Гораздо моложе меня. Скажите, сэр, это тоже правда?
Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?
Мейнард, в свою очередь, смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.
Он подумал о признании и исповеди.
Но настало ли для этого время?
«Нет», – решил он, продолжая скрывать свои чувства.
– Авторам романов, – наконец ответил он, – дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы– не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.
– И Зоя – один из таких характеров?
Печальная нотка в ее голосе. Как сладко она звучит в ушах того, кого спрашивают.
– Была и есть.
– Она жива?
– Да!
– Конечно. Как я могла подумать иначе? И она должна быть молодой?
– Ей пятнадцать лет – почти точно до одного дня.
– Правда? Какое странное совпадение! Вы ведь знаете, сколько мне лет?
– Мисс Вернон, в книге много совпадений – гораздо более странных.
– Правда! Я сама об этом думала. Разве могла я не думать?
– Конечно, нет, – особенно после такого счастливого дня рождения.
– Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
– Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
– Спасибо! – ответила девушка. – Вы очень добры, говоря так.
После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
– Но вы говорите, что не все там правда? – продолжала она после паузы. – А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
– Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.
– О! – воскликнула его спутница, подавив вздох. – Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость своим положением, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду.
– Зоя, – сказала она. – Красивое имя – и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
– Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
– Я? Почему?
– Потому что это вы ! – ответил он, не в силах больше скрывать правду. – Вы! Да, Зоя из моего романа – портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней; им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя – портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
– Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
– Правда! – ответил он тем же страстным тоном. – Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость – безумие, но я не могу перестать думать о вас.
– А я о вас!
– О, небо? Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?
– Странный вопрос,чтобы задавать ребенку!
Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!
***
Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и на нем вернулся в Лондон.
Глава LII
Знаменитый изгнанник
Время революции кончилось; восстановилось спокойствие; и в Европу вернулся мир.
Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Хекер за Атлантикой, Блюм убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Срезиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
Это были Кошут и Мадзини.
Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться в борьбе за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком красные , привела к тому, что либералы в нем усомнились.
Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На красную демократическую республику, о которой говорили во Франции, он не соглашался: на красную совсем, на демократическую – частично.
Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи массами убивать своих подданных, а королю Вити-Вау – поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность – автор на это надеется – и не мешает вкладу Кошута в достижение его благородных целей.
Она явно принесла помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, – короче, подлейшему предательству. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению; что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все известней и понятней становилось предательство Гергея.
Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов и чудовищных встреч, выдержав все это испытание, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Почему задан этот вопрос? И откуда дрожь в голосе, свидетельствующая не просто о любопытстве?
Мейнард, в свою очередь, смутился и не знал, что сказать в ответ. Думая о смысле ее вопроса, он испытывал радость.
Он подумал о признании и исповеди.
Но настало ли для этого время?
«Нет», – решил он, продолжая скрывать свои чувства.
– Авторам романов, – наконец ответил он, – дано право создавать воображаемые характеры. Иначе они не были бы авторами романов. Хотя эти характеры часто имеют реальные прототипы– не обязательно те, кто фигурирует в описанных сценах, но кто в свое время произвел впечатление на автора.
– И Зоя – один из таких характеров?
Печальная нотка в ее голосе. Как сладко она звучит в ушах того, кого спрашивают.
– Была и есть.
– Она жива?
– Да!
– Конечно. Как я могла подумать иначе? И она должна быть молодой?
– Ей пятнадцать лет – почти точно до одного дня.
– Правда? Какое странное совпадение! Вы ведь знаете, сколько мне лет?
– Мисс Вернон, в книге много совпадений – гораздо более странных.
– Правда! Я сама об этом думала. Разве могла я не думать?
– Конечно, нет, – особенно после такого счастливого дня рождения.
– Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
– Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
– Спасибо! – ответила девушка. – Вы очень добры, говоря так.
После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
– Но вы говорите, что не все там правда? – продолжала она после паузы. – А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
– Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность ее портрета. Она всегда была в моей душе, когда я ее описывал.
– О! – воскликнула его спутница, подавив вздох. – Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость своим положением, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду.
– Зоя, – сказала она. – Красивое имя – и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
– Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
– Я? Почему?
– Потому что это вы ! – ответил он, не в силах больше скрывать правду. – Вы! Да, Зоя из моего романа – портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней; им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя – портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
– Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
– Правда! – ответил он тем же страстным тоном. – Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость – безумие, но я не могу перестать думать о вас.
– А я о вас!
– О, небо? Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?
– Странный вопрос,чтобы задавать ребенку!
Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!
***
Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и на нем вернулся в Лондон.
Глава LII
Знаменитый изгнанник
Время революции кончилось; восстановилось спокойствие; и в Европу вернулся мир.
Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Хекер за Атлантикой, Блюм убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Срезиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
Это были Кошут и Мадзини.
Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться в борьбе за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком красные , привела к тому, что либералы в нем усомнились.
Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На красную демократическую республику, о которой говорили во Франции, он не соглашался: на красную совсем, на демократическую – частично.
Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи массами убивать своих подданных, а королю Вити-Вау – поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность – автор на это надеется – и не мешает вкладу Кошута в достижение его благородных целей.
Она явно принесла помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, – короче, подлейшему предательству. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению; что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все известней и понятней становилось предательство Гергея.
Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов и чудовищных встреч, выдержав все это испытание, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90