Секунду-другю стоял посреди комнаты. Надо было перед уходом подумать, чтобы не сделать ничего, что ему могло бы повредить. Огляделся. На спинке кровати висела его сырая пижама. В этот ночной духоте она ткань быстро высыхала. Пижаму он сунул в пустое отделение своей большой дорожной сумки. Вынул бутылку коньяка, две оставшиеся банки и все бросил в сумку. Подумав, пустые банки тоже взял с собой. Да, отпечатки пальцев! Что банки! - он здесь везде наследил. Хорошо, что вспомнил. Вынув пижаму, стал протирать везде, где мог касаться руками: спинки кровати, дверцы тумбочек, дверные ручки, балкон... В какой-то момент подумал, что он выглядит и действует как шизофреник. Кому будет интересно связывать эту палату с трупами внизу? Он сплюнул на пол. Черт его знает, что тут творится и что с чем связать?! Вышел на балкон. Как хорошо дышалось! Ветерок с моря. Настроение внезапно изменилось. Ему вдруг показалось... возникло ощущение, что теперь, непонятно почему, но можно всё. Словно он перешел невидимую границу, вроде как границу совершеннолетия, которую физически не ощущаешь, но перейдя которую попадаешь уже в другой мир, мир взрослых, мир совершенно иной. И он никогда не был у моря, никогда не слышал, как вот сейчас, этот могучий, веселый, рокочущий шум прибоя. Почему бы и нет, решил он. Спать все равно не хотелось, до утра далеко и можно сходить на берег... раз сегодня все можно. И тут, стоя на балконе, он решил спуститься прямо здесь, цепляясь за перила. Тем более, что этак исключаются разные возможные нежелательные встречи. Халат он снял и сунул в сумку. Забросил её за спину. Сумка болталась на спине и не мешала. Ну все. Скоро он был уже на земле и, стараясь не смотреть в сторону окон кухни, быстро пошел в наравлении все усиливавшихся звуков прибоя. И как же хорошо дышалось! Вышла где-то прятавшаяся доселе луна, и острые тени кипарисов, стеной обрамлявших аллею, пали на асфальтовую дорожку. А в небе мелькало, беспорядочно штопая воздух, великое множество летучих мышей. Вот и море. Песочный пляж усеян деревянными грибами, лавочками и лежаками. И никого. Либо поздно, либо ночные романтические прогулки к морю не особенно вяжутся с близким больничным раем. А может пляж только для больных? "Чтобы разносить заразу," - подумал он и усмехнулся. Пустое. Он выбрал два рядом расположенных лежака и на одном, пока не забыл, разложил быстро высыхающие здесь, но все ещё сырые пижаму и брюки. Да, хорошо! Достал банку. Торопливо вскрыл и пил до тех пор, пока хватило дыхания. Потом закурил и прилег. И сразу же взгляд утонул в бездонном небе, переполненном разноцветными крупными звездами, среди которых серел прозрачный Млечный Путь. А внизу - ночное море. Огромное, бледное, молочно-зеркальное, мерно дышит. И отовсюду, перекрывая глухой шум прибоя поднимался хрустальный звон. Александр бездумно лежал, пораженный всей той силой чувств, которые, вопреки всему, пробудило в нем ночное море. Он думал. О чем? Жил обычный московский мальчик, знал дорогу в школу, в магазин, играл на скрипке и не водился с плохими детьми во дворе, большинство из которых, к настоящему времени, были, действительно, осуждены. В общем, этот мальчику, ставший уже взрослым, знал до сего времени только свой малюсенький мирок, не более. О чем он думал? Он думал о том, что каждый человек, так или иначе, вертится в собственном мирке, который освоен и в котором чувствует себя свободным. А миры других людей, как бы ни соглашаешься с их реальностью, все равно остаются виртуальными. Как американские боевики, которые создаются на основе реальных событий, но в которые не веришь, хотя есть и убийства, есть и секс, есть и гнусные маньяки - все как в жизни. Все это виртуально, потому что не имеет к тебе никакого отношения. О чем он думал? Он думал о том, что совершенно непостижимо происшедшее с ним сегодня вечером и ночью, происшедшее именно с ним, менее других ожидавших этого. Но ещё важнее и непостижимее - его собственное восприятие, настроение, реакция на столкновение с виртуальным потусторонним миром насилия, который он в крайнем случае был готов лицезреть за стеклом коммерческой палатки, будучи лишь продавцом, но все равно наблюдателем, а не участником. И эта вот убежденность, что другие, но только не он, могут быть вовлечены в соприкосновение с реальной кровью и реальным насилием была решительным образом нарушена. Это явилось доказательством его причастности чему-то такому, что во сто крат больше него и, значит, служило подтверждением его значимости: в нем есть, помимо всего того, что знал он и его родители, есть некое нечто, очевидно, много большее, сильнее его обычного, что делало его причастным большому миру. Сегодня на вокзале лезвие опасной бритвы, полоснув его плоть, рассекло тот кокон, в котором он прятался до сих пор. И через этот насильственный разрез полезли бандиты. Для чего? Чтобы его убить? Но почему не убили на вокзале? В чем здесь смысл? Александр допил содержимое банки. Закурил новую сигарету. Луна, золотая, огромная, горела в конце Млечного Пути, и её сияние, туманно-золотым столбом падало в зеркальную амальгаму моря, словно бы на этой дрожащей от неслыханной тяжести колонне и держалось невообразимая тяжесть звезжного неба. И повсюду ни на мгновение не умолкал звон ночных тварей, звон заполнявший небо, землю и море своим тягучим, дивным журчанием... То, что он сегодня пережил и что сейчас заново переживал вдруг осенило его догадкой: несмотря на весь ужас, который оне испытал и вновь испытать не хотел бы ни за что, пережитое начинало казаться занчительным, позволяло видеть и себя не столько обезумевшим от страха зайцем, застигнутым волками, но, в конечном итоге, победителем. Живая собака лучше мертвого льва. Нет, не так. Он заяц, потому что ощущал себя зайцем. А волк ощущает себя волком. Стоит поверить в себя, и ты уже не трясущаяся от страха жертва, ты сам волк. Александр достал бутылку коньяка из сумки. Сделал несколько глотков. В голове ясно и чисто звенело. Он закурил и вновь откинулся на лежаке. Он слушал этот звон и думал. Он думал, что прожив свои восемнадцать лет в этом полночном, колдовском, звенящем невидимыми волшебными колокольцами мире, он до сих пор не мог ни осязать его, ни слышать толком. Как и знать того, что при соприкосновении с запретной волчьей действительностью он сможет выйти победителем. Пускай случайно, пускай по независящем от него причинам, но факт оставался фактом: он был жив, а те двое - мертвы. Не боги же горшки обжигают? Почему бы и ему не представлять собой силу? Не сейчас, сейчас ещё рано. Может потом. Надо просто не ощущать себя этим самым загнанным зайцем. А цикады все пели, пели. Луна достигла всей предельной величины своей. И предельной своей прелести достигла ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60