— Хозяйка первым делом поднесла тебе выпить.
— Было дело.
— И ты не нашел в себе сил отказаться?
Бедняга Межа так и не взял в толк, какую провинность он совершил, не отказавшись от рюмки сливянки — ароматной местной водки.
— Не красней. Я не тебя имею в виду. Скорее, самого себя, — он ведь и ел, и пил в доме судьи. — Одни находят в себе силы отказаться, другие нет. Ты пошел к этой старухе, чтобы вытянуть из нее сведения против сына, а начал с того, что отведал ее сливянки… Мне кажется, что судья — из тех, кто умеет отказаться. Отказаться от чего угодно, хоть от самого себя! Не ломай себе над этим голову… Она плакала?
— Знаете, она не меньше сына ростом, да и в силе ему не уступает. Сначала хорохорилась, потом заговорила сквозь зубы. Заявила, что если мы не отстанем, она прибегнет к какому-нибудь «законнику». Я спросил, находился ли ее сын в отлучке последние дни. Чувствую — она в нерешительности. «Насколько я знаю, он поехал в Ниор по делам». — «Вы уверены, что он именно в Ниоре? Где он ночевал?» — «Не знаю». — «Как так — не знаете? Вы ведь живете в доме вдвоем! Может быть, разрешите осмотреть комнаты? У меня нет постановления, но, если вы откажете…» Поднялись мы с ней на второй этаж… Там-то все по-старому, мебель старинная, точно как вы сейчас говорили, — огромные шкафы, сундуки, увеличенные фотографии. — «В каком костюме ваш сын ездит в город?» — Она сняла с вешалки синий саржевый костюм. Я проверил карманы. Нашел вот этот счет из нантской гостиницы. Посмотрите на число: пятое января — за несколько дней до того, как в Эгюийон приехал доктор Жанен.
— Ты не пожалел о той рюмке сливянки? — спросил Мегрэ, поднимаясь навстречу разносчику телеграмм. Вернувшись на место с несколькими телеграммами, он разложил их перед собой, но, вопреки обыкновению, не распечатал сразу же.
— Между прочим, знаешь, почему старая Дидина со своим Юло так возненавидели судью? Я забирался во всякие дебри, а причина-то простая, такая же простая, как эта деревенька, как этот маяк, когда его освещает солнце. Когда вышедший на пенсию таможенник и его жена узнали, что судья переехал в Эгюийон, Дидина навестила его, напомнила ему детское знакомство. Предложила ему взять их в услужение — ее кухаркой, а самого Юло садовником. Форлакруа отказался: он хорошо ее знал. Вот и все!
Комиссар вскрыл одну из телеграмм и протянул Межа.
«Марсель Эро состоит учете как моряк проходил службу на борту эсминца „Мститель“.
— Но судья же сознался! — воскликнул Межа.
— Вот как! Сознался?
— Об этом пишут все газеты.
— А ты, оказывается, еще веришь всему, о чем пишут газеты?

У него хватило терпения дождаться десяти часов в полном, так сказать, бездействии — он бродил между вытащенных на берег лодок, поглядывал на дом и только два раза зашел в гостиницу пропустить рюмочку, потому что было и впрямь холодно. При виде двух подъехавших одна за другой машин он улыбнулся: потешная, прямо-таки трогательная приверженность установленной форме! Двое, приехавшие в такую рань из Ларош-сюр-Йон, были старинными друзьями. Они на «ты» со школьной скамьи. Им приятнее было бы проделать этот путь в одной и той же машине. Но один из них — судебный следователь, ведущий эгюийонское дело; другой — адвокат, приглашенный судьей Форлакруа. Потому накануне они долго спорили, прилично ли им ехать вместе.
Оба пожали Мегрэ руку. Г-н Куртье, мужчина средних лет, слыл лучшим адвокатом департамента.
— Мой клиент сообщил, что передал все ключи вам.
Мегрэ извлек ключи из кармана, и все трое направились к дому, возле которого по-прежнему дежурил жандарм. Следователь, явно не придавая этому значения и желая лишь показать, что от его внимания ничего не ускользает, заметил:
— По правилам, дом следовало опечатать. Ну, не беда! Поскольку господин Форлакруа сам вручил ключи комиссару и попросил его…
Как странно! Мегрэ вошел сюда, как к себе домой, повесил пальто на хорошо знакомую вешалку, направился в библиотеку.
— Нам придется задержаться здесь на некоторое время, поэтому затоплю-ка я камин…
На сердце у него заскребли кошки: он снова увидел два кресла у камина, невыметенный трубочный пепел, окурки…
— Советую устраиваться поудобней, господа. Адвокат не без обиды начал:
— Мой клиент сказал мне: «Расспросите обо всем комиссара». Следовательно, вам, господин комиссар, придется рассказать нам, что он делал после того, как убил того человека и замуровал его, так сказать, у себя в колодце.
— Проходите, господин следователь, — по-хозяйски предложил Мегрэ. — Заметьте, я не рассчитываю найти здесь ничего сенсационного. Я просил разрешения на обыск, в сущности, для того, чтобы лучше представить себе, как жил судья Форлакруа в последние годы. Поглядите, с каким вкусом подобрана вся эта мебель, насколько удачно расставлено все, вплоть до последней безделушки.
Форлакруа не сразу уехал из Версаля. Жену он попросту выставил за дверь — вполне хладнокровно, выдав ей внушительный чек. Судья так и стоял у Мегрэ перед глазами — маленький, щуплый, непроницаемый, шевелюра словно ореол вокруг головы, пальцы сухие, нервные. Он не из тех, кто соглашается с тем, с чем не желает соглашаться. Мегрэ сам признал это нынче утром. Дидина знает судью с этой стороны, не зря она столько лет не может забыть, с каким ледяным спокойствием он отверг ее предложения, и не отверг, а просто-напросто не снизошел до них!
— Она не делала попыток остаться с вами и с детьми? — допытывался Мегрэ, когда они сидели вдвоем у камина.
Разумеется, делала! Закатывала сцены. Валялась у него в ногах. Потом месяцами писала ему. Умоляла, угрожала.
— Я ни разу не ответил. А потом узнал, что она живет на Лазурном берегу с этим своим голландцем.
Дом в Версале он продал. Переехал в Эгюийон. А потом…
— Вы чувствуете атмосферу этого дома? Здесь все дышит комфортом и благополучием, — вздохнул Мегрэ. — Хозяин этого дома годами следил за собственными детьми, гадая, его это дети или не его. А мальчик, взрослея, в свою очередь пытался проникнуть в окружавшую его тайну, спрашивал о матери, о своем рождении…
Мегрэ как раз отворил дверь в комнату, где по-прежнему стояли на своих местах игрушки, а в углу — школьная парта из светлого дуба. Дальше находилась бывшая спальня Альбера, в шкафу еще висела его одежда. Потом они обнаружили стенной шкаф, набитый куклами Лиз Форлакруа.
— Лет в семнадцать-восемнадцать, — продолжал комиссар, — Альбер бог знает почему возненавидел отца. Он не понимал, зачем тот держит его сестру взаперти. А у Лиз уже тогда случился первый припадок. И как раз в это время Альбер наткнулся на одно из писем, написанных вскоре после драмы. Постойте… Кажется, оно в этом секретере. У меня есть ключ от него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29