— В таком случае, я полагаю, меня оставят на свободе?.. Могу дать подписку о невыезде и внести залог в пятьдесят тысяч франков…
— Это будет решать прокуратура, мосье Гойяр. Мадам Мишу в полуобморочном состоянии откинулась на спинку стула, зато сын ее не утратил хладнокровия.
— Вы ничего не имеете добавить? — спросил его Мегрэ.
— Извините! Я буду отвечать только в присутствии своего адвоката… И буду настаивать на незаконности этой очной ставки!..
Доктор вытягивал свою длинную, как у тощего петуха, желтую шею с торчащим кадыком. Его нос казался еще более кривым, чем обычно. В его руках по-прежнему была зажата записная книжка.
— А что делать с ними?.. — вставая, прошептал мэр и указал глазами на Эмму и Ле-Гэрека.
— Против них нет решительно никаких обвинений. Леон Ле-Гэрек признался, что хотел вынудить доктора Мишу стрелять в себя. Он попадался ему на глаза — и только. Нет статьи, по которой можно было бы привлечь его за это к ответственности…
— А если привлечь за бродяжничество? — вмешался жандармский лейтенант.
Комиссар Мегрэ так выразительно пожал плечами, что жандарм покраснел.
Час завтрака давно наступил, но на улице все еще теснилась толпа любопытных, и мэр предложил комиссару свою машину, занавески в которой задергивались почти герметически.
Первыми в машину сели Эмма и Ле-Гэрек. За ними — Мегрэ. Он уселся рядом с Эммой на заднем сиденье, а моряк кое-как пристроился на откидном.
На полной скорости машина промчалась по улицам, заполненным толпой, и выехала на шocce, ведущее к Кемперу. Ле-Гэрек смущенно спросил, не глядя на комиссара:
— Зачем вы это сказали?
— Что?
— Будто перно отравили вы…
Эмма была бледна, как бумага. Она сидела выпрямившись, словно боялась откинуться на подушки. Вероятно, в лимузине она ехала впервые в жизни.
— Ерунда!.. — проворчал Мегрэ и крепче сжал зубами чубук трубки. И тогда Эмма в отчаянии крикнула:
— Клянусь вам, господин комиссар, я сама не знала, что я делаю!.. Мишу заставил меня написать записку… А потом я узнала пса… Утром в воскресенье я издалека увидела Леона и все поняла… Я хотела заговорить с ним, но он прошел мимо, даже не взглянув на меня, и плюнул в мою сторону… И я решила отомстить за него… Я хотела… Я сама не знаю, чего я хотела, я была как безумная… Я знала, что они хотят убить Леона… А я его любила по-прежнему и целыми днями думала, как бы им помешать. Днем, во время завтрака, я сбегала на виллу доктора, чтобы взять там яд… Я не знала, какой мне выбрать. Он не раз показывал мне пузырьки и говорил, что этим количеством можно отравить весь Конкарнр… Но я клянусь, что вам бы я не дала пить… По крайней мере, я не думала, что…
Она рыдала. Леон неуклюже гладил колени Эммы, успокаивая ее.
— Никогда, никогда в жизни я не смогу отблагодарить вас, комиссар! — захлебываясь в рыданиях, кричала она. — Вы спасли нас обоих, вы… вы… вы сотворили чудо!.. Я прямо не знаю…
Мегрэ молча переводил взгляд с лица мужчины на лицо женщины. Рассеченная губа Ле-Гэрека, его коротко остриженные волосы — облик зверя, стремящегося стать человеком… И бледная Эмма, увядшая в стеклянном аквариуме кафе «Адмирал»…
— Что вы теперь собираетесь делать?
— Мы еще не решили… Уедем куда-нибудь подальше… Не беда, прокормился же я в нью-йоркских доках!.. Возможно, удастся устроиться в Гавре…
— Кстати, ваши одиннадцать франков вам не вернули?
Леон покраснел и не ответил.
— А сколько стоит билет до Гавра?
— Не надо, комиссар!.. Мы и так не знаем, как нам вас… Нет, нет!
Машина бежала мимо маленькой железнодорожной станции. Мегрэ постучал в стекло, отделяющее шофера от пассажиров, и вытащил два стофранковых билета.
— Вот, возьмите… Я внесу их в расходы по делу…
Комиссар почти вытолкнул Ле-Гэрека и Эмму из машины и захлопнул дверцу, пока они пытались найти слова благодарности.
— В Конкарно… Только побыстрее!..
Теперь комиссар Мегрэ остался один, он несколько раз недоуменно пожал плечами, как человек, испытывающий очень сильное желание посмеяться над самим собой.
Процесс длился целый год. И на протяжении этого года доктор Мишу не менее пяти раз в неделю являлся к следователю со своим неизменным сафьяновым портфелем, набитым документами.
После каждого допроса обязательно следовал новый поток жалоб и протестов. Каждый документ досье подвергался сомнению и служил поводом для научных дискуссий и расследований.
Доктор Мишу похудел и осунулся еще больше, стал еще желтее. Но не сдавался.
— Разрешите человеку, которому осталось жить только три месяца.
Эта фраза стала его любимой. Доктор защищался с удивительным упорством. Он пускался в коварные маневры, проявлял неожиданную находчивость. Ему удалось найти адвоката, еще более язвительного и желчного, чем он сам, который с успехом заменял его во время процесса.
Суд присяжных департамента Финистер приговорил доктора Мишу к двадцати годам каторжных работ. Еще шесть месяцев доктор ждал, пока рассматривалось дело, посланное на кассацию.
В прошлом месяце во всех газетах появилась фотография: доктор Эрнест Мишу, все такой же худой и унылый, в арестантской шапочке, поднимается по трапу на корабль в гавани Иль-де-Франс. Это — «Мартиньера», которая отвезет в Кайенну сто восемьдесят преступников, приговоренных к каторге. За спиной у доктора вещевой мешок, а нос кажется окончательно свернутым в сторону.
Мадам Мишу проживает в Париже. Она давно отбыла трехмесячное тюремное заключение и деятельно интригует в политических кругах. Она пытается добиться пересмотра приговора, вынесенного ее сыну.
Ей удалось привлечь на свою сторону редакции двух газет.
Леон Ле-Гэрек на шхуне «Франсетта» ловит сельдь в Северном море, а его жена ожидает ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30