Еще с той первой ночи у Саркисяна я наблюдал, как он уверенно накапливал силу, становился тверже, как будто его путь к выдающемуся положению укреплял в нем самооценку и сжигал всякую тень неуверенности в себе. Теперь, блистая в центре внимания, он казался проводником космической энергии, она истекала из него с непреодолимой силой, которая потрясала меня. Новый Рузвельт? Новый Кеннеди? Я дрожал. Новый Чарлеманг, новый Магомет, а может быть новый Чингиз Хан.
Он закончил под фанфары. Мы, стоя, огласили воздух воплями восторга, теперь не было нужды в дирижировании Мардикяна. Ребята из средств массовой информации разбежались передавать свои кассеты, члены клуба хлопали в ладоши и говорили о Белом доме, женщины рыдали, Куинн, вспотевший, с распростертыми руками, принимал это как должное со спокойным удовлетворением, а я почувствовал первые признаки неумолимой силы, протекающей в Соединенные Штаты.
Прошел еще час прежде, чем Сундара, Фридман, Каталина и я выбрались из отеля. В машину — и быстро домой. Странное смущенное молчание; нам все не терпелось приступить к этому, но временно преобладали социальные условности и мы притворялись холодными, и, кроме того, Куинн подавил нас. Мы были полны им, его решительными фразами, его роковым присутствием, которое делало нас полными ничтожествами, онемевшими, безвольными, ошеломленными. Никто не мог предпринять первого шага. Мы болтали. Бренди, наркотики; прогулка по нашим апартаментам; Сундара и я показывали наши картины, скульптуру, примитивные артефакты, вид из окон на Бруклин, нам стало легче, но сексуальной обстановки не возникло; то состояние сексуального влечения, которым мы были так возбуждены три часа назад, рассеялось под влиянием речи Куинна. Мог ли Гитлер приводить к оргазму? Или Цезарь? Мы развалились на толстом белом ковре. Еще наркотиков. Куинн, Куинн, Куинн: вместо секса мы говорили о политике. Наконец Фридман, почти преднамеренно, провел ладонью от лодыжки до бедра Сундары. Это был сигнал. Мы уничтожили напряженность.
— Ему нужно баллотироваться в следующем году, — говорит Каталина Ярбер, нарочито маневрируя так, что разрез ее юбки раскрывается, обнажая плоский живот, золотистые завитки.
— Лидеккер выступит на номинации, — предположил Фридман, осмелев и лаская грудь Сундары.
Я коснулся выключателя, изменяя освещение, комната озарилась эйфорическим светом. Все закружилось в вихре мерцающего огня. Ярбер предложила трубку с наркотиком.
— От Сиккима, — объявила она, — самый лучший. — Обращаясь к Фридману, она сказала: — Я знаю Лидеккера, но Куинн может его оттолкнуть, если попытается.
Я глубоко затянулся и наркотик Сиккима разбудил во мне чувства производителя.
— В следующем году — слишком быстро, — сказал я им, — Куинн выглядел сегодня бесподобно, но у нас нет времени, чтобы увлечь им всю страну до ноября следующего года. Выборы Мортонсона предрешены в любом случае. Пусть Лидеккер баллотируется в следующем году, а Куинна мы выдвинем в 2004-м. — Я был готов выложить всю разработанную стратегическую линию по вице-президенту, но Сундара и Фридман растворились в тени, а Каталина больше не интересовалась политикой.
Наши одежды упали. Ее тело было тугим, спортивным, по-мальчишески гладким и мускулистым, груди тяжелее, чем я ощущал, бедра уже. У нее на бедре была прикреплена цепочка с эмблемой амулета Транзит. Ее глаза блестели, но кожа была прохладной и сухой, соски не напряжены; что бы она ни чувствовала, это не включало в себя сильной физической страсти к Лью Николсу. Я же по отношению к ней чувствовал любопытство и какое-то отдаленное желание прелюбодействовать; нет сомнения, ее чувства были почти такие же.
Мы переплели наши тела, ласкали кожу друг друга, наши губы встретились и языки ласкали друг друга. Это было так равнодушно, что я боялся, что не справлюсь. Но знакомые рефлексы сработали, старый надежный гидравлический механизм начал накачивать кровью мои чресла и я почувствовал необходимый трепет и твердость.
— Давай, — сказала она, — родись мне.
Странная фраза. «Транзитовская чепуха», как я узнал позднее. Я склонился над ней и ее стройные сильные бедра обхватили меня и я вошел в нее.
Наши тела двигались вверх и вниз, назад и вперед. Мы принимали то одну позу, то другую, безрадостно исполняя стандартный репертуар. Ее искусство было огромным, но в ее манере делать это была заразительная холодность, которая передавалась мне, и я чувствовал себя машиной, цилиндром, без устали толкающим поршень, так что я спаривался без удовольствия и почти бездумно. Что она могла получить от этого? Я предполагал, что немного. Это потому, что на самом деле ей нужна была Сундара, как я думал, и перепихнуться со мной было для нее единственным шансом побыть с НЕЙ. Я был прав и в то же время неправ, так как со временем я узнал, что стальная холодность мисс Ярбер была не столько отражением отсутствия интереса ко мне, сколько результатом учения Транзит. Сексуальность, говорили их прокторы (учителя), задерживает существо здесь и сейчас и откладывает переход, а переход (транзит) есть все: неподвижное состояние есть смерть. Следовательно, вступайте в сожитие, если вам необходимо или если вы таким способом стремитесь к достижению большей цели. Но нельзя растворяться в экстазе, чтобы не позволить себе увязнуть в болоте непереходного состояния.
Даже так. Наш ледяной налет удовольствия, казалось, тянулся уже неделю. Затем она закончила или позволила себе закончить быстрым и спокойным трепетанием, и я с молчаливым облегчением вытолкнул себя из границ в окончание. Мы откатились друг от друга, тяжело дыша.
— Я хочу бренди, — сказала она через минуту.
Я достал коньяк. Издалека доносились стоны и вздохи более ортодоксального удовольствия: их производили Сундара и Фридман.
Каталина сказала:
— Ты очень компетентен.
— Благодарю, — ответил я неуверенно. До этого никто не говорил мне ничего такого. Я раздумывал, как ответить и решил не проявлять взаимности. Коньяк для двоих. Она села, скрестила ноги, пригладила волосы и отхлебнула бренди. Она выглядела холодной, спокойной, как будто полового акта и не было. И все же она странно светилась сексуальной энергией; она казалась совершенно удовлетворенной тем, что мы сделали.
— Я имею ввиду, что ты был великолепен, — сказала она. — Ты делал это сильно и бесстрастно.
— Бесстрастно?
— Не увлекаясь. Я должна сказать, что ценю это. В учении Транзита неувлеченность — это именно то, к чему мы стремимся. Все процессы Транзита работают на создание постоянного движения, на постоянное эволюционное изменение. И если мы позволяем себе пристраститься к чему-нибудь здесь и сейчас, например, пристраститься к эротическому удовольствию, или к богатству, или к чему-нибудь, что привязывает нас к нетранзитному состоянию…
— Каталина…
— Да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Он закончил под фанфары. Мы, стоя, огласили воздух воплями восторга, теперь не было нужды в дирижировании Мардикяна. Ребята из средств массовой информации разбежались передавать свои кассеты, члены клуба хлопали в ладоши и говорили о Белом доме, женщины рыдали, Куинн, вспотевший, с распростертыми руками, принимал это как должное со спокойным удовлетворением, а я почувствовал первые признаки неумолимой силы, протекающей в Соединенные Штаты.
Прошел еще час прежде, чем Сундара, Фридман, Каталина и я выбрались из отеля. В машину — и быстро домой. Странное смущенное молчание; нам все не терпелось приступить к этому, но временно преобладали социальные условности и мы притворялись холодными, и, кроме того, Куинн подавил нас. Мы были полны им, его решительными фразами, его роковым присутствием, которое делало нас полными ничтожествами, онемевшими, безвольными, ошеломленными. Никто не мог предпринять первого шага. Мы болтали. Бренди, наркотики; прогулка по нашим апартаментам; Сундара и я показывали наши картины, скульптуру, примитивные артефакты, вид из окон на Бруклин, нам стало легче, но сексуальной обстановки не возникло; то состояние сексуального влечения, которым мы были так возбуждены три часа назад, рассеялось под влиянием речи Куинна. Мог ли Гитлер приводить к оргазму? Или Цезарь? Мы развалились на толстом белом ковре. Еще наркотиков. Куинн, Куинн, Куинн: вместо секса мы говорили о политике. Наконец Фридман, почти преднамеренно, провел ладонью от лодыжки до бедра Сундары. Это был сигнал. Мы уничтожили напряженность.
— Ему нужно баллотироваться в следующем году, — говорит Каталина Ярбер, нарочито маневрируя так, что разрез ее юбки раскрывается, обнажая плоский живот, золотистые завитки.
— Лидеккер выступит на номинации, — предположил Фридман, осмелев и лаская грудь Сундары.
Я коснулся выключателя, изменяя освещение, комната озарилась эйфорическим светом. Все закружилось в вихре мерцающего огня. Ярбер предложила трубку с наркотиком.
— От Сиккима, — объявила она, — самый лучший. — Обращаясь к Фридману, она сказала: — Я знаю Лидеккера, но Куинн может его оттолкнуть, если попытается.
Я глубоко затянулся и наркотик Сиккима разбудил во мне чувства производителя.
— В следующем году — слишком быстро, — сказал я им, — Куинн выглядел сегодня бесподобно, но у нас нет времени, чтобы увлечь им всю страну до ноября следующего года. Выборы Мортонсона предрешены в любом случае. Пусть Лидеккер баллотируется в следующем году, а Куинна мы выдвинем в 2004-м. — Я был готов выложить всю разработанную стратегическую линию по вице-президенту, но Сундара и Фридман растворились в тени, а Каталина больше не интересовалась политикой.
Наши одежды упали. Ее тело было тугим, спортивным, по-мальчишески гладким и мускулистым, груди тяжелее, чем я ощущал, бедра уже. У нее на бедре была прикреплена цепочка с эмблемой амулета Транзит. Ее глаза блестели, но кожа была прохладной и сухой, соски не напряжены; что бы она ни чувствовала, это не включало в себя сильной физической страсти к Лью Николсу. Я же по отношению к ней чувствовал любопытство и какое-то отдаленное желание прелюбодействовать; нет сомнения, ее чувства были почти такие же.
Мы переплели наши тела, ласкали кожу друг друга, наши губы встретились и языки ласкали друг друга. Это было так равнодушно, что я боялся, что не справлюсь. Но знакомые рефлексы сработали, старый надежный гидравлический механизм начал накачивать кровью мои чресла и я почувствовал необходимый трепет и твердость.
— Давай, — сказала она, — родись мне.
Странная фраза. «Транзитовская чепуха», как я узнал позднее. Я склонился над ней и ее стройные сильные бедра обхватили меня и я вошел в нее.
Наши тела двигались вверх и вниз, назад и вперед. Мы принимали то одну позу, то другую, безрадостно исполняя стандартный репертуар. Ее искусство было огромным, но в ее манере делать это была заразительная холодность, которая передавалась мне, и я чувствовал себя машиной, цилиндром, без устали толкающим поршень, так что я спаривался без удовольствия и почти бездумно. Что она могла получить от этого? Я предполагал, что немного. Это потому, что на самом деле ей нужна была Сундара, как я думал, и перепихнуться со мной было для нее единственным шансом побыть с НЕЙ. Я был прав и в то же время неправ, так как со временем я узнал, что стальная холодность мисс Ярбер была не столько отражением отсутствия интереса ко мне, сколько результатом учения Транзит. Сексуальность, говорили их прокторы (учителя), задерживает существо здесь и сейчас и откладывает переход, а переход (транзит) есть все: неподвижное состояние есть смерть. Следовательно, вступайте в сожитие, если вам необходимо или если вы таким способом стремитесь к достижению большей цели. Но нельзя растворяться в экстазе, чтобы не позволить себе увязнуть в болоте непереходного состояния.
Даже так. Наш ледяной налет удовольствия, казалось, тянулся уже неделю. Затем она закончила или позволила себе закончить быстрым и спокойным трепетанием, и я с молчаливым облегчением вытолкнул себя из границ в окончание. Мы откатились друг от друга, тяжело дыша.
— Я хочу бренди, — сказала она через минуту.
Я достал коньяк. Издалека доносились стоны и вздохи более ортодоксального удовольствия: их производили Сундара и Фридман.
Каталина сказала:
— Ты очень компетентен.
— Благодарю, — ответил я неуверенно. До этого никто не говорил мне ничего такого. Я раздумывал, как ответить и решил не проявлять взаимности. Коньяк для двоих. Она села, скрестила ноги, пригладила волосы и отхлебнула бренди. Она выглядела холодной, спокойной, как будто полового акта и не было. И все же она странно светилась сексуальной энергией; она казалась совершенно удовлетворенной тем, что мы сделали.
— Я имею ввиду, что ты был великолепен, — сказала она. — Ты делал это сильно и бесстрастно.
— Бесстрастно?
— Не увлекаясь. Я должна сказать, что ценю это. В учении Транзита неувлеченность — это именно то, к чему мы стремимся. Все процессы Транзита работают на создание постоянного движения, на постоянное эволюционное изменение. И если мы позволяем себе пристраститься к чему-нибудь здесь и сейчас, например, пристраститься к эротическому удовольствию, или к богатству, или к чему-нибудь, что привязывает нас к нетранзитному состоянию…
— Каталина…
— Да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59