— Чем и занимаюсь, — спокойно ответила та, продолжая вязать шарфик.
— Но по роли я батальонный комиссар! — продолжал неистовствовать Тубин. — А вы мне приляпали кубари — политрук! Это же совершенно разные характеры!
Славин, стоявший в павильоне возле камеры, недоуменно посмотрел на режиссера фильма Сазонова:
— При чем здесь петлицы и характер?
Тот пожал плечами:
— Это необъяснимо. Артист. Совершенно особая психология. А может, роль не выучил. Артистам платят мало, вот и вертится: на радио почитает, на телевидении снимется, в Бюро пропаганды киноискусства подрядится на выступления, — времени-то на искусство и не остается… — вздохнул Сазонов. — Пока будут менять кубари на шпалы, поучит.
— Это удобно, если я с ним поговорю перед съемкой?
— Да, бога ради… Мы начнем работать не раньше чем через час.
— Так долго готовитесь?
— Свет надо ставить, а у нас аппаратура тридцатых годов, рухлядь. Обязательно что-нибудь в декорации отвалится, пойдут искать постановщика, чтоб он гвоздь прибил. Найдут, уговорят, прибьет, а тут перерыв… Осветители его неукоснительно соблюдают. Они никак не заинтересованы в результатах работы съемочной группы, живут на зарплату, наш успех или провал их мало волнует. Попьют осветители чайку, а Тубин скажет, что ему пора на спектакль, — вся съемка сорвана. Так и живем…
— «Земля у нас обильна, порядка ж нет как нет», — усмехнулся Славин.
— Графом Алексеем Константиновичем Толстым пробавляетесь? — поинтересовался Сазонов. — Рискованно, весьма рискованно.
— Почему? — задумчиво рассматривая из темноты павильона лицо Тубина, спросил Славин.
— Сейчас появился целый сонм защитников дореволюционной истории России, стоят на страже величия державы, ее традиций.
— Правильно делают, по-моему.
— Ой ли? Гипертрофированная любовь ко всему своему — даже к тому, что кроваво и темно, — к добру не приводит. Я понимаю, Донской, Радищев, Чайковский, но когда иные радетели квасного патриотизма начинают меня убеждать, что Николай Первый был вполне интеллигентным человеком, чугунку в России построил, мне делается стыдно перед Пушкиным и Лермонтовым.
— Ну, такого рода монархические настроения просто неинтеллигентны, — заметил Славин, — и свидетельствуют о малой научной подготовленности собеседника. Не обращайте внимания, нервы сбережете…
— Нервов вообще не осталось, ошметки…
— Скажите, а Тубин в экспедиции всех в преферанс обыгрывает?
— Ах, вам и это известно? Ну и пресса… Да, он играет жестко, красиво играет, школа Иванова, ничего не скажешь.
— Школа Иванова? А кто это?
— Его приятель, математик… Поразительный мужик! Мозг как компьютер… Но он не только математик, он великий артист и психолог. Играет каждого участника пульки, рисует себе его психологический портрет, только поэтому и обставляет всех нас.
— Всегда?
— По-моему, всегда.
— Помногу?
— Да уж не на рубль.
— А куда деньги девает?
— Гуляка… Осталась пара-тройка мужских лет, потом старость, вот и торопится…
— Хорошо его знаете?
— Он к Тубину прилетал в Ялту, когда мы там работали. Я еще снял его в эпизоде, где гоняют на водных лыжах, он утер нос профессионалам.
— У нас нет профессионалов, — улыбнулся Славин. — Наш спорт любительский… Днем слесарь на заводе, а вечером едет в «Лужники» играть против сборной ФРГ, разве нет?
…Славин пошел на съемочную площадку, под свет юпитеров, к Тубину; тот сразу же сказал, что Митя Степанов его старый ДРУГ.
— Хочу сняться в его сценарии, но он мне одних злодеев предлагает, а на злодеях звание народного артиста Союза не получишь, нужна галерея положительных образов, да и премию дают только тем актерам, которые играют передовиков; удивляюсь, как Броневому дали орден за Мюллера…
Славин поинтересовался:
— А какое значение для роли имеет то, что вместо шпал вам повесили кубари на петлицы, Василий Аркадьевич?
— Не понятно? — удивился тот искренне.
— Совершенно не понятно.
— Никто не понимает трепетную душу артиста, — вздохнул Тубин. — А жаль. Если я батальонный комиссар, то и ощущаю себя по-комиссарски… Политрук — низшее звено политработников, надо искать свою краску, манеру поведения, а в режиссерском сценарии было: батальонный комиссар. К этому я и готовился, Симонова перечитал, Гроссмана, Бондарева с Быковым, Бориса Васильева… Нафантазировал характер, в сценарии-то один контур, не слова — жестянки, сплошная функциональность… И — на тебе, политрук!
— А какая награда на гимнастерке… Это тоже важно для артиста?
— Невероятно! Однажды я играл в довольно большом эпизоде — роль маршала Мерецкова. Вы себе не представляете, какую летящую радость я испытывал все то время, пока носил маршальскую форму со Звездой Героя…
— А в преферанс это играть не мешало? — усмехнулся Славин.
— Что вы! Какой там, к черту, преферанс! Я не мог взять в руки карты! Я был в образе полководца! У меня сон пропал, врачи седуксен прописали!
— А вы бы Иванова сыграть смогли?
— Егора?
— Да.
— Если б написали, смог. Характер. Камень. Махина. И при этом нежный ребенок. В нем мало кто видит мальчика, решившего доказать миру свое право на мечту. Он же прячется от людей, придумал себе имэдж, под ним и живет…
— Но у него ни Звезд нет, ни лауреатств… Лацканы пустые, один характер, — поддел Славин.
— Звезды будут, — убежденно ответил Тубин. — И лауреатство тоже. Обидно, конечно, если посмертно…
— Кто у вас в пятницу проиграл? — лениво поинтересовался Славин. — Говорят, рубка была любопытнейшая…
— Гена пролетел как голубь.
— Кульков?
— Да. — Актер расхохотался. — Слыхали историю про то, как хоронили преферансиста, который умер от разрыва сердца, взяв две взятки на мизере?
— Не слыхал.
— Но в преф играете?
— Если только в поезде.
— Тогда поймете… Хоронят покойника коллеги по зеленому столу, скорбно идут за гробом, а один участник пульки шепчет другому: «Если бы я зашел к нему восьмеркой треф, — и кивает на гроб, — он бы потащил не две, а шесть взяток…»
— Странно, я встречался сегодня с Ивановым, — посмеявшись над анекдотом, заметил Славин, — и он не произвел на меня впечатление человека, живущего под имэджем…
— Это, знаете ли, вопрос талантливости… Если вы сразу же замечаете, что человек играет, — тогда, конечно, неинтересно; провинция наигрывает так, что швы видны. Только личность вживается в образ, который ею задуман и выбран… Помните, у Пастернака: «Пройду, как образ входит в образ и как предмет сечет предмет».
— А как бы вы играли Иванова?
— Не понял. Что значит — как бы играл? Так, как его образ написал бы сценарист…
— Допустим, сценарист его не знает. Но вам предлагают материал, где есть ученый, похожий на Иванова… Вы вправе предложить свое прочтение образа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95