Мне уже не раз пришлось раскошеливаться, все требуют, чтобы я обмывал шхуну, она стоит в гавани под новеньким флагом.
Я снимусь на капитанском мостике и карточку пришлю тебе.
Целую тебя и обнимаю. Я тебя люблю и не дождусь, когда ты станешь моей женой.
Леон».
Мегрэ сунул письмо в карман. Он задумчиво глядел на белье, сушившееся на другой стороне тупичка. В шкатулке не оставалось ничего, кроме костяной ручки без пера. В ручку была вделана стеклянная линза с видом усыпальницы Лурдской богоматери.
— Сейчас живет кто-нибудь в той комнате, которую раньше занимал доктор? — спросил Мегрэ.
— Кажется, нет. Газетчики живут на третьем этаже.
Для очистки совести комиссар еще раз осмотрел мансарду, но ничего заслуживавшего внимания не нашел. Он спустился на первый этаж и открыл дверь комнаты номер три. Небольшой балкончик выходил на набережную; порт и гавань были как на ладони.
Кровать была оправлена, пол натерт, кувшин на тумбочке накрыт чистой салфеткой.
Инспектор следил за своим шефом с несколько скептическим любопытством. Посвистывая, Мегрэ огляделся вокруг и направился к маленькому дубовому столику возле окна. На нем стояла пепельница и лежал бювар.
Мегрэ открыл бювар. В нем хранились почтовая бумага с маркой отеля и голубой конверт, тоже с маркой отеля. Кроме того, в папке было два больших листа промокательной бумаги: один — почти черный от пропитавших его чернил, другой — использованный, очевидно, один раз.
— Принесите-ка мне зеркало, старина!
— Зеркало? Большое?
— Какое хотите. Только чтобы я мог поставить его на стол.
Когда инспектор вернулся с зеркалом, Мегрэ был уже на балконе. Он заложил большие пальцы в проймы жилета и с наслаждением дымил трубкой.
— Такое подойдет?
Мегрэ вошел в комнату и прикрыл окно. Затем взял зеркало, поставил его на стол и при помощи двух подсвечников, снятых с камина, приладил против зеркала промокательную бумагу.
Теперь каракули отражались в зеркале, но разобрать их было отнюдь нелегко. Многие буквы и даже слова вообще не отпечатались на промокательной бумаге, другие расплылись, и прочесть их можно было лишь с большим трудом.
— Понятно! — с хитрым видом сказал Леруа.
— И отлично. Тогда пойдите к хозяину и попросите у него кассовую книгу Эммы… Или что-нибудь еще, написанное ее рукой… Все равно что.
Мегрэ карандашом перенес на чистый лист бумаги следующие слова:
«… видеть… часов… пустой… обязательно…».
Когда инспектор вернулся, комиссар был занят восстановлением недостающих слов в предполагаемом тексте записки.
«Мне необходимо тебя видеть. Приходи завтра в одиннадцать часов в пустой дом, что стоит на площади возле гостиницы. Мы обязательно должны встретиться. Постучи, и я открою».
— Вот книжка, куда Эмма записывала белье, которое отдавала в стирку! — торжественно объявил Леруа.
— Спасибо, уже не нужно… Записка подписана, видите — …мма. То есть: Эмма. И записка была написана здесь, в этой комнате!
— Где официантка встречалась с доктором?! — вытаращил глаза инспектор.
Мегрэ понял, что после сцены, которую они наблюдали накануне с крыши гостиницы, мысль о близости Эммы и доктора вызывала у него отвращение.
— Так, значит, она…
— Спокойнее, молодой человек, спокойнее!.. Не надо поспешных умозаключений. И особенно дедуктивных выводов! Когда приходит поезд, в котором везут Гойяра?
— В одиннадцать тридцать две.
— Вот им вы и займитесь, старина. Предложите коллегам, которые его сопровождают, отвести нашего приятеля в жандармерию… Он будет там около полудня, правильно? Затем вы сообщите по телефону господину мэру, что я очень прошу его прибыть туда же и в то же время… Подождите!.. Вы позвоните на виллу мадам Мишу и скажете ей то же самое, понятно? И, наконец, вполне возможно, что жандармы с минуты на минуту приведут к вам официантку Эмму и ее любовника… Позаботьтесь, чтобы и они были в жандармерии к полудню… Кажется, я никого не забыл? Да, еще одна важная просьба: пусть Эмму без меня не допрашивают… Не давайте ей даже рта раскрыть…
— А как же таможенник?
— Он мне не нужен.
— А мосье Мостагэн?..
— Хм… Хотя… Нет. Он тоже не нужен.
Мегрэ спустился в кафе и заказал рюмку местного коньяку. Он неторопливо и с удовольствием выпил его и, уходя, бросил журналистам:
— Дело идет к концу, господа! Сегодня вечером вы сможете вернуться в Париж…
От прогулки по извилистым улицам Старого города настроение Мегрэ стало еще лучше. Он подошел к дверям жандармерии, над которыми развевался французский флаг. Волшебство солнечного дня, яркие цвета национального флага, веселый блеск белых стен создавали ощущение радостной атмосферы праздника 14 июля…
За дверью на месте дежурного сидел жандарм с юмористическим журналом в руках. Тихий и пустынный дворик, между каменными плитами которого пробивался пушистый зеленый мох, очень напоминал монастырский.
— Где бригадир?
— На задании. Лейтенант, бригадир и почти все жандармы ушли ловить бродягу, вам, конечно, известно, какого…
— Доктор Мишу на месте?
Жандарм улыбнулся и глянул на зарешеченное окошечко камеры.
— Будьте покойны, господин комиссар! Никуда он не денется…
— А ну-ка, откройте камеру.
Звякнули засовы. Комиссар крикнул сердечно и весело:
— Добрый день, доктор! Надеюсь, вы хорошо спали?
На комиссара смотрело серое лицо, заострившееся, как лезвие ножа. Доктор лежал на койке, до подбородка укрывшись грубым солдатским одеялом. Глаза его ввалились и лихорадочно горели.
— Что случилось? Вам нездоровится?
— Мне очень плохо, комиссар, — еле слышно прошептал доктор Мишу и со вздохом приподнялся на койке. — Это моя почка…
— Надеюсь, вам дают все, что вам нужно?
— Да, конечно. Вы очень любезны, комиссар.
Доктор лежал одетый. Он спустил ноги с кровати, сел и провел рукой по лбу. Комиссар тут же уселся верхом на стул и оперся локтями о спинку. Его цветущее лицо сияло неподдельной юношеской радостью.
— Я вижу, вы заказывали бургундское!
— Эту бутылку принесла мне вчера мать… Откровенно говоря, я предпочел бы не видеть ее… Но она кое-что прослышала в Париже и примчалась сюда…
Черные круги под глазами доктора были чуть ли не в пол-лица, и от этого небритые щеки казались еще более впалыми. Отсутствие галстука и измятый костюм усиливали впечатление отчаяния и растерянности, которое производила его жалкая фигура.
Доктор замолчал, чтобы откашляться. Он сплюнул в носовой платок и долго рассматривал мокроту, как человек, боящийся туберкулеза. Лицо доктора было сосредоточенно и тревожно.
— Есть новости? — спросил он устало.
— Жандармы ничего не говорили вам о том, что случилось ночью?
— Нет… А что случилось?.. Кого…
Он прижался к стене, словно боялся, что его ударят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я снимусь на капитанском мостике и карточку пришлю тебе.
Целую тебя и обнимаю. Я тебя люблю и не дождусь, когда ты станешь моей женой.
Леон».
Мегрэ сунул письмо в карман. Он задумчиво глядел на белье, сушившееся на другой стороне тупичка. В шкатулке не оставалось ничего, кроме костяной ручки без пера. В ручку была вделана стеклянная линза с видом усыпальницы Лурдской богоматери.
— Сейчас живет кто-нибудь в той комнате, которую раньше занимал доктор? — спросил Мегрэ.
— Кажется, нет. Газетчики живут на третьем этаже.
Для очистки совести комиссар еще раз осмотрел мансарду, но ничего заслуживавшего внимания не нашел. Он спустился на первый этаж и открыл дверь комнаты номер три. Небольшой балкончик выходил на набережную; порт и гавань были как на ладони.
Кровать была оправлена, пол натерт, кувшин на тумбочке накрыт чистой салфеткой.
Инспектор следил за своим шефом с несколько скептическим любопытством. Посвистывая, Мегрэ огляделся вокруг и направился к маленькому дубовому столику возле окна. На нем стояла пепельница и лежал бювар.
Мегрэ открыл бювар. В нем хранились почтовая бумага с маркой отеля и голубой конверт, тоже с маркой отеля. Кроме того, в папке было два больших листа промокательной бумаги: один — почти черный от пропитавших его чернил, другой — использованный, очевидно, один раз.
— Принесите-ка мне зеркало, старина!
— Зеркало? Большое?
— Какое хотите. Только чтобы я мог поставить его на стол.
Когда инспектор вернулся с зеркалом, Мегрэ был уже на балконе. Он заложил большие пальцы в проймы жилета и с наслаждением дымил трубкой.
— Такое подойдет?
Мегрэ вошел в комнату и прикрыл окно. Затем взял зеркало, поставил его на стол и при помощи двух подсвечников, снятых с камина, приладил против зеркала промокательную бумагу.
Теперь каракули отражались в зеркале, но разобрать их было отнюдь нелегко. Многие буквы и даже слова вообще не отпечатались на промокательной бумаге, другие расплылись, и прочесть их можно было лишь с большим трудом.
— Понятно! — с хитрым видом сказал Леруа.
— И отлично. Тогда пойдите к хозяину и попросите у него кассовую книгу Эммы… Или что-нибудь еще, написанное ее рукой… Все равно что.
Мегрэ карандашом перенес на чистый лист бумаги следующие слова:
«… видеть… часов… пустой… обязательно…».
Когда инспектор вернулся, комиссар был занят восстановлением недостающих слов в предполагаемом тексте записки.
«Мне необходимо тебя видеть. Приходи завтра в одиннадцать часов в пустой дом, что стоит на площади возле гостиницы. Мы обязательно должны встретиться. Постучи, и я открою».
— Вот книжка, куда Эмма записывала белье, которое отдавала в стирку! — торжественно объявил Леруа.
— Спасибо, уже не нужно… Записка подписана, видите — …мма. То есть: Эмма. И записка была написана здесь, в этой комнате!
— Где официантка встречалась с доктором?! — вытаращил глаза инспектор.
Мегрэ понял, что после сцены, которую они наблюдали накануне с крыши гостиницы, мысль о близости Эммы и доктора вызывала у него отвращение.
— Так, значит, она…
— Спокойнее, молодой человек, спокойнее!.. Не надо поспешных умозаключений. И особенно дедуктивных выводов! Когда приходит поезд, в котором везут Гойяра?
— В одиннадцать тридцать две.
— Вот им вы и займитесь, старина. Предложите коллегам, которые его сопровождают, отвести нашего приятеля в жандармерию… Он будет там около полудня, правильно? Затем вы сообщите по телефону господину мэру, что я очень прошу его прибыть туда же и в то же время… Подождите!.. Вы позвоните на виллу мадам Мишу и скажете ей то же самое, понятно? И, наконец, вполне возможно, что жандармы с минуты на минуту приведут к вам официантку Эмму и ее любовника… Позаботьтесь, чтобы и они были в жандармерии к полудню… Кажется, я никого не забыл? Да, еще одна важная просьба: пусть Эмму без меня не допрашивают… Не давайте ей даже рта раскрыть…
— А как же таможенник?
— Он мне не нужен.
— А мосье Мостагэн?..
— Хм… Хотя… Нет. Он тоже не нужен.
Мегрэ спустился в кафе и заказал рюмку местного коньяку. Он неторопливо и с удовольствием выпил его и, уходя, бросил журналистам:
— Дело идет к концу, господа! Сегодня вечером вы сможете вернуться в Париж…
От прогулки по извилистым улицам Старого города настроение Мегрэ стало еще лучше. Он подошел к дверям жандармерии, над которыми развевался французский флаг. Волшебство солнечного дня, яркие цвета национального флага, веселый блеск белых стен создавали ощущение радостной атмосферы праздника 14 июля…
За дверью на месте дежурного сидел жандарм с юмористическим журналом в руках. Тихий и пустынный дворик, между каменными плитами которого пробивался пушистый зеленый мох, очень напоминал монастырский.
— Где бригадир?
— На задании. Лейтенант, бригадир и почти все жандармы ушли ловить бродягу, вам, конечно, известно, какого…
— Доктор Мишу на месте?
Жандарм улыбнулся и глянул на зарешеченное окошечко камеры.
— Будьте покойны, господин комиссар! Никуда он не денется…
— А ну-ка, откройте камеру.
Звякнули засовы. Комиссар крикнул сердечно и весело:
— Добрый день, доктор! Надеюсь, вы хорошо спали?
На комиссара смотрело серое лицо, заострившееся, как лезвие ножа. Доктор лежал на койке, до подбородка укрывшись грубым солдатским одеялом. Глаза его ввалились и лихорадочно горели.
— Что случилось? Вам нездоровится?
— Мне очень плохо, комиссар, — еле слышно прошептал доктор Мишу и со вздохом приподнялся на койке. — Это моя почка…
— Надеюсь, вам дают все, что вам нужно?
— Да, конечно. Вы очень любезны, комиссар.
Доктор лежал одетый. Он спустил ноги с кровати, сел и провел рукой по лбу. Комиссар тут же уселся верхом на стул и оперся локтями о спинку. Его цветущее лицо сияло неподдельной юношеской радостью.
— Я вижу, вы заказывали бургундское!
— Эту бутылку принесла мне вчера мать… Откровенно говоря, я предпочел бы не видеть ее… Но она кое-что прослышала в Париже и примчалась сюда…
Черные круги под глазами доктора были чуть ли не в пол-лица, и от этого небритые щеки казались еще более впалыми. Отсутствие галстука и измятый костюм усиливали впечатление отчаяния и растерянности, которое производила его жалкая фигура.
Доктор замолчал, чтобы откашляться. Он сплюнул в носовой платок и долго рассматривал мокроту, как человек, боящийся туберкулеза. Лицо доктора было сосредоточенно и тревожно.
— Есть новости? — спросил он устало.
— Жандармы ничего не говорили вам о том, что случилось ночью?
— Нет… А что случилось?.. Кого…
Он прижался к стене, словно боялся, что его ударят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30