Я смотрю ему прямо в глаза и констатирую, что они бегают, словно мышь в западне.
"Так-так”, — говорю я себе, ибо я хорошо владею этим способом общения.
Хозяин силится продемонстрировать хорошее настроение, хотя далек от того, чтобы его испытывать.
— Вам что-нибудь нужно, господин комиссар?
— Да, я хотел вас попросить одолжить мне минут на десять Жано. Мне надо погрузить тяжелую вещь и нужна помощь.
Хозяин “Сторожевой башни” сдерживает гримасу неудовольствия.
— Это срочно?
— Срочно, — отвечаю я.
— Ладно, — говорит поджариватель коровьих сыновей, — оставь, Жано, свой соус и поторопись!
Я ухожу с Жано, следующим за мной по пятам. Ему явно не по себе. Я чувствую, что искусное расследование, проведенное моей мамой, не замедлит принести свои плоды.
— Куда мы идем? — квакает Жано (он бы охотнее каркнул, но у него не получается “р”) Жано — крепкий парень лет двадцати трех с узким, как лента пишущей машинки, лбом, потухшими глазами и большим слюнявым ртом. Думаю, что ему всю жизнь придется быть посудомойщиком, причем отнюдь не в команде капитана Кусто, — это я вам говорю!
— Ко мне в комнату, — кратко отвечаю я.
Мы поднимаемся. Когда мы входим, он машинально ищет глазами чемодан или другую тяжелую вещь, которая подтвердила бы предлог, под которым я реквизировал его у хозяина. Но ничего похожего не находит.
Я закрываю дверь на ключ, вынимаю его и начинаю им поигрывать, что заставляет побледнеть бедного парня. Используя ключ как ствол револьвера, я прижимаю его к широкой груди мойщика посуды. Он отступает. Я его безжалостно подталкиваю к вольтеровскому креслу и вынуждаю сесть — Тебе сколько лет, мой маленький Жано? — сладким голосом спрашиваю я его.
— Двадцать четыре, — невнятно бормочет он.
— Следовательно, ты совершеннолетний и у тебя есть все прививки.
Такая проделка, которую ты совершил сегодня утром, обойдется тебе лет в пять тюрьмы, это в том случае, если ты еще не сидел.
Его слюна превращается в гипс. Он не в состоянии ее проглотить, и она остается у него прилипшей к небу.
— Но я…
— Ты?
Он растерян, и его нижняя челюсть начинает слегка дрожать — Давай-давай, ты собирался что-то сказать…
— Нет, я…
Мне его жаль Жано не кретин, но его интеллект развит меньше, чем его бицепсы.
— Ту штуковину, которую ты сегодня утром сунул под сиденье моей тачки, кто тебе ее дал?
В его голове, должно быть, одновременно звонят базельские и арагонские колокола. Взгляд несчастного неподвижен, и сопля школьника выползает из его бледного носа.
— Ты не хочешь говорить здесь? Ты предпочитаешь, чтобы мы отправились поговорить об этом в комиссариат? Ладно, как хочешь.
Он делает растерянный жест — Я… Это.., это была шутка, господин комиссар.
— Уф! Выложил!
От него нетрудно будет добиться признания.
— У тебя очень разрушительные шутки, Жано.
— Я хотел.., это из-за газет… Когда я узнал, что господин Берюрье… Это чтобы поиграть в того сумасшедшего, понимаете?
Вот она где опасность прессы! Она распространяет определенные мнения, создает различные мифы и героев отделов происшествий, и слабые головой люди, подобные этому поваренку, попадаются на удочку. Им хочется убедить себя, что они тоже не робкого десятка, и они бросаются на поиски приключений.
— А, так ты хотел поиграть в сумасшедшего, приятель?
— Я не знал, что дело так обернется. Это была всего-навсего учебная граната, которую я прихватил из армии. Я думал только попугать вашего друга.
Я пристально смотрю на бедолагу, вертя ключ на указательном пальце.
— И ты не подумал, что в твоей так называемой гранате может оказаться порох? Порох, от которого загорелись сиденья! Ну и болван же ты!
Я не выдерживаю и даю ему две крепких пощечины. Угробить почти новую машину, чтобы поиграть в злодея! Есть от чего возмутиться.
Какое-то мгновение меня одолевает желание засадить за решетку эту личинку. Затем я отдаю себе отчет, что этим я не окажу обществу услуги. До сих пор он был просто глуп. В тюрьме он станет злым. Может, нынешний урок окажется для него спасительным, и на будущее он потеряет желание оригинальничать? В любом случае страховая компания оплатит сгоревшую тачку! И потом есть еще Фелиция. У нее исстрадалось бы сердце, узнай она, что из-за нее маленькому негодяю доведется отведать сырой соломы тюремных камер. Я поднимаю его за отвороты куртки в мелкую клетку.
— Послушай, гаденыш! Я даю тебе шанс. Если пойдешь правильной дорогой, все будет в порядке. Но, если ты споткнешься, тебя отправят шить шлепанцы до тех пор, пока не заплесневеешь, понял? И это не пустые угрозы. За тобой будут присматривать. Считай, что тебе повезло, поскольку сердце у меня столь же большое, как и твоя глупость. А теперь давай проваливай!
У него по щекам текут слезы. Он останавливается у двери и лепечет:
— Она закрыта на ключ!
Я отпираю дверь. Проходя мимо меня, он прикрывает лицо рукой, но получает удар моей ножкой 42-го размера в задницу. Это помогает ему одолеть шесть ступенек вниз без остановок. Едва он исчезает, как появляется моя встревоженная мама.
— Ну что?
— Это был действительно он. Он использовал учебную гранату. Ему захотелось побыть оригинальным.
— Что ты с ним сделал?
— Влепил пару пощечин. Что ты хочешь, чтобы я ему сделал? Он схлопотал бы самое малое два года тюрьмы. А зачем?
Теперь мама начинает лить слезы. Она целует меня.
— Ты добрый мальчик, Антуан.
— Это не его вина, что жизнь такая мерзкая и что ему сунули в руку гранату прежде, чем оторвали от материнской груди.
Я подхожу к окну, чтобы полюбоваться на золото наступающего вечера.
Меня гложет воспоминание о Наташе. Смешно. Во время встречи с ней я думал только о том, как бы выведать необходимые сведения. И вот ретроспективно я начинаю испытывать ее славянское обаяние. У нее как раз такие глаза, которые я люблю, и бюстгальтер, чудесно выполняющий свою функцию. Мне очень хотелось бы провести отпуск в ее декольте.
— Следствие продвигается? — интересуется Фелиция.
Я гляжу на старую мельницу с запрудой, покрытой лилиями, с ее заржавевшими затворами и плакучими ивами.
— Да, мама, чертовски. Никогда не имел подобных дел. Все три кандидата погибли в течение недели. Первый покончил с собой. Второй убит. А с третьим произошел идиотский случай. Черная серия, одним словом! Редко, но такое случается.
— В общем, — со знанием дела подводит итог матушка знаменитого комиссара Сан-Антонио, — в общем, Антуан, тебе надо раскрыть всего лишь одно преступление?
— Да, мама, всего лишь одно.
Снизу до меня доносится песня “Три чесальщика”:
Ибо мы,
Ибо мы,
Ибо мы чесальщики!
Этот доблестный гимн орут три подвыпивших певца. Певцы с лужеными глотками — Берю, Пино, Морбле. Фелиция заливается смехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36