Убийство, совершенное хладнокровно, при отвратительных обстоятельствах, может пройти почти не замеченным; следствие, а потом суд могут протекать при всеобщем равнодушии, даже в атмосфере необыкновенной терпимости.
А потом, неизвестно почему, какое-нибудь обычное дело вдруг вызывает взрыв возмущения, причину которого определить невозможно.
Специально организованной кампании по делу Жоссе не было. По словам тех, кто считает себя хорошо информированным, никто из влиятельных лиц и не стремился поднимать кампанию против фармацевта. Конечно, в газетах много кричали и продолжали кричать об этом деле, но газеты только отражают общественное мнение и преподносят своим читателям то, что от них требуется.
Почему с первого же дня Жоссе всех восстановил против себя?
Двадцать ножевых ран сыграли здесь известную роль. Если убийца теряет голову и продолжает наносить удары по уже мертвому телу, – это расценивают как дикость и там, где психиатры сочли бы, что он не отвечает за свои поступки, широкая публика, напротив, видит отягчающие обстоятельства.
Среди тех, кто был замешан в этом деле, Жоссе сразу стал личностью антипатичной, негодяем, и этому, вероятно, можно было найти объяснение. На основании частной информации даже у тех, кто никогда его не видел, могло сложиться мнение, что это слабый человек, а люди неохотно прощают другим бесхарактерность.
Не прощают и человеку, который отрицает то, что кажется очевидным, а преступление Жоссе было очевидно для всех.
Если бы он признался, если бы он согласился, что убил из страсти, сам не зная, что делает, если бы он просил прощения, раскаялся, большинство было бы склонно к снисходительности.
Он избрал другое: отрицал здравый смысл, и это расценивалось как пренебрежительное отношение к разуму публики.
Начиная со вторника, с первого допроса, Мегрэ предвидел, что будет так. Поведение Комелио было для него знаменательно. Знаменательны были и заголовки и подзаголовки, появившиеся в вечерних газетах.
С тех пор антипатия к Жоссе только усилилась. Редко кто сомневался в виновности фармацевта и искал для него если не извинений, то по крайней мере смягчающих обстоятельств.
Самоубийство Мартена Дюше завершило катастрофу. Теперь на бывшего аптекаря стали взваливать ответственность уже не за одну смерть, а за две.
Наконец, его адвокат, мэтр Ленэн, своими несвоевременными заявлениями и обвинениями только подлил масла в огонь.
В таких условиях становилось трудно добиться толка от допроса свидетелей. Даже самые честные люди совершенно чистосердечно старались вспомнить только то, что свидетельствовало против обвиняемого.
Наконец, Жоссе не везло. Например, в вопросе с кинжалом. Он заявил, что бросил нож в Сену, стоя на середине моста Мирабо. Уже начиная с пятницы водолаз целыми часами копался в тине под наблюдением сотни зевак, облокотившихся на перила моста, в то время как фотографы и даже телевидение работали вовсю каждый раз, как из воды появлялась его голова в медном шлеме.
После каждого погружения водолаз возвращался с пустыми руками и на следующий день продолжал поиски с такими же отрицательными результатами.
Для тех, кто знает, что такое дно Сены, это неудивительно. Возле опор моста, где течение очень быстрое, образуются водовороты, которые могут унести, иногда на значительное расстояние, даже довольно тяжелые предметы.
В других местах дно покрыто толстым слоем тины, и отбросы всякого рода глубоко погружаются в нее.
Жоссе не мог с точностью указать то место, где он облокотился на перила, и, если учесть состояние смятения, в котором он, по его словам, тогда находился, это было естественно.
Публика же видела в этом доказательство лжи. Жоссе обвиняли в том, что он по каким-то тайным причинам спрятал оружие в другом месте. Речь шла уже не только о кинжале. Мсье Лалэнд, бывший колониальный чиновник, в показаниях которого никто не сомневался и которого опасно было называть выжившим из ума или, по меньшей мере чудаковатым стариком, показал, что Жоссе нес объемистый пакет, размером значительно больший, чем нож немецких парашютистов.
Что могло быть завернуто в этот пакет, который он унес после того, как совершил преступление?
Даже одно открытие, которое, как сначала показалось, говорило в пользу арестованного, в конце концов обратилось против фармацевта. По поводу этого открытия адвокат обвиняемого имел неосторожность торжествовать слишком рано.
Отдел установления личности обнаружил значительное число отпечатков пальцев в доме на улице Лопер, который из-за его футуристической архитектуры называли теперь стеклянным домом. Эти отпечатки, разложенные по категориям, сравнивались с отпечатками пальцев Жоссе, его жены, кухарки, горничной и контролера газовой компании, который приходил снять показания счетчика в понедельник после полудня, за несколько часов до убийства.
Среди этих отпечатков остались такие, принадлежность которых не могли определить. Их обнаружили на перилах лестницы и еще в большом количестве в спальнях жертвы и ее мужа.
Эти отпечатки принадлежали мужчине, широкий большой палец которого был отмечен маленьким, круглым, очень характерным шрамом.
На допросе мадам Сиран утверждала, что ни у мадам Жоссе, ни у ее мужа за последние дни не было посетителей и что, насколько ей известно, никто из посторонних не поднимался в спальни.
Карлотта, которая оставалась в доме вечером после ухода кухарки, подтвердила ее слова. В газетах об этом сообщалось так: Таинственный посетитель!
Разумеется, мсье Ленэн поднял много шума по поводу этого открытия и считал его отправным пунктом нового направления, которое должно было принять следствие. По его мнению, доктор Поль мог ошибиться в своих суждениях. Весьма возможно, говорил адвокат, что преступление было совершено незадолго до десяти часов, то есть до прихода Жоссе на улицу Лопер. Даже если судебный медик и дал правильное заключение, нельзя было отбросить ту гипотезу, что какой-то незнакомец проник в дом в то время, как Жоссе, в тот день много выпивший, спал глубоким сном в кресле, в первом этаже, где он не зажег света.
Ленэн добился того, чтобы на месте, в те же часы, был произведен опыт. Он сел в кресло, в котором сидел муж Кристины, и шесть человек один за другим пересекли неосвещенную комнату, чтобы пройти на лестницу. Из этих людей, ни о чем не предупрежденных, только двое заметили присутствие Лензна.
На это возражали, что в ночь, когда было совершено преступление, луна светила ярче и было меньше облаков.
Кроме того, оставались в силе показания Лалэнда, который не соглашался изменить ни одного слова в своем первом заявлении.
Тем временем в кабинет Мегрэ явился обойщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
А потом, неизвестно почему, какое-нибудь обычное дело вдруг вызывает взрыв возмущения, причину которого определить невозможно.
Специально организованной кампании по делу Жоссе не было. По словам тех, кто считает себя хорошо информированным, никто из влиятельных лиц и не стремился поднимать кампанию против фармацевта. Конечно, в газетах много кричали и продолжали кричать об этом деле, но газеты только отражают общественное мнение и преподносят своим читателям то, что от них требуется.
Почему с первого же дня Жоссе всех восстановил против себя?
Двадцать ножевых ран сыграли здесь известную роль. Если убийца теряет голову и продолжает наносить удары по уже мертвому телу, – это расценивают как дикость и там, где психиатры сочли бы, что он не отвечает за свои поступки, широкая публика, напротив, видит отягчающие обстоятельства.
Среди тех, кто был замешан в этом деле, Жоссе сразу стал личностью антипатичной, негодяем, и этому, вероятно, можно было найти объяснение. На основании частной информации даже у тех, кто никогда его не видел, могло сложиться мнение, что это слабый человек, а люди неохотно прощают другим бесхарактерность.
Не прощают и человеку, который отрицает то, что кажется очевидным, а преступление Жоссе было очевидно для всех.
Если бы он признался, если бы он согласился, что убил из страсти, сам не зная, что делает, если бы он просил прощения, раскаялся, большинство было бы склонно к снисходительности.
Он избрал другое: отрицал здравый смысл, и это расценивалось как пренебрежительное отношение к разуму публики.
Начиная со вторника, с первого допроса, Мегрэ предвидел, что будет так. Поведение Комелио было для него знаменательно. Знаменательны были и заголовки и подзаголовки, появившиеся в вечерних газетах.
С тех пор антипатия к Жоссе только усилилась. Редко кто сомневался в виновности фармацевта и искал для него если не извинений, то по крайней мере смягчающих обстоятельств.
Самоубийство Мартена Дюше завершило катастрофу. Теперь на бывшего аптекаря стали взваливать ответственность уже не за одну смерть, а за две.
Наконец, его адвокат, мэтр Ленэн, своими несвоевременными заявлениями и обвинениями только подлил масла в огонь.
В таких условиях становилось трудно добиться толка от допроса свидетелей. Даже самые честные люди совершенно чистосердечно старались вспомнить только то, что свидетельствовало против обвиняемого.
Наконец, Жоссе не везло. Например, в вопросе с кинжалом. Он заявил, что бросил нож в Сену, стоя на середине моста Мирабо. Уже начиная с пятницы водолаз целыми часами копался в тине под наблюдением сотни зевак, облокотившихся на перила моста, в то время как фотографы и даже телевидение работали вовсю каждый раз, как из воды появлялась его голова в медном шлеме.
После каждого погружения водолаз возвращался с пустыми руками и на следующий день продолжал поиски с такими же отрицательными результатами.
Для тех, кто знает, что такое дно Сены, это неудивительно. Возле опор моста, где течение очень быстрое, образуются водовороты, которые могут унести, иногда на значительное расстояние, даже довольно тяжелые предметы.
В других местах дно покрыто толстым слоем тины, и отбросы всякого рода глубоко погружаются в нее.
Жоссе не мог с точностью указать то место, где он облокотился на перила, и, если учесть состояние смятения, в котором он, по его словам, тогда находился, это было естественно.
Публика же видела в этом доказательство лжи. Жоссе обвиняли в том, что он по каким-то тайным причинам спрятал оружие в другом месте. Речь шла уже не только о кинжале. Мсье Лалэнд, бывший колониальный чиновник, в показаниях которого никто не сомневался и которого опасно было называть выжившим из ума или, по меньшей мере чудаковатым стариком, показал, что Жоссе нес объемистый пакет, размером значительно больший, чем нож немецких парашютистов.
Что могло быть завернуто в этот пакет, который он унес после того, как совершил преступление?
Даже одно открытие, которое, как сначала показалось, говорило в пользу арестованного, в конце концов обратилось против фармацевта. По поводу этого открытия адвокат обвиняемого имел неосторожность торжествовать слишком рано.
Отдел установления личности обнаружил значительное число отпечатков пальцев в доме на улице Лопер, который из-за его футуристической архитектуры называли теперь стеклянным домом. Эти отпечатки, разложенные по категориям, сравнивались с отпечатками пальцев Жоссе, его жены, кухарки, горничной и контролера газовой компании, который приходил снять показания счетчика в понедельник после полудня, за несколько часов до убийства.
Среди этих отпечатков остались такие, принадлежность которых не могли определить. Их обнаружили на перилах лестницы и еще в большом количестве в спальнях жертвы и ее мужа.
Эти отпечатки принадлежали мужчине, широкий большой палец которого был отмечен маленьким, круглым, очень характерным шрамом.
На допросе мадам Сиран утверждала, что ни у мадам Жоссе, ни у ее мужа за последние дни не было посетителей и что, насколько ей известно, никто из посторонних не поднимался в спальни.
Карлотта, которая оставалась в доме вечером после ухода кухарки, подтвердила ее слова. В газетах об этом сообщалось так: Таинственный посетитель!
Разумеется, мсье Ленэн поднял много шума по поводу этого открытия и считал его отправным пунктом нового направления, которое должно было принять следствие. По его мнению, доктор Поль мог ошибиться в своих суждениях. Весьма возможно, говорил адвокат, что преступление было совершено незадолго до десяти часов, то есть до прихода Жоссе на улицу Лопер. Даже если судебный медик и дал правильное заключение, нельзя было отбросить ту гипотезу, что какой-то незнакомец проник в дом в то время, как Жоссе, в тот день много выпивший, спал глубоким сном в кресле, в первом этаже, где он не зажег света.
Ленэн добился того, чтобы на месте, в те же часы, был произведен опыт. Он сел в кресло, в котором сидел муж Кристины, и шесть человек один за другим пересекли неосвещенную комнату, чтобы пройти на лестницу. Из этих людей, ни о чем не предупрежденных, только двое заметили присутствие Лензна.
На это возражали, что в ночь, когда было совершено преступление, луна светила ярче и было меньше облаков.
Кроме того, оставались в силе показания Лалэнда, который не соглашался изменить ни одного слова в своем первом заявлении.
Тем временем в кабинет Мегрэ явился обойщик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30