На первых порах немецкие и чешские подпольщики помогали советским военнопленным создавать свою группу безопасности и охраняли сами русскую организацию. И когда Кюнг принялся за это дело, у Степана Бакланова был уже кое-какой опыт.
Разумеется, один Кюнг ничего не сумел бы сделать. Ему нужны были глаза и уши. И он нашел надежных и осмотрительных помощников. Это — Костя Руденко и Николай Руденко, Костя Крокинский, Михаил Хохлов, Сергей Каталидзе, Александр Павлов и многие другие, которых в то время знал только Кюнг.
Человек с транспорта попадал в карантинный лагерь. Он был измучен дорогой, часто побоями, длинной процедурой приема. Он и не подозревал, что кто-то в кишащем муравейнике барака может наблюдать за ним. Он и не знает, что о нем уже многое известно: откуда родом, где воевал, когда угодил в плен, за что попал в Бухенвальд, только отходит от пугающей мысли, что его везут в концлагерь, только начинает привыкать к тусклому венчику пламени над трубой крематория. А уж номер его занесен в тайный список который ведет Петр Саенко. Он сидит за столом и ест свою порцию хлеба и супа, а цепкие глаза штубендиста следят, как он ест. Он ложится спать, аккуратно складывает свою одежду и не думает, что штубендист будет непременно знать, что у него в карманах.
И если он положил записочку с номерами заключенных, чтобы передать ее завтра эсэсовцу, то считай, что жить ему осталось несколько часов.
А если он попытается с этой записочкой проскользнуть ночью к воротам, то у него из этого тоже ничего не получится. Где-то на улице его непременно остановит лагершутц, пристрастно допросит, куда и зачем так спешит. И отвертеться от лагершутца невозможно, и освободиться от предательской записки тоже невозможно. Потому что лагершутцы — это свои ребята, и их инструктировал Николай Кюнг.
Входя в лагерь, узник «освобождался» от всех личных вещей. Деньги, ордена, медали, документы, а что еще могло быть у советских военнопленных? — хранились в эффектенкамере. Здесь действовал Костя Руденко. Он просматривал все документы, и ему было видно, что за человек попал на территорию Бухенвальда.
Итак, пока человек проходил через канцелярию, мылся в бане, переодевался, съедал первые порции лагерной похлебки, за ним уже разматывался клубок его прошлой жизни и он мысленно заносился в разряд или активных, или пассивных, или подозрительных и с этой характеристикой поступал в Большой лагерь. Так было с нами, когда мы прибыли в лагерь. Так было с тысячами других.
Время от времени вопросы безопасности становились главными в нашей жизни. Когда эсэсовцы схватили участников траурного митинга и все зависело от того, хватит ли у товарищей мужества перенести допросы, политический Центр насторожился и утроил бдительность. Последние месяцы, ободренные успехами Советской Армии, массированными налетами авиации союзников на германские города, мы кое-где стали забывать об опасности, потеряли осторожность.
Однажды осенью я получил через связного приказ явиться на экстренное заседание Центра. Оно, как обычно, проходило в одном из надежных подвалов лагеря.
Николай Кюнг — большой знаток всех укромных уголков Бухенвальда — умел выбрать место.
На заседании, как всегда, присутствовал Вальтер Бартель. Обычно жизнерадостный, остроумный, он сейчас чем-то озабочен. Руки нетерпеливо мнут какую-то вещицу на столе.
Когда все собрались, Вальтер сказал:
— Наша подпольная работа достигла такого размаха, что привлекла внимание не только комендатуры, но и германского правительства. Саботаж на заводах «Густлов-верке» и ДАУ не мог не вызвать подозрений. Эсэсовцы замечали и пропажу оружия и дефицитных материалов. Они обратили внимание и на то, что во время бомбежки многие их солдаты были убиты явно не осколками бомб, а оружие их таинственно пропало. Словом, в лагерь приехала правительственная комиссия. В наши ряды заброшено много шпионов и провокаторов. Интернациональный комитет требует: бдительность и тщательная конспирация прежде всего.
Вальтер прав: в последние месяцы мы так размахнулись, что, пожалуй, пора призадуматься, пока половина лагеря не вылетела в трубу. Повсюду у нас рассовано оружие. У Венки Щелокова — в тряпках портновской мастерской. У Леньки Крохина — в подоконнике. И хоть он и говорит, что у него сам черт не отыщет, но ведь кто знает, где и как будут искать? И у многих других есть оружие. И, наверное, уж не так трудно его отыскать даже без помощи чертей.
Действительно, надо принимать спешные меры, чтобы предупредить всех подпольщиков об опасности.
Вальтер Бартель ушел все такой же озабоченный и встревоженный, а мы остались думать, что же делать дальше. Если передать предупреждение по прямой связи от командиров к подчиненным, на это уйдет много времени. Да, пожалуй, в лагере будет заметна некоторая суета, оживление: после работы забегают командиры, политработники, связные.
Не лучше ли сделать это через штубендистов и гигиенвартов? Все они люди свои, проверенные, на блоках все знают и в один вечер сумеют предупредить кого надо. А главное, их можно собрать всех сразу под видом санитарного инструктажа. Правда, это дело рисковое, но разве не больший риск не предупредить вовремя об опасности?
Мою мысль поддержали Кюнг и Симаков. Совещание было назначено в одном из каменных блоков. Пауль Шрек дал согласие своим авторитетом старосты прикрыть наше мероприятие.
— Ты скажешь своим товарищам все, что нужно, предупредил Пауль. — Лагершутцы организуют наблюдение. Среди них мой брат. Можешь на него положиться. Если я дам сигнал — не разбегайтесь. Начинай ругать штубендистов за грязь и неряшливость, говори, что посуда плохо моется, что врачи требуют чистоты. Ну, и что-нибудь еще в таком же роде…
— Спасибо, Пауль. Тебя понимаю.
Собралось человек тридцать русских. Уселись вокруг длинного стола. Перед ними немытые или плохо промытые баки для подноса баланды и миски, из которых едят заключенные. Они не знают точно, зачем их позвали. Недовольно переговариваются: им давно надоели разговоры о грязной посуде. Они все это знают сами.
Я смотрю на них и никак не могу начать. Что надо сказать — знаю, но не могу придумать, как сказать. Вроде все надежные. А вдруг все-таки среди них провокатор, доносчик?
Решил сказать так:
— Придется опять говорить о том, что вы сами виноваты в антисанитарных условиях: миски и бачки плохо моются, заключенные не всегда умываются, а вы не следите за всем этим. Эсэсовцы и без того возводят на нас всякие напрасные обвинения. Будто бы мы работать не умеем, станки и оборудование портим, растаскиваем дефицитные материалы. Будто мы вместо частей орудия делаем утюги, зажигалки, портсигары и дарим их мастерам и эсэсовцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57