Он покидал этот мир. Замечательный, манящий, слишком хороший мир,
принадлежащий титанам. Мир, о котором мечтал в мертвой скорлупе "Востока",
которому был безоглядно рад, который так и остался будто у другой звезды со
своими проблемами мантийного баланса, регулировки солнечной активности,
пробоя пространства. С пси-проблемой. Он был закрыт. Отныне миром Коля
становился Сибирский заповедник, и сам он становился заповедным зверем,
далеким от всех, как белка, заяц или волк.
* * *
В тайгу пришло лето.
Дни стали протяжными и ясными, в прозрачном воздухе потекли запахи тепла,
меда и хвои. Вечерами Коль выходил на берег озера, мерцающего оранжевым и
розовым светом, спокойного, чуть печального, и долго глядел на воду, на
дальний берег, иззубренный голубым лесом, а потом столь же долго купался,
плеском и кряканьем стараясь очеловечить лесную тишь. Нырял, озирая
сумеречные валуны на дне. Проламывал снизу приглушенные радуги поверхности,
фыркал, на все озеро кричал: "Есть еще порох в пороховницах!", громко
смеялся в гулкой тишине.
В пасмурную погоду он обычно приходил на озеро днем. Он любил, когда
пасмурно, когда низкие тучи висят неподвижно над лесом, и воздух грустен и
тих. Он стоял на берегу, садился, опять вставал, ходил и все смотрел на
серую гладь, на сизую, чуть замутненную даль.
Потом из лесных лощин наползал тусклый молчаливый туман, небо пропадало; из
пелены то выплывали, то тонули опять седые и синие сосны, и тишина стояла
такая, словно один на свете.
Он любил сидеть в скиту дождливыми вечерами, когда капли сочно хрупали по
старой крыше. Тогда он позволял себе запалить свет и изредка что-нибудь
читал. Не беллетристику, упаси боже. Полюбил исторические труды, особенно о
своем времени. Эти нынешние черти и до прошлого добрались всерьез - изобрели
хроноскопы и не в старых обрывках и черепках теперь ковырялись, а просто
ныряли в любое время и следили без зазрения совести за кем хотели столько,
сколько нужно. Такого понавытаскивали... Коль читал и думал: если бы мы,
там, пещерные, знали, что в любой момент рядом с нами, когда это требуется
по его теме, может возникнуть невидимый и неощутимый наблюдатель, все
видящий и слышащий, читающий мысли, чувства, воспоминания, способный
замерить пульс, уровень гормонов в крови, бог знает, что еще, и с высоты
ценностей своего века судить либо одобрять - вели бы мы себя лучше и
честнее? Или плевали бы на горько мотающих головами потомков, ведь они все
равно не могут ни к стенке поставить, ни отслюнить капусты... Просто
смотрят. А эти, нынешние? Ведь за ними тоже наверняка будут смотреть... Да
что им - они и так постоянно друг у друга на виду, им бояться нечего...
Впрочем, свободные вечера были редки - десять тысяч квадратов на одного
добросовестного человека достаточно, чтобы потеть едва ли не каждый день. В
сарае стоял скорди, но Коль не летал - даже зимой, делая стокилометровые
концы, предпочитал лыжи и спальный мешок.
Где погибла Лена, поставил крест из двух толстых веток, связанных длинным
жгутом травы. К кресту не ходил - разве что случайно. Эти случайности одно
время повторялись до странности часто.
Но то было весной. Теперь лето шло к середине, к годовщине изгнания. Он
по-настоящему знал теперь лес, и лес знал его, лес верил ему и не скрывал
ничего. Коль растворялся в нем, топил себя в соснах и кедрах, в
можжевельниках, в буреломах, в необозримых вересковых всхолмиях, говорил с
оленями, целовал важенок в бесхитростные глаза... Он любил свою работу.
Он отпустил бороду и, как-то подойдя к зеркалу, удивился, что она получилась
седая.
Постепенно он забывал рейс и все, что там было, и все, что было после.
Пустота в душе росла, и душа переставала болеть.
Погожим августовским вечером он сидел на крыльце, отгоняя веточкой комаров -
и не кусаются, ка все ж таки вьются, пищат, стрешный их расшиби. Садящееся
солнце золотым прозрачным дымом дымилось в соснах. Доносился уютный говорок
реки на порогах, птицы тилинькали, по коленям и по земле скакали белки.
Никто не поверил бы, что этот человек летал на Лебедь и Эридан.
Из деревьев бесшумно выступили четверо и замерли, глядя на Коля и скит.
- Однако, - пробормотал Коль, вставая. Сердце словно окатили кипятком. Белки
шарахнулись, широкими прыжками улетели в лес.
Пришельцы были грязны и заляпаны болотной тиной, будто лешие.
- Где ж это вас так-то растрепало?
Те молчали. Помолчал и Коль, стараясь выровнять сразу сбившееся дыхание.
Я - дед. Столетний лесовик. Ни о чем не думаю...
- Идите-ко сюды... - проговорил он. - Да не молчите вы! Небось телепатируете
в меня? Слыхал, слыхал я про это, лет с полста назад был у меня один - тоже
вот эдак все таращился. Ан без толку! Я тут сто лет живу, вы со мной, ежели
сказать чего желаете, так вслух будьте ласки, горлушком. Заходите, вам, я
вижу, помыться самый час...
Те приблизились. На вид им было лет по семнадцать. Из-под грязи на лицах
сиял восторг.
- Дедушка, - нерешительно сказал один, - а...
- А у нас скорди сломался! - перебив, радостно объявил второй, и по голосу
он явно был девчонкой.
- Да ну? - удивился Коль. - А тот парень говорил, они не ломаются.
- Пятьдесят лет назад скорди не было, - сказал первый насупленно.
- А можа и не было, - согласился Коль, стараясь не подумать лишнего. - Можа,
чего другое не ломалось.
Они засмеялись.
- Деда, - спросил потом первый, - а как тебя зовут?
- Зовут? - Коль поскреб в затылке, лукаво глядя на гостей в прорезь между
свисающими на лоб патлами и карабкающейся к глазам бородой. - А я энтого и
не помню... можа, Иван, а... а можа - Семен...
Они опять засмеялись. Это было восхитительно: седой заросший дед, такой
древний, что не берет телепатемы, с веселыми коричневыми глазами, живущий в
дремучих лесах так давно, что имя свое забыл! Они все принимали на веру.
- А как же нам тебя... э... величать?
- А как вашей душеньке угодно, хошь просто дедом. А вот как мне вас
величать?
- Цию, - с готовностью сказал первый. - Фамилия - Пэн7
- Но он еще не сэнсэй, так что можно без фамилии, - с веселым ехидством
ввернула стоявшая рядом девчонка.
- Сэнсэй - это у японцев, - терпеливо возмутился Цию. - А у нас говорят
"сяньшэн". Сколько раз тебе объяснять?
- Да помню я, шучу просто, - отмахнулась девчонка и назвала себя: - Даума.
- Сима, - здесь была еще одна девчонка.
А четвертый покраснел так, что даже из-под тины проглянуло, застенчиво
улыбнулся и поведал чуть ли не шепотом:
- А я - Макбет...
Его товарищи прыснули.
- Ишь ты, - уважительно сказал Коль. - Из Шотландии, небось?
Макбет пылко выпрямился, но ответил опять застенчиво:
- Из Армении...
- Тоже страна, говорят, хорошая, с горами... А уляпались-то вы,
интернационал болотный, мать честная!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23