, что если вы увещеваете слушателей изгнать британцев, то вам следовало бы уведомить их об этом.
— Вот вам речь истинного сыщика, — озлобленно молвил Финнеган. — Только факты, мэм. Что случилось в пятницу вечером в двадцать тринадцать? — Опустошив свой бокал, он уставился на Мэллори. — Этот стих — трубный зов к оружию, обещание Лучшей Жизни, отторжение всего британского, воззвание к отвержению протестантских ценностей и ловко замаскированная эротическая двусмысленность, и все это блестяще низведено до тончайшего символизма.
— На мой взгляд, это просто охапка слов, составленных вместе без единого глагола, — заметил Мэллори.
— Неужели для вас все должно смахивать на «Алые розы, белые розы», О'Мэллори?! — возмутился Финнеган. — Где же ваша ирландская душа? «Познание, раскаяние, отпускание», — снова процитировал он. — Боже мой, это великолепно!
— Что ж, хотя бы рифмуется, — указал Мэллори.
— Рифмуется, да? — нахмурился Финнеган. — Надо как-то исправлять положение. — Он принялся лихорадочно строчить в блокноте.
— Погодите минуточку, — осадил его Мэллори. — Пока вы с головой не ушли в это занятие, я хотел бы задать вам еще парочку вопросов.
— О чем это мы толковали? — осведомился Финнеган.
— О Липучке Гиллеспи.
— Ах да. Мерзкий маленький надоеда. Совершенно аморальный, как и все лепрехуны, но у него наблюдается некоторая животная смекалка, каковая отсутствует у большинства их брата. — Он мгновение поразмыслил и кивнул в лад своим мыслям. — Да, ни малейших сомнений: Гиллеспи — самый отвратительный из всего их племени.
— Расскажи ему о стихах, — предложил бармен. Во взгляде Финнегана вдруг полыхнула ненависть.
— Знаете, что этот грязный ублюдок сделал в прошлом месяце?!
— Написал стихотворение? — догадался Мэллори.
— И не только написал! — вознегодовал Финнеган. При звуке его голоса Фелина с перепугу отскочила от стойки. — Он даже продал его только ради того, чтобы меня унизить! Да вдобавок еще и размер гуляет, образный ряд вовсе убогий, а Ирландию он даже не помянул!
— Вы не знаете, где я его могу найти?
— Небось в каком-нибудь университетском городке, занимается художественной декламацией и подписывает экземпляры своего треклятого стихотворения! — с горечью промолвил поэт.
— Это в час-то ночи? — с сомнением спросил Мэллори.
— Нет, — признал Финнеган. — Наверное, сидит дома, подсчитывает награбленное добро и вставляет в рамки рецензии на свои стихи. — Он грохнул кулаком по стойке. — Должно быть, подсунул взятку кому-то из «Таймс». Это стихотворение не может понравиться ни одному критику, если тот не лишен вкуса напрочь!
— Может, обозреватель — лепрехун, — попытался утешить его бармен.
— Наверняка! — вскричал Финнеган. — Я должен был и сам догадаться! — Открыв блокнот на чистой странице, он принялся строчить письмо протеста в «Таймс».
— Простите, — подал голос Мэллори, — но если вы просто скажете мне, где он живет, я тронусь дальше.
— Никто этого не знает, — ответил Финнеган. — Во всяком случае, никто из лиц, не принадлежащих к Малому Народцу. Лучше всего поймать одного и выбить из него признание.
— А где мне найти хоть одного?
— Что ж, вот с этим проблема, — сознался поэт. — Прятаться они мастера: стоит любому из них повернуться к вам боком, и он исчезнет — даже в ясный полдень посреди пустой улицы. — Финнеган помолчал. — Полагаю, лучше всего было бы навестить одно из обычных мест их сборищ и держаться там, пока не сможете сграбастать одного из них — и как только он окажется у вас в руках, не отпускайте его, пока не найдете Гиллеспи. Это абсолютно вероломное, лживое племя, мошенничающее и лгущее ради собственного удовольствия.
— Так есть ли смысл спрашивать их о чем-либо?
— Есть, потому что они единственные, кто знает, где найти Гиллеспи, а на вашей стороне есть одно преимущество: все они до единого — трусы.
— Значит, если пригрозить лепрехуну смертью, из него удастся выудить правду?
— Возможно.
— А поскольку я не буду знать, правду ли он сказал, пока не приду в логово Гиллеспи, я должен держать информатора при себе, просто чтобы подстраховаться?
— Именно так, — с напором произнес Финнеган. Фитцпатрик и его противник снова вошли в паб, без единого слова прошли к своим столикам и уселись, испепеляя друг друга взорами. Снедаемая любопытством Фелина подошла поближе, чтобы осмотреть их несуществующие синяки и ссадины.
— Последний вопрос, — сказал Мэллори, бросив взгляд на метателей дротиков, вставших, чтобы возобновить игру. — Где лепрехуны обычно болтаются?
— Пожалуй, ближе всего тут «Риальто-Бурлеск», — сообщил поэт. — Они сидят на балконах, вопят, кричат, ликуют, верещат и вообще досаждают окружающим, особенно если стриптизерша рыжеволосая или изумрудно-зеленая ящерка.
— А далеко это?
— Ступайте по Девятой авеню до Сорок восьмой улицы и сверните налево. Прозевать его невозможно.
— Спасибо.
— Не хотите еще одну на посошок? — предложил бармен.
— Лучше воздержусь. — Мэллори положил на стойку несколько монет. — Это должно покрыть мой…
Внезапно позади поднялась суматоха, и детектив оглянулся, чтобы посмотреть, в чем дело.
— Проклятие! — орал один из метателей дротиков, гневно таращась на Мэллори. — Если не можете держать ее в руках, так не следовало приводить сюда!
— Что случилось? — спросил Мэллори, взглядом отыскивая Фелину. Она на корточках примостилась на столе рядом с портретами Елизавет, держа в зубах оперенный дротик. — Филина, какого черта?!
— Он был похож на птичку, — развела она руками, выплюнув дротик на пол.
— Вон! — твердо сказал Мэллори. Она лизнула запястье, не обращая на него ни малейшего внимания.
— Ты меня слышала! — рявкнул детектив.
Она продолжала вылизываться. Мэллори шагнул вперед.
— Если мне придется взять тебя за шкирку и вышвырнуть на улицу, я так и поступлю.
Она мягко спрыгнула на пол, вздернула нос и вышла, стараясь по возможности сохранять достойный вид.
— Я сожалею о случившемся, — сказал Мэллори метателю дротиков.
— Да уж, еще бы вам не пожалеть, черт возьми! — огрызнулся разъяренный пострадавший. — Он летел прямехонько королеве в глаз, так что выбил бы его напрочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70