.. Однако здесь подобные
фокусы не хляли. В разговор входилось легко, женщины были умны и отзывчивы,
и ощущалась в них некая выжидательность, но стоило Колю от естественных
первых, пусть и чуть натянутых, фраз начать куртуазно вешать лапшу на уши -
не разговаривать же с первой встречной всерьез, да и что тут скажешь? -
некая выжидательность замещалась некоей страдательностью, и наползала
непонятная, но непроницаемая стенка. Главный идиотизм был в том, что
собеседницы мужественно пытались поддержать беседу, взять Колев тон, но уже
сам Коль начинал ощущать, что делает что-то не то.
Всеволод заходил побеседовать, выкроил время главковерк всея космическая
мощь... И ведь, в общем-то, с первого дня Всеволод очень нравился Колю,
может, даже больше остальных, с кем свела его за эту неделю его новая
судьба. И говорили по делу - не о науке бесконечной, и не о здоровье, а о
звездолете, о том, что там хотят сделать музей, и нужны Колевы консультации.
Не согласился бы он слетать на "Восток звездный", или это ему будет
психологически тяжело? И еще вопрос серьезный - разделились мнения, где
музей делать. Одни считают, что надо корабль на мощных гравиторах опустить с
орбиты на Землю, скорее всего, на бывший Байконур, потому что первый
звездный крейсер был назван, по решению отправлявшей экспедицию ООН, в честь
первого корабля с человеком, и где-то правильно назван, ведь, как не
относись к Никите и его команде за то, что они человека, будто подопытную
крысу-рекордистку, шуганули на виток, для тех, кто "Восток" делал и на нем
летел, это действиетльно был подвиг; другие считают, что надо оставить
звездолет, как есть, на стационарной орбите, пусть это даже повредит
посещаемости; зато те, кто придет, полнее поймут чувство отъединенности и
пустоты вокруг, и превращать механизм, назначенный его создателями только
для космоса, в игрушку среди карагачей и олеандров, есть надругательство над
памятью давно умерших дерзких и талантливых людей. А мнение Коля? Но Колю
было не до того. Он отвечал невпопад, обещал, что еще подумает, аа сам
смотрел на сильное лицо, на плечищи маршала, на обтянувшую атлетическую
грудь полупрозрачную безрукавку, и сравнивал себя с ним, и вообще с
мужчинами этого мира, и думал: господи, да куда мне теперь с аритмией,
анемией, черт знает, чем еще... да даже и без них... Телки меня просто не
почувствуют, пыхти не пыхти. И почему-то от начала разговора в голову
навязчиво толкалось и ломилось воспоминание, мучительно стыдное уже и в
конце той жизни, и подавно в этой: как он, сам-то по деду чех, с именем
немецким в честь немецкого канцлера, при котором незадолго до рождения
будущего звездного пилота соединились наконец Германии, сидит в курсантской
казарме с пятью такими же двадцатилетними остолопами и снисходительно цедит,
якобы с изуществом держа дымливую "Флуерашину" у рта: "Русских просто уже
нет. Они сами истребили себя, а остаток генетически выродился в семидесятых.
Сейчас русские - это не нация, а сословие, каста. Кто за сохранение остатков
империи - тот и русский..." Хорошо, что Всеволод этого не знает, думал Коль.
О подобных эпизодах, как назло один за другим запузырившихся в памяти, он
даже под пыткой никогда не рассказал бы этому Добрыне, да и кому угодно,
хоть Ибису, хоть чибису... Не получилось разговора. Полвечера Всеволод
пытался вовлечь Коля в свои дела, потом ушел - время свободное вышло.
Назавтра Коль опять делал доклад для полного зала планетологов - на сей раз
о хищных гейзерах второй планеты Эпсилон Эридана. Гейзеры были штукой вполне
загадочной, одной из многих загадочных штук, встреченных в полете, и, хотя
ассистенты и видео крутили на экран, и давали всю цифирь на кресельные
компьютеры, самого Коля, когда он отговорил, еще часа три мучили вопросами.
Затем, после обеда, доклад трансформировался в дискуссию, и Коль сидел,
неловко было уйти, решат еще, что он тупой звездный извозчик, довез
материалы - нате, а мне все до лампочки. Какие-то высказывания, кажется,
были дельными, но в целом Коль негусто понимал. Ясутоки, пребывавший рядом,
время от времени мягко спрашивал, на устал ли Коль, не угодно ли ему
покинуть зал и отдохнуть, или, например, поплескаться в бассейне - и Коль, с
каждым разом все раздраженнее огрызался: хочу, дескать, узнать, что
сообразит высокая наука двадцать третьего века. "Ты что же, Ясутоки-сан,
думаешь, мне эти гейзеры до лампочки? Это вам, может быть - а я над ними
летывал, вот так, в пяти метрах!" Ясутоки спрятал глаза, но не смог утаить
тяжелого вздоха. Когда с кафедры пошло: "Эндодистантность плазмы при
синхротронном лучеиспускании ложа, естественно, обусловливает гиперпульсации
псевдоподий" - сидевшмй за Ясутоки Гийом наклонился к Колю и тихо сказал: "
Думаю, ничего интересного уже не будет. Пошла вода в ступе". Бред это, а не
вода, подумал Коль, но, сам не понимая, отчего, встал на принцип: "А мне
интересно!" Гийом пожал плечами. Докладчик был в ударе, Коль понимал одно
слово из десяти. Через пять минут у него аж в груди заныло. Гийом опять
наклонился к нему: "Я в буфет. Хочешь в компанию?" И Коль сдался.
Они вышли из конференц-зала. Ближайший буфет был этажом выше, они встали на
безлюдный эскалатор, шустро и беззвучно струившийся поперек прозрачной
стены, за которой зеленым и золотистым полотном стелилась чуть всхолмленная
степь.
- Нет, - сказал Гийом, - серьезная работа впереди. Это все дилетантизм.
- Почему?
- Мозговой штурм в таком громадном зале не проходит. Устаешь быстро.
- Я вот совсем не устал.
Мимолетная тень пробежала по лицу генерала, одетого теперь, будто запевала
какой-нибудь рок-группы.
- У тебя тренировка межзвездная, - сказал он, чуть помедлив. - Терпение,
воля, целеустремленость. И потом, для тебя гейзеры не абстрактный объект
исследования, а переживаемый факт биографии.
Неужели, подумал Коль, на моей роже так явно сверкает скука, и этот молодец
за здорово живешь издевается надо мной?
Эскалатор выплеснул их в уютный зальчик, где, как усеявшие луг ромашки,
цвели парящие над зеленым полом белые лепестковые столики. Мы первые не
сдюжили, подумал Коль, озираясь - в буфете никого не было.
- Давай к окну, вон туда, - предложил Гийом, а сам, широко шагая, двинулся к
пузатым разноцветным шифраторам. Коль уселся, поставил подбородок на
сцепленные ладони. Прямо у ног его головокружительно зияла двухсотметровая
бездна. Зачем-то Коль пнул ее ногой - как и следовало ожидать, носок туфли
отлетел от невидимой твердой преграды.
- Апельсиновый? - громко спросил Гийом.
- Грейпфрутовый.
- Бутербродик?
- Авек плезир...
С небольшим подносом - два высоких бокала, тарелочка с бутерами - Гийом,
улыбаясь дружелюбно, шел к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
фокусы не хляли. В разговор входилось легко, женщины были умны и отзывчивы,
и ощущалась в них некая выжидательность, но стоило Колю от естественных
первых, пусть и чуть натянутых, фраз начать куртуазно вешать лапшу на уши -
не разговаривать же с первой встречной всерьез, да и что тут скажешь? -
некая выжидательность замещалась некоей страдательностью, и наползала
непонятная, но непроницаемая стенка. Главный идиотизм был в том, что
собеседницы мужественно пытались поддержать беседу, взять Колев тон, но уже
сам Коль начинал ощущать, что делает что-то не то.
Всеволод заходил побеседовать, выкроил время главковерк всея космическая
мощь... И ведь, в общем-то, с первого дня Всеволод очень нравился Колю,
может, даже больше остальных, с кем свела его за эту неделю его новая
судьба. И говорили по делу - не о науке бесконечной, и не о здоровье, а о
звездолете, о том, что там хотят сделать музей, и нужны Колевы консультации.
Не согласился бы он слетать на "Восток звездный", или это ему будет
психологически тяжело? И еще вопрос серьезный - разделились мнения, где
музей делать. Одни считают, что надо корабль на мощных гравиторах опустить с
орбиты на Землю, скорее всего, на бывший Байконур, потому что первый
звездный крейсер был назван, по решению отправлявшей экспедицию ООН, в честь
первого корабля с человеком, и где-то правильно назван, ведь, как не
относись к Никите и его команде за то, что они человека, будто подопытную
крысу-рекордистку, шуганули на виток, для тех, кто "Восток" делал и на нем
летел, это действиетльно был подвиг; другие считают, что надо оставить
звездолет, как есть, на стационарной орбите, пусть это даже повредит
посещаемости; зато те, кто придет, полнее поймут чувство отъединенности и
пустоты вокруг, и превращать механизм, назначенный его создателями только
для космоса, в игрушку среди карагачей и олеандров, есть надругательство над
памятью давно умерших дерзких и талантливых людей. А мнение Коля? Но Колю
было не до того. Он отвечал невпопад, обещал, что еще подумает, аа сам
смотрел на сильное лицо, на плечищи маршала, на обтянувшую атлетическую
грудь полупрозрачную безрукавку, и сравнивал себя с ним, и вообще с
мужчинами этого мира, и думал: господи, да куда мне теперь с аритмией,
анемией, черт знает, чем еще... да даже и без них... Телки меня просто не
почувствуют, пыхти не пыхти. И почему-то от начала разговора в голову
навязчиво толкалось и ломилось воспоминание, мучительно стыдное уже и в
конце той жизни, и подавно в этой: как он, сам-то по деду чех, с именем
немецким в честь немецкого канцлера, при котором незадолго до рождения
будущего звездного пилота соединились наконец Германии, сидит в курсантской
казарме с пятью такими же двадцатилетними остолопами и снисходительно цедит,
якобы с изуществом держа дымливую "Флуерашину" у рта: "Русских просто уже
нет. Они сами истребили себя, а остаток генетически выродился в семидесятых.
Сейчас русские - это не нация, а сословие, каста. Кто за сохранение остатков
империи - тот и русский..." Хорошо, что Всеволод этого не знает, думал Коль.
О подобных эпизодах, как назло один за другим запузырившихся в памяти, он
даже под пыткой никогда не рассказал бы этому Добрыне, да и кому угодно,
хоть Ибису, хоть чибису... Не получилось разговора. Полвечера Всеволод
пытался вовлечь Коля в свои дела, потом ушел - время свободное вышло.
Назавтра Коль опять делал доклад для полного зала планетологов - на сей раз
о хищных гейзерах второй планеты Эпсилон Эридана. Гейзеры были штукой вполне
загадочной, одной из многих загадочных штук, встреченных в полете, и, хотя
ассистенты и видео крутили на экран, и давали всю цифирь на кресельные
компьютеры, самого Коля, когда он отговорил, еще часа три мучили вопросами.
Затем, после обеда, доклад трансформировался в дискуссию, и Коль сидел,
неловко было уйти, решат еще, что он тупой звездный извозчик, довез
материалы - нате, а мне все до лампочки. Какие-то высказывания, кажется,
были дельными, но в целом Коль негусто понимал. Ясутоки, пребывавший рядом,
время от времени мягко спрашивал, на устал ли Коль, не угодно ли ему
покинуть зал и отдохнуть, или, например, поплескаться в бассейне - и Коль, с
каждым разом все раздраженнее огрызался: хочу, дескать, узнать, что
сообразит высокая наука двадцать третьего века. "Ты что же, Ясутоки-сан,
думаешь, мне эти гейзеры до лампочки? Это вам, может быть - а я над ними
летывал, вот так, в пяти метрах!" Ясутоки спрятал глаза, но не смог утаить
тяжелого вздоха. Когда с кафедры пошло: "Эндодистантность плазмы при
синхротронном лучеиспускании ложа, естественно, обусловливает гиперпульсации
псевдоподий" - сидевшмй за Ясутоки Гийом наклонился к Колю и тихо сказал: "
Думаю, ничего интересного уже не будет. Пошла вода в ступе". Бред это, а не
вода, подумал Коль, но, сам не понимая, отчего, встал на принцип: "А мне
интересно!" Гийом пожал плечами. Докладчик был в ударе, Коль понимал одно
слово из десяти. Через пять минут у него аж в груди заныло. Гийом опять
наклонился к нему: "Я в буфет. Хочешь в компанию?" И Коль сдался.
Они вышли из конференц-зала. Ближайший буфет был этажом выше, они встали на
безлюдный эскалатор, шустро и беззвучно струившийся поперек прозрачной
стены, за которой зеленым и золотистым полотном стелилась чуть всхолмленная
степь.
- Нет, - сказал Гийом, - серьезная работа впереди. Это все дилетантизм.
- Почему?
- Мозговой штурм в таком громадном зале не проходит. Устаешь быстро.
- Я вот совсем не устал.
Мимолетная тень пробежала по лицу генерала, одетого теперь, будто запевала
какой-нибудь рок-группы.
- У тебя тренировка межзвездная, - сказал он, чуть помедлив. - Терпение,
воля, целеустремленость. И потом, для тебя гейзеры не абстрактный объект
исследования, а переживаемый факт биографии.
Неужели, подумал Коль, на моей роже так явно сверкает скука, и этот молодец
за здорово живешь издевается надо мной?
Эскалатор выплеснул их в уютный зальчик, где, как усеявшие луг ромашки,
цвели парящие над зеленым полом белые лепестковые столики. Мы первые не
сдюжили, подумал Коль, озираясь - в буфете никого не было.
- Давай к окну, вон туда, - предложил Гийом, а сам, широко шагая, двинулся к
пузатым разноцветным шифраторам. Коль уселся, поставил подбородок на
сцепленные ладони. Прямо у ног его головокружительно зияла двухсотметровая
бездна. Зачем-то Коль пнул ее ногой - как и следовало ожидать, носок туфли
отлетел от невидимой твердой преграды.
- Апельсиновый? - громко спросил Гийом.
- Грейпфрутовый.
- Бутербродик?
- Авек плезир...
С небольшим подносом - два высоких бокала, тарелочка с бутерами - Гийом,
улыбаясь дружелюбно, шел к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23