Когда я подъехал к поселку, мне сразу бросилось в глаза его своеобразие; дом надсмотрщика, возвышавшийся над маленькими лачугами, казалось, сторожил и оберегал их, словно наседка выводок цыплят.
Большие красные ласточки стрелой носились взад и вперед, на минуту замирали у входа в свои домики-тыквы и с веселым щебетом - туить-туить-туить улетали прочь. Весь поселок был наполнен ароматом китайских деревьев и магнолий, который далеко разносился вокруг.
Подъехав еще ближе, я услышал смутный гул голосов, мужских, женских и детских, с характерными для негритянской речи интонациями. Я заранее представлял себе уже не раз виденную мной картину: мужчины и женщины заняты разными домашними делами; одни, сидя перед своими хижинами в тени деревьев, отдыхают после полевых работ (в этот час они уже окончены) или, собравшись кучками, весело болтают между собой; другие чинят у порога рыболовные сети или силки, с помощью которых надеются поймать "большую кошку" или выловить в тихой заводи буйвол-рыбу; кое-кто из мужчин колет дрова, вытаскивая их из общей большой поленницы, а длинноногие подростки относят их в хижины, где черные тетушки готовят вечернюю трапезу.
Эта патриархальная картина навела меня на размышления о кое-каких преимуществах единовластия в деревне, если не в образе рабовладельца, то в духе Раппа13 и социальных экономистов.
"Вот как при таком патриархальном строе можно обходиться без сложного государственного аппарата,- говорил я себе.- Как это просто и мило и вполне достигает цели!"
Да, конечно. Но я проглядел одно обстоятельство -- несовершенство человеческой природы: проглядел возможность, даже вероятность, увы, чаще всего неизбежность превращения патриарха в деспота.
Но что это? Громкий голос... вернее, крик.
Крик радости? Нет, напротив, в нем слышится страдание. Болезненный стон, крик смертельной муки. Другие долетавшие до меня голоса звучали взволнованно, даже зловеще и не были похожи на обычный деревенский гомон.
Снова раздался этот крик смертельной муки, еще громче и протяжней. Он слышался из негритянского поселка. В чем дело?
Я пришпорил свою лошадь и галопом поскакал в деревню.
Глава XXVII
ДЬЯВОЛЬСКИЙ ДУШ
Через несколько секунд я выехал на широкую дорогу между двумя рядами хижин и, натянув поводья, осмотрелся вокруг.
Зрелище, которое я увидел, мигом развеяло мои мечты о патриархальной идиллии. Передо мной была картина тирании и пыток-сцена из трагической жизни рабов.
На самом краю поселка, в стороне от дома надсмотрщика, за оградой виднелось большое здание-сахароварня. Внутри ограды стоял огромный насос высотой в десять футов с водоотливом на верхнем конце. Насос снабжал водой сахароварню, куда вода стекала по узкому желобу. Под насосом был устроен помост высотой в два-три фута, чтобы человек, качающий воду, мог достать до его ручки.
Я сразу обратил внимание на этот помост, так как мужчины обступили его плотным кольцом, а женщины и дети, столпившись вдоль ограды, смотрели туда же.
Все собравшиеся казались мрачными и подавленными, их лица выражали жалость и испуг. Я слышал ропот, короткие восклицания и всхлипывания, свидетельствующие об общем сочувствии кому-то, кто страдает. Я видел сурово сдвинутые брови, говорившие о жажде мести. Но таких было немного; у большинства лица выражали лишь ужас и покорность.
Нетрудно было догадаться, что услышанный мною крик раздавался среди тех, кто стоял вокруг насоса, и, взглянув туда, я сразу понял, в чем дело. Здесь наказывали кого-то из рабов.
Сбившиеся в кучу люди заслоняли от меня несчастного раба, но я увидел над их головами обнаженного по пояс негра Габриэля, стоявшего на площадке и изо всех сил качавшего воду.
Габриэль был высокий и очень сильный негр-бамбара; на плечах у него было выжжено клеймо-королевская лилия. Этот человек свирепого вида отличался, как мне говорили, жестоким и грубым нравом; его боялись не только негры, но даже белые, которым приходилось иметь с ним дело. Сейчас наказывали не его наоборот, он, видимо, служил орудием пытки.
Да, это наказание было настоящей пыткой, я хорошо знал его.
Желоб, проводящий воду, был отодвинут; жертва стояла под насосом, на том месте, куда падала струя воды. Несчастного крепко привязали к кольям, так что он не мог пошевелиться, и струя непрерывно лилась ему на темя.
"И это пытка?" - спросите вы. Вы, может быть, не верите? Вы думаете, что это вовсе не так мучительно? Просто купанье, холодный душ-и ничего больше!
Вы правы. Первые полминуты это просто холодный душ, но дальше... Поверьте, струя расплавленного свинца или частые удары обухом по голове причиняют не больше страданий, чем эта непрерывно падающая струя холодной воды. Это невыносимая пытка, жестокое истязание! Недаром его прозвали дьявольским душем!
Но вот снова раздался крик смертельной муки, от которого кровь застыла у меня в жилах.
Как я уже говорил, сначала я не видел жертвы этой пытки. Но когда я подъехал ближе, негры поспешно расступились, как будто хотели сделать меня свидетелем происходящего. Все они знали меня и, наверно, заметили, что я от души сочувствую их обездоленному народу.
Тут мне открылась ужасная сцена; увидев ее, я вздрогнул. Пытали высокого, очень темного негра. Рядом с ним стояли, обнявшись, пожилая мулатка и молоденькая девушка - мать и дочь - и горько рыдали. Я слышал их крики и причитания, несмотря на громкий плеск воды и отделявшее меня от них расстояние. Я узнал их с первого взгляда: это были малютка Хлоя и ее мать!
Я быстро перевел глаза на несчастную жертву. Струя воды падала ему на голову и плотной завесой закрывала лицо, но по большим, торчащим, как крылья, ушам я сразу узнал, кто он. Это был Сципион.
И снова я услышал крик смертельной муки, такой скорбный и долгий, словно он вырвался из глубины его души.
Я не стал дожидаться, чтобы он замолк. Меня отделяла от страдальца дощатая ограда. Ну так что ж? Ни минуты не раздумывая, я повернул лошадь, чтобы дать ей разбег, пришпорил ее, и она, как птица, перелетела через ограду. Не останавливаясь и не слезая с лошади, я подскакал к помосту, поднял хлыст и со всего размаха ударил Габриэля по обнаженной спине. Негр завопил, бросил ручку насоса, словно она была из раскаленного железа, и, спрыгнув с помоста, с воем бросился к своей хижине.
В толпе негров послышались одобрительные возгласы; но моя лошадь, разгоряченная неожиданным прыжком, храпела и рвалась вперед, так что прошло несколько минут, прежде чем я успокоил ее. Тут я заметил, что негры внезапно притихли и ропот одобрения сменила зловещая тишина. Я услышал, как те, что стояли ближе, бормотали, чтобы я поостерегся, как будто опасаясь за меня. Кто-то крикнул:
- Ларкин, Ларкин!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90