Петька, уборщик с вахты, захлебываясь от восторга, поведал, как Монгол завел в будку троих дежуривших в ночь побега охранников. Потом из будки в течение добрых десяти минут доносились лишь глухие удары да стоны. Затем наказанные выползли из помещения вахты и в соответствии с полученными инструкциями удесятерили усилия по розыску. Теперь им предстоит конвоировать в «воронке» беглецов. Господи, помоги беднягам!
Прошло время, кутерьма улеглась. Мы со «студентом» подкатились к Божку:
— Алексей Софронович, мы решили проявить себя получше. Возьмем каждый по отделению школьников и будем помогать им в учебе. Польза будет. Только вы, если конечно не против, сами объявите об этом — как бы в порядке поручения, — начал Талалаев. — А то слушаться не будут, да и не принято самому вылазить.
Капитан хитро прищурился. Подоплека нашей «инициативы» была достаточно прозрачной. Да мы и не скрывали своих намерений.
— Итак, хотите себя зарекомендовать? — Божок пристально вглядывался в нас. — Побуждения понятны. Вы, наверно, понимаете, что берете на себя большую ответственность, и если завалите дело — прямая вам дорога в ИТК?
Вечером приказом начальника отряда всех свободных от дежурств собрали в красном уголке.
— Все устали, хотят спать. Поэтому буду краток, — сказал Божок. — Талалаев и Лемешко, подойдите к столу. Сейчас вы переселяетесь в седьмое и девятое отделения, чтобы помогать ребятам в учебе. Посмотрим, чему вас в институте учили, тем более, что по отзывам мастеров, толку от вас на производстве что-то не видно. Так что попробуйте мне не дать повышения успеваемости! Всем разойтись, кроме Талалаева, Лемешко и актива названных отделений.
Начался новый этап моей жизни в колонии. Вскоре я понял, что сам вырыл себе яму. Учиться хотели единицы, а каждая двойка тянула назад в соревновании, взамен уютного безделья на инструментальном участке я приобрел массу хлопот. Но без актива нет и свободы. Заканчивалась треть срока, по отбытии которой я мог рассчитывать на досрочное освобождение. Знала это и администрация.
Меня выпустили работать за зону. Махая метлой под стеной колонии, я поражался, глядя на спешащих прохожих. Никто не остановится перекинуться парой слов, не угостит сигаретой. Неужели коротко стриженные парни в черных робах с нагрудными бирками никому не интересны, даже как экзотика?
Вот идут парень и девушка. Проходят, скользнув по мне взглядом. Потом, вероятно, посидят в кафе, девушка беспечно будет болтать, ковыряя в вазочке тающее мороженое, а парень пропустит рюмочку коньяку. Его глаза заблестят смелее, он вдруг увидит, что у девушки удивительно круглые и белые колени, он ощутит сладковатый терпкий запах ее волос. Рука его найдет руку девушки, и ее пальцы вздрогнут. Севшим от волнения голосом парень предложит девушке заглянуть к знакомому, посмотреть «видик». И вот они вдвоем в комнате. Знакомый возится на кухне с кофе, на экране демонстрирует фантастические груди одна ил бесчисленных Мессалин, за окном — приглушенный Шум города, в висках туго бьется юная кровь, подстегивая желание…
Я, наверное, задремал, опершись на метлу, потому что, когда рука соскользнула с держака, основательно клюнул носом.
Во что бы то ни стало надо вырваться отсюда!
Заключенного, представленного к условно-досрочному освобождению, на пути к свободе ожидают два препятствия: комиссия и суд, официально утверждающий ее решение. Главное — комиссия, где заседают хорошо знающие тебя люди: мастер, начальник отряда, начальник колонии, воспитатели, учителя.
Пришло время, а меня все не вызывали. Спрашивать у Божка я не решался, боясь спугнуть удачу. И, наконец, — дождался!
— Лемёшко, Антоненко — на комиссию!
Незаметный, глуповатый, или прикидывающийся таким Антон добросовестно махал в производственной зоне молотком, сбивая наплывы и брызги сварочных швов на полуосях. Его подозревали в доносительстве, но явных улик не было. Вел он себя тихо в течение тридцати месяцев после рокового удара топором, которым он тогда шестнадцатилетний, раскроил голову дебоширу-отцу, под пьяную руку измывавшемуся над матерью. Из полученных за непреднамеренное убийство пяти лет Антоненко отсидел чуть больше половины.
В президиуме в красном уголке — сплошь знакомые лица. К двери приникли «болельщики» — что готовит нам сегодня судьба?
Комиссия прошла благополучно, за ней суд, где седой пузан зачитал постановление о том, что к нам возможно применить условно-досрочное освобождение. И вот — вокзал, куда нас двоих доставил все тот же Божок. Каким чудесным казалось все вокруг! Солнце, улицы, даже облезлые стандартные постройки! С разбегу я наобещал Божку выслать краску для ремонта здания отряда, писать о своих делах и что-то еще. В мыслях же был уже дома.
Поезд прибыл в Донецк поздним вечером. Прощелыга-Таксист заломил два счетчика, но кто же станет торговаться! За полтора года непыльной работы я, за вычетом ежемесячного ларька, получил в кассе колонии тридцать четыре рубля. В двадцать раз меньше, чем трудяга Антоненко. Впрочем, это меня нисколько не огорчило — не на заработки же ездил! По дороге я завел с таксистом «тюремный» разговор, на что тот почти не реагировал, изредка для приличия поддакивая, и, вполне вероятно, желая быстрее от меня избавиться.
Дом, мама, радостная встреча, новенький паспорт, фальшиво-приветливый лейтенант — инспектор по надзору. Свои владения он объезжал на мотоцикле. Не миновал и меня, чтобы узнать, устроился ли я на работу. Просьба маминой подруги с электромеханического завода смягчила кадровиков, и я был принят фрезеровщиком третьего разряда.
В цехе я не скрывал прошлого, даже бравировал своей бывалостью. Ландшафт на производстве мало чем отличался от колонии. Те же грязно-зеленые станки, баки с мусором, стружкой, лужи разлитой эмульсии на полу, выложенном чугунными плитками. Мне предстояло выполнять элементарную операцию, с которой справился бы и мальчишка. Устанавливай две фрезы и нажимай поочередно кнопки. В случае поломки придет наладчик. Даже меня, совершенно безразличного к технике, научили в колонии большему.
Словом, работа, а особенно зарплата под три сотни, меня устраивали. Про висящий надо мной условный срок я не забывал. Ровесники в армии, военкомат меня пока не тревожит, друзей и до отсидки было не много. Да и радости встречи со знакомыми не доставляли. Их интересовало одно — тюремная «клубничка», особенно мужеложество. И когда я уверял, что эти штуки за решеткой случаются не чаще нежели на воле, многие казались разочарованными. Кино мне приелось, а к спиртному не слишком тянуло.
Столкнулись мы и с Гизо. То, что Гизо на самом деле зовут Гурамом, и что из Рустави в Донецк он переехал в двухлетнем возрасте, я уже знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39