до его дома они
добрались быстро. Наскоро омыв руки, хозяин достал сырные
лепешки, маслины и, многообещающе улыбаясь, притащил из подвала
большой запотевший кувшин.
- Это "бешу", египетское пиво,- заговорщически
сказал он.- Наверное, ты не пробовал его никогда.
- Не пробовал,- признался Калхас и, удивляясь
собственному любопытству, наблюдал за тем, как в чашки льется
слабо пенящаяся жидкость песочного цвета.
- Я и сам не пробовал,- хихикнул Газария.- Но мне
удалось узнать, как его делать. Сушил полбу, потом мочил,
проращивал. У меня на родине, да и здесь, в Киликии, делают
веселые напитки из ячменя, но не такие, как в Египте. Там,
говорят, их пьет и раб, и царь. Никто, даже самые большие жрецы
не воротят от него нос, не ругают пойлом. Ну ладно, давай
испытаем вкус.
Газария пил медленно, чинно, а Калхас - торопливыми большими
глотками. Бешу показался ему горьким и неприятным. Чтобы не
обидеть хозяина, хотелось побыстрее проглотить непривычное
питье. Но едва он совершил последний глоток, горечь с языка
ушла. Рот наполнился бархатным хлебным привкусом, а вверх по
затылку побежали теплые струйки крови.
- Еще? - полузакрыв глаза и счастливо улыбаясь спросил
сириец.
- Еще,- Калхас подставил чашку под прохладную струю.
Когда бешу нагрелся, он стал шипеть и давать большую желтую
пену. Газария порывался унести кувшин с остатками египетского
пива в подвал, чтобы заменить его другим, холодным, но пастух не
давал сделать этого.
- Допьем. Зачем ему пропадать? - повторял он.
Пиво оказалось ужасно хмельным, но хмель не был тяжелым. Все
множество чувств, которые довелось испытать в последние дни,
пастух видел разложенными перед собой какою-то заботливой рукой.
Благодаря бешу он мог смотреть на них отстраненно, а не
смешивать ненависть, печаль, любовь в тот ком, что душил его на
берегу ручья. Калхас слушал сочувственные слова Газарии и доводы
сирийца казались ему весьма убедительными.
- Ты говоришь так, словно она умерла! - увещевал
сводник.- От скорби ей легче не будет. И смотреть ей станет
куда приятней в румяное лицо, чем в бледное или изможденное.
- Гиртеаду еще нужно отнять у Софии.
- Отнимешь! Почему бы нет? Судьба подарила тебе ее, потом
забрала, затем снова подарит. Сколько раз в жизни все
выворачивается наизнанку - не перечесть!
- Тебе нужно возвратиться к стратегу,- продолжал
Газария.- Раз он обещал помочь, ты должен вытрясти из него
исполнение обещанного. Даже в самом худшем случае, если придется
рассчитывать на собственные силы, в доме Эвмена ты сможешь найти
деньги... Зачем деньги? Чтобы нанять лихих людей, отбить
девушку и скрыться - хотя бы к тому же Антигону.
Газария торжествующе смотрел на Калхаса - словно Гиртеада уже
сидела рядом с ними. А пастух возмущенно мотал головой.
- Нет. Только не к Антигону.
- Ну, смотри,- сириец принципиально не желал понимать,
чем один полководец Александра отличается от другого.- Для
меня они на одно лицо. Эвмен разумен, он не свирепствует, его
войска не обирают Тарс - и это хорошо. Но Антигон в своих
провинциях, говорят, тоже не свирепствует. К тому же у него
большая армия. Сейчас весь Тарс молится, чтобы боги отвратили
стратега от идеи дать бой под стенами города. С теми отрядами,
что находятся здесь, Эвмен все равно его не удержит. А ярость
победителей обернется на нас...
С языка Калхаса готовы были сорваться злые слова, но он
сдерживал себя, понимая, что нельзя отвечать упреками на
сочувствие и радушие.
Второй кувшин казался пастуху уже сладким. Горести,
политика - все утекло с бархатной песчаной жидкостью. Разговор
становился все более бессвязным и нечленораздельным, а главной
задачей стало удержать свое тело в диагональном положении, не
откинуться на спину и не забыться.
Первым захрапел Газария. Он лежал в позе пирующего, оперевшись
на левую руку и малейшее движение заставило бы его голову
рухнуть. Калхас, удивляясь тому, что в нем еще сохранились
остатки твердости, подобрался к своднику и осторожно опустил
голову того на пол. Затем поднялся, вышел по нужде на грязный
задний двор сирийца и долго собирался с силами, прежде чем
совершить соленое возлияние во славу Сабазия.
Это усилие подкосило его. Вернувшись в дом, Калхас сел,
потянулся к чаше, обнаружил, что она пуста и обескураженно
растянулся рядом с булькающим, хрипящим, свистящим Газарией.
* * *
* * *
Тяжесть и боль в голове отвлекали Калхаса, и он не сразу
обнаружил, что находится в очень знакомой комнате. Из
квадратного, высоко пробитого оконца падал дневной свет, на полу
комком лежала одежда.
Он в доме Эвмена! Бегство, драка, ручей, Газария, пиво
постепенно сложились в картину вчерашнего дня. Похмелье и горе
смешались с неожиданным стыдом. Пытаясь освободиться от него,
Калхас соображал, как он оказался здесь, но память подсказывала
только бессвязные картины мутного хмельного сна.
Тогда Калхас стал прислушиваться к тому, что происходит в
доме. Из-за двери доносились шаги, шум передвигаемых тяжелых
вещей, возбужденные голоса слуг. Удивленный, аркадянин справился
с дурнотой и сел. Около ложа стоял таз с холодной водой.
Опустившись на колени, пастух окунул в него голову. Удовольствие
от холода было таким, что Калхас еще несколько раз погружал в
воду лицо. Почувствовав наконец облегчение, он утерся краем
хламиды и набросил ее на плечи. Пора было выходить наружу.
В коридоре на него едва не уронили короб с чем-то тяжелым. Слуги
деловито опустошали дом стратега, упаковывая скарб и вытаскивая
его на улицу.
- Снимаемся,- коротко бросил один из них в ответ на
вопрос пастуха.
Поминутно прижимаясь к стене, дабы не оказаться сметенным
очередной ношей, пастух отправился на поиски того, кто объяснил
бы ему, в чем дело. Ни Иеронима, ни Тиридата он так и не нашел,
а потому решился побеспокоить автократора.
Телохранители, стоявшие у покоев Эвмена, не пропустили его,
сославшись на занятость хозяина. Калхасу не хотелось
возвращаться в комнату, и он стал ждать. Мысли о Гиртеаде
постепенно превращались в раздраженную, беспокойную тоску, и
вместо просьбы о помощи, с которой прорицатель хотел обратиться
к стратегу, в его голове опять начали складываться упреки.
Калхас пребывал во взвинченном состоянии до тех пор, пока двери
не открылись и из покоев Эвмена не появился Антиген. Лицо
македонянина изобразило радость и удовольствие.
- Я столько времени не видел тебя, что уже начал
скучать по своему спасителю! - В знак приветствия Антиген
обхватил руками Калхаса и стиснул его с удивительной для
старческого тела силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
добрались быстро. Наскоро омыв руки, хозяин достал сырные
лепешки, маслины и, многообещающе улыбаясь, притащил из подвала
большой запотевший кувшин.
- Это "бешу", египетское пиво,- заговорщически
сказал он.- Наверное, ты не пробовал его никогда.
- Не пробовал,- признался Калхас и, удивляясь
собственному любопытству, наблюдал за тем, как в чашки льется
слабо пенящаяся жидкость песочного цвета.
- Я и сам не пробовал,- хихикнул Газария.- Но мне
удалось узнать, как его делать. Сушил полбу, потом мочил,
проращивал. У меня на родине, да и здесь, в Киликии, делают
веселые напитки из ячменя, но не такие, как в Египте. Там,
говорят, их пьет и раб, и царь. Никто, даже самые большие жрецы
не воротят от него нос, не ругают пойлом. Ну ладно, давай
испытаем вкус.
Газария пил медленно, чинно, а Калхас - торопливыми большими
глотками. Бешу показался ему горьким и неприятным. Чтобы не
обидеть хозяина, хотелось побыстрее проглотить непривычное
питье. Но едва он совершил последний глоток, горечь с языка
ушла. Рот наполнился бархатным хлебным привкусом, а вверх по
затылку побежали теплые струйки крови.
- Еще? - полузакрыв глаза и счастливо улыбаясь спросил
сириец.
- Еще,- Калхас подставил чашку под прохладную струю.
Когда бешу нагрелся, он стал шипеть и давать большую желтую
пену. Газария порывался унести кувшин с остатками египетского
пива в подвал, чтобы заменить его другим, холодным, но пастух не
давал сделать этого.
- Допьем. Зачем ему пропадать? - повторял он.
Пиво оказалось ужасно хмельным, но хмель не был тяжелым. Все
множество чувств, которые довелось испытать в последние дни,
пастух видел разложенными перед собой какою-то заботливой рукой.
Благодаря бешу он мог смотреть на них отстраненно, а не
смешивать ненависть, печаль, любовь в тот ком, что душил его на
берегу ручья. Калхас слушал сочувственные слова Газарии и доводы
сирийца казались ему весьма убедительными.
- Ты говоришь так, словно она умерла! - увещевал
сводник.- От скорби ей легче не будет. И смотреть ей станет
куда приятней в румяное лицо, чем в бледное или изможденное.
- Гиртеаду еще нужно отнять у Софии.
- Отнимешь! Почему бы нет? Судьба подарила тебе ее, потом
забрала, затем снова подарит. Сколько раз в жизни все
выворачивается наизнанку - не перечесть!
- Тебе нужно возвратиться к стратегу,- продолжал
Газария.- Раз он обещал помочь, ты должен вытрясти из него
исполнение обещанного. Даже в самом худшем случае, если придется
рассчитывать на собственные силы, в доме Эвмена ты сможешь найти
деньги... Зачем деньги? Чтобы нанять лихих людей, отбить
девушку и скрыться - хотя бы к тому же Антигону.
Газария торжествующе смотрел на Калхаса - словно Гиртеада уже
сидела рядом с ними. А пастух возмущенно мотал головой.
- Нет. Только не к Антигону.
- Ну, смотри,- сириец принципиально не желал понимать,
чем один полководец Александра отличается от другого.- Для
меня они на одно лицо. Эвмен разумен, он не свирепствует, его
войска не обирают Тарс - и это хорошо. Но Антигон в своих
провинциях, говорят, тоже не свирепствует. К тому же у него
большая армия. Сейчас весь Тарс молится, чтобы боги отвратили
стратега от идеи дать бой под стенами города. С теми отрядами,
что находятся здесь, Эвмен все равно его не удержит. А ярость
победителей обернется на нас...
С языка Калхаса готовы были сорваться злые слова, но он
сдерживал себя, понимая, что нельзя отвечать упреками на
сочувствие и радушие.
Второй кувшин казался пастуху уже сладким. Горести,
политика - все утекло с бархатной песчаной жидкостью. Разговор
становился все более бессвязным и нечленораздельным, а главной
задачей стало удержать свое тело в диагональном положении, не
откинуться на спину и не забыться.
Первым захрапел Газария. Он лежал в позе пирующего, оперевшись
на левую руку и малейшее движение заставило бы его голову
рухнуть. Калхас, удивляясь тому, что в нем еще сохранились
остатки твердости, подобрался к своднику и осторожно опустил
голову того на пол. Затем поднялся, вышел по нужде на грязный
задний двор сирийца и долго собирался с силами, прежде чем
совершить соленое возлияние во славу Сабазия.
Это усилие подкосило его. Вернувшись в дом, Калхас сел,
потянулся к чаше, обнаружил, что она пуста и обескураженно
растянулся рядом с булькающим, хрипящим, свистящим Газарией.
* * *
* * *
Тяжесть и боль в голове отвлекали Калхаса, и он не сразу
обнаружил, что находится в очень знакомой комнате. Из
квадратного, высоко пробитого оконца падал дневной свет, на полу
комком лежала одежда.
Он в доме Эвмена! Бегство, драка, ручей, Газария, пиво
постепенно сложились в картину вчерашнего дня. Похмелье и горе
смешались с неожиданным стыдом. Пытаясь освободиться от него,
Калхас соображал, как он оказался здесь, но память подсказывала
только бессвязные картины мутного хмельного сна.
Тогда Калхас стал прислушиваться к тому, что происходит в
доме. Из-за двери доносились шаги, шум передвигаемых тяжелых
вещей, возбужденные голоса слуг. Удивленный, аркадянин справился
с дурнотой и сел. Около ложа стоял таз с холодной водой.
Опустившись на колени, пастух окунул в него голову. Удовольствие
от холода было таким, что Калхас еще несколько раз погружал в
воду лицо. Почувствовав наконец облегчение, он утерся краем
хламиды и набросил ее на плечи. Пора было выходить наружу.
В коридоре на него едва не уронили короб с чем-то тяжелым. Слуги
деловито опустошали дом стратега, упаковывая скарб и вытаскивая
его на улицу.
- Снимаемся,- коротко бросил один из них в ответ на
вопрос пастуха.
Поминутно прижимаясь к стене, дабы не оказаться сметенным
очередной ношей, пастух отправился на поиски того, кто объяснил
бы ему, в чем дело. Ни Иеронима, ни Тиридата он так и не нашел,
а потому решился побеспокоить автократора.
Телохранители, стоявшие у покоев Эвмена, не пропустили его,
сославшись на занятость хозяина. Калхасу не хотелось
возвращаться в комнату, и он стал ждать. Мысли о Гиртеаде
постепенно превращались в раздраженную, беспокойную тоску, и
вместо просьбы о помощи, с которой прорицатель хотел обратиться
к стратегу, в его голове опять начали складываться упреки.
Калхас пребывал во взвинченном состоянии до тех пор, пока двери
не открылись и из покоев Эвмена не появился Антиген. Лицо
македонянина изобразило радость и удовольствие.
- Я столько времени не видел тебя, что уже начал
скучать по своему спасителю! - В знак приветствия Антиген
обхватил руками Калхаса и стиснул его с удивительной для
старческого тела силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42