Зато
те красные змеи, крадущиеся в лиловом тумане, интересней. Приглядитесь к
извивам, к гребням на туловищах... Все эти обертоны мозгового излучения
после расшифровки оказались ответвлениями ряда Нгоро.
- Расшифровку! - нетерпеливо потребовал Андрей. - Змеи не интересуют,
давайте математику!
На стереоэкране засияла математическая структура: переплетения
посылок, разброс следствий, обобщенная конструкция результата. Рой
торжественно произнес:
- Ты видишь формулу движения трех тяготеющих тел вокруг общего
центра. Кроме того, Генрих вывел формулы для любого числа взаимно
тяготеющих тел, но они слишком сложны, чтобы показать на экране. Все
вычисления правильны...
Андрей вскочил и возбужденно заходил по комнате.
- Это же значит, что Генрих совершил открытие, которое не удавалось
ни одному математику! - крикнул он, останавливаясь перед Роем. - Он самый
выдающийся гений из живших на Земле!
- Никакой он не математик, - с досадой возразил Рой. - Тем более не
гений. Мы со всем тщанием проверили математические способности Генриха.
- Ты хочешь сказать...
- Да, именно! Ординар. Генрих так же способен создать новую
математику, как репа заколоситься.
Андрей с удивлением смотрел на Роя.
- Но тогда мозг его послужил приемником чужой мыслительной работы,
стал полем, на котором разыгралась не им порожденная буря?
- Похоже, так.
- Значит, все-таки есть этот гений, этот математический титан,
который добился огромного результата, но сам его не обнародовал, а навеял
в мозг твоего брата! Так в чем дело? Немедля вывести его на свет! Предки
выражались еще ярче: "При жизни поставить памятник!"
- Мы ищем, - невесело сказал Рой, - неведомого человека, настроившего
свое сознание на мозг Генриха, или непостижимое явление, превращающее
рядового жителя Земли в научного исполина... Мы ищем разгадку катастрофы
на Марсе, ибо ни я, ни Арман не сомневаемся, что гибель звездолета и
чудесные возникновения математических способностей у Генриха - звенья
одной таинственной цепи.
3
Генрих, помогая себе палкой, ковылял по аллее парка. Когда прилетели
Рой и Андрей, он радостно махнул рукой и заторопился, но ноги еще плохо
слушались его.
Рой, подбежав, успел поддержать брата. Он упрекнул Генриха:
- Не рано ли в бег? Тебе лежать и лежать.
- Бежать - рано, в остальном я здоров, - весело ответил Генрих.
Он опустился на скамью, Рой и Андрей сели рядом. Андрей молча глядел
на друга. Генрих похудел; в нервном, раньше легко менявшем выражение лице
появилась восковая оцепенелость, странно противоречившая глазам,
по-прежнему живым. Генрих усмехнулся: он знал, как выглядит.
- Когда человек рассыпается на атомы, Андрей, его трудно собрать в
старом виде, - сказал он.
- Да, конечно, конечно, - поспешно согласился Андрей. - Жуткая же
была авария, просто жуткая! И столько загадок, столько тайн, столько
всякой удивительности!..
И он опять замолчал, не отрывая испуганных глаз от Генриха. И
молчание всегда словоохотливого, импульсивно исторгающего из себя слова
друга показывало яснее любых слов, каким страшным кажется Генрих. Генриху
это даже понравилось. Плохой внешний вид соответствовал ужасу катастрофы.
Генрих по-человечески порадовался бы, если б Андрей счел, что он пышет
здоровьем: он тяготился болезнью, особенно в те первые дни на Земле,
когда, возвращенный в сознание, еще не знал, хорошо ли пойдет
выздоровление, и с опаской думал о будущем.
Сейчас каждая клетка тела ощущала возвращение здоровья, будущее было
светло, скверный внешний вид уже не соответствовал внутреннему состоянию;
он лишь свидетельствовал о глубине той ямы, из которой Генрих выбрался.
Генрих, с удивлением поймав себя на этой мысли, ощутил удовольствие, что
так напугал Андрея.
И он сказал шутливо:
- Насчет тайн и удивительностей промолчу. В том, что считать
удивительностью, а что стандартом, ты знаток выше нас всех. Но так
утомительно почти месяц бесцельно валяться на постели, когда другие...
Андрею почудилась в ответе Генриха не шутка, а жалоба. Он
запротестовал, чтобы не дать Генриху углубиться в жалость к себе - жалость
плохой помощник выздоровления:
- Не надо, Генрих, какие бесцельности! Ты столько во время болезни
сотворил поражающего воображение!..
Генрих грустно усмехнулся:
- Ты насчет моего превращения в великого математика? Это уже прошло.
Поболел гениальностью и выкарабкался в нормальность.
- Все-таки это твои открытия, - пробормотал Андрей.
- Вряд ли. Каким-то образом мой больной мозг стал приемником чужих
сокровений, к тому же плохим приемником: сразу же выплеснул их наружу. А
тот, кто реально генерирует великие мысли, носит их в себе. Так ведь, Рой?
Рой сдержанно сказал:
- Пока ты можешь еще претендовать на авторство.
- Это было бы слишком простое решение, Рой. А ты ведь сам доказывал,
что самое бесплодное дело - искать простых решений. Трудно и вообразить
себе, Андрей, как Рой мучил меня вопросами, расспросами, допросами и
повторными запросами с той первой минуты, когда я стал способен на
что-либо отвечать.
- А каков результат? - осторожно спросил Андрей. - Я имею в виду...
- Я знаю, что ты имеешь в виду. Моя память обрывается на моменте,
когда Спенсер стал приподниматься на диване. Что было потом, даже и не
представляю себе.
Андрей взглядом спросил Роя, не повредит ли Генриху дальнейший
разговор об аварии. Рой, отвернувшись, не поймал взгляда Андрея.
Поколебавшись, Андрей продолжал задавать новые вопросы, лишь постарался
говорить помедленней и наблюдал при этом за лицом Генриха, чтобы прервать
выспрашивания, если при каком-либо воспоминании оно болезненно исказится.
Но Генрих отвечал спокойно, то пожимал плечами, то недоуменно улыбался, то
задумчиво смотрел куда-то вдаль - такова была его обычная манера
разговора. Андрей понемногу успокаивался: Генрих был прежним, несмотря на
свой новый страшный вид.
- Твое сознание, однако, сохранило многие картины, Генрих?
- Знаю. Чьи-то дикие глаза. Они отпечатались в моем мозгу, а не в
сознании. Картинки любопытные, я их сейчас с интересом рассматриваю на
экране, но ощущение такое, будто ко мне они не имеют касательства.
- Что ты можешь сказать о Спенсере?
- То же, что об экипаже: практически ничего. Мы встречались в
столовой и салоне, изредка перекидываясь словами.
- Полет проходил нормально?
- Точно по графику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
те красные змеи, крадущиеся в лиловом тумане, интересней. Приглядитесь к
извивам, к гребням на туловищах... Все эти обертоны мозгового излучения
после расшифровки оказались ответвлениями ряда Нгоро.
- Расшифровку! - нетерпеливо потребовал Андрей. - Змеи не интересуют,
давайте математику!
На стереоэкране засияла математическая структура: переплетения
посылок, разброс следствий, обобщенная конструкция результата. Рой
торжественно произнес:
- Ты видишь формулу движения трех тяготеющих тел вокруг общего
центра. Кроме того, Генрих вывел формулы для любого числа взаимно
тяготеющих тел, но они слишком сложны, чтобы показать на экране. Все
вычисления правильны...
Андрей вскочил и возбужденно заходил по комнате.
- Это же значит, что Генрих совершил открытие, которое не удавалось
ни одному математику! - крикнул он, останавливаясь перед Роем. - Он самый
выдающийся гений из живших на Земле!
- Никакой он не математик, - с досадой возразил Рой. - Тем более не
гений. Мы со всем тщанием проверили математические способности Генриха.
- Ты хочешь сказать...
- Да, именно! Ординар. Генрих так же способен создать новую
математику, как репа заколоситься.
Андрей с удивлением смотрел на Роя.
- Но тогда мозг его послужил приемником чужой мыслительной работы,
стал полем, на котором разыгралась не им порожденная буря?
- Похоже, так.
- Значит, все-таки есть этот гений, этот математический титан,
который добился огромного результата, но сам его не обнародовал, а навеял
в мозг твоего брата! Так в чем дело? Немедля вывести его на свет! Предки
выражались еще ярче: "При жизни поставить памятник!"
- Мы ищем, - невесело сказал Рой, - неведомого человека, настроившего
свое сознание на мозг Генриха, или непостижимое явление, превращающее
рядового жителя Земли в научного исполина... Мы ищем разгадку катастрофы
на Марсе, ибо ни я, ни Арман не сомневаемся, что гибель звездолета и
чудесные возникновения математических способностей у Генриха - звенья
одной таинственной цепи.
3
Генрих, помогая себе палкой, ковылял по аллее парка. Когда прилетели
Рой и Андрей, он радостно махнул рукой и заторопился, но ноги еще плохо
слушались его.
Рой, подбежав, успел поддержать брата. Он упрекнул Генриха:
- Не рано ли в бег? Тебе лежать и лежать.
- Бежать - рано, в остальном я здоров, - весело ответил Генрих.
Он опустился на скамью, Рой и Андрей сели рядом. Андрей молча глядел
на друга. Генрих похудел; в нервном, раньше легко менявшем выражение лице
появилась восковая оцепенелость, странно противоречившая глазам,
по-прежнему живым. Генрих усмехнулся: он знал, как выглядит.
- Когда человек рассыпается на атомы, Андрей, его трудно собрать в
старом виде, - сказал он.
- Да, конечно, конечно, - поспешно согласился Андрей. - Жуткая же
была авария, просто жуткая! И столько загадок, столько тайн, столько
всякой удивительности!..
И он опять замолчал, не отрывая испуганных глаз от Генриха. И
молчание всегда словоохотливого, импульсивно исторгающего из себя слова
друга показывало яснее любых слов, каким страшным кажется Генрих. Генриху
это даже понравилось. Плохой внешний вид соответствовал ужасу катастрофы.
Генрих по-человечески порадовался бы, если б Андрей счел, что он пышет
здоровьем: он тяготился болезнью, особенно в те первые дни на Земле,
когда, возвращенный в сознание, еще не знал, хорошо ли пойдет
выздоровление, и с опаской думал о будущем.
Сейчас каждая клетка тела ощущала возвращение здоровья, будущее было
светло, скверный внешний вид уже не соответствовал внутреннему состоянию;
он лишь свидетельствовал о глубине той ямы, из которой Генрих выбрался.
Генрих, с удивлением поймав себя на этой мысли, ощутил удовольствие, что
так напугал Андрея.
И он сказал шутливо:
- Насчет тайн и удивительностей промолчу. В том, что считать
удивительностью, а что стандартом, ты знаток выше нас всех. Но так
утомительно почти месяц бесцельно валяться на постели, когда другие...
Андрею почудилась в ответе Генриха не шутка, а жалоба. Он
запротестовал, чтобы не дать Генриху углубиться в жалость к себе - жалость
плохой помощник выздоровления:
- Не надо, Генрих, какие бесцельности! Ты столько во время болезни
сотворил поражающего воображение!..
Генрих грустно усмехнулся:
- Ты насчет моего превращения в великого математика? Это уже прошло.
Поболел гениальностью и выкарабкался в нормальность.
- Все-таки это твои открытия, - пробормотал Андрей.
- Вряд ли. Каким-то образом мой больной мозг стал приемником чужих
сокровений, к тому же плохим приемником: сразу же выплеснул их наружу. А
тот, кто реально генерирует великие мысли, носит их в себе. Так ведь, Рой?
Рой сдержанно сказал:
- Пока ты можешь еще претендовать на авторство.
- Это было бы слишком простое решение, Рой. А ты ведь сам доказывал,
что самое бесплодное дело - искать простых решений. Трудно и вообразить
себе, Андрей, как Рой мучил меня вопросами, расспросами, допросами и
повторными запросами с той первой минуты, когда я стал способен на
что-либо отвечать.
- А каков результат? - осторожно спросил Андрей. - Я имею в виду...
- Я знаю, что ты имеешь в виду. Моя память обрывается на моменте,
когда Спенсер стал приподниматься на диване. Что было потом, даже и не
представляю себе.
Андрей взглядом спросил Роя, не повредит ли Генриху дальнейший
разговор об аварии. Рой, отвернувшись, не поймал взгляда Андрея.
Поколебавшись, Андрей продолжал задавать новые вопросы, лишь постарался
говорить помедленней и наблюдал при этом за лицом Генриха, чтобы прервать
выспрашивания, если при каком-либо воспоминании оно болезненно исказится.
Но Генрих отвечал спокойно, то пожимал плечами, то недоуменно улыбался, то
задумчиво смотрел куда-то вдаль - такова была его обычная манера
разговора. Андрей понемногу успокаивался: Генрих был прежним, несмотря на
свой новый страшный вид.
- Твое сознание, однако, сохранило многие картины, Генрих?
- Знаю. Чьи-то дикие глаза. Они отпечатались в моем мозгу, а не в
сознании. Картинки любопытные, я их сейчас с интересом рассматриваю на
экране, но ощущение такое, будто ко мне они не имеют касательства.
- Что ты можешь сказать о Спенсере?
- То же, что об экипаже: практически ничего. Мы встречались в
столовой и салоне, изредка перекидываясь словами.
- Полет проходил нормально?
- Точно по графику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39