В ИТК с самого начала создается коллектив
преступников, воровской коллектив - со своим самоуправлением, абсолютно не
зависимый от администрации, со своей моралью, совершенно противоположной
всему, что снаружи, за колючей проволокой. Очень многие ценности, к
которым мы привыкли, здесь фигурируют с обратным знаком. То, что там -
зло, здесь - добро, и наоборот. Украсть, ограбить - почетно и умно; убить
- опасно и все же завидно: нужна отвага; работать - глупо и смешно;
интеллигент - бранное слово; напиться вдрызг - кайф, услада. Попасть на
лагерную Доску почета - ужасное несчасть, позор. Я видел, как бегали по
лагерю, скрываясь от фотографа, назначенные администрацией "передовики
производства".
Именно в этом коллективе заключенный проводит все время - весь день и
всю ночь, долгие годы. Воздействие администрации - спорадическое, слабое,
формальное, мало индивидуализорованное, большей чачстью не доходящее до
реального заключенного. А коллектив всегда с ним. И какой коллектив!
Жестокий, безжалостный и сильный. Сильный своей сплоченностью, своей
круговой порукой и своеобразной гордостью. У этого коллектива есть свои
традиции, своя романтика и свои герои.
Жизнь в этом перевернутом мире регулируется неписаными, но строго
соблюдаемыми правилами. Часть из нах бессмысленна, как древние табу. Здесь
это называется "заподло" - чего делать нельзя, что недостойно уважающего
себя вора. Табуировано много действий и слов. Нельзя поднять с пола
уроненую ложку: она "зачушковалась", надо добывать новую. Нельзя говорить
"спаибо", надо - "благодарю". Табуирован красный цвет: это цвет педерастии
("голубыми", как на воле, здесь "гомосеков" не зовут). Красные тручики или
майку носить позорно, выбрасываются красные мыльницы и зубные щетки. И так
далее. Пусть эти правила бессмысленны, но само знание их возвышает
опытного зэка в глазах товарищей и подчеркивает принадлежность к
коллективу, цементирует коллектив. Ту же роль играют и разнообразные
обряды, "прописка" или разжалование. Скажем, человек совершил недостойный
вора поступок, все это знают, но пока нарушителя не "опустили" по всей
форме (то есть совершили положенный обряд) и не "объявили" (то есть по
заведенной форме огласили совершенное), он пользуется всеми привелегиями
вора.
Столь же формализирована и знаковая система - одежда, распределение
мест (где кто сидит, стоит, спит). В числе таких знаков - татуировка,
"наколка". Она вовсе не ради украшения. В наколотых изображениях выражены
личные достоинства зэка: прохождение через тюрьмы и "зону", приговор
(срок), статья (состав преступления), престрастия и девизы и тому
подобное. Изображение церкви - это отсиженный срок: число глав или
колоколов - по числу лет, которые зэк "отзвонил". Кот в сапогах -
воровство. Кинжал, пронзающий серце, - "бакланка" (статья за хулиганство).
Джинн, вылетающий из бутылки, - статья за наркоманию. Портрет Ленина и
оскаленый тигр - "ненавижу советскую власть". Четырехугольные звезды на
плечах - "клянусь, не надену погон", звезды на коленях - "не встану на
колени перед ментами". И так далее. За щеголяние "незаслуженной" наколкой
полагается суровое наказание (принцип: отвечай за "наколку"), так что не
знавшие этого принципа случайные щеголи предпочитают вырезать с мясом
неположенные им изображения. Фиксация социального статуса столь важна для
уголовника, что оттесняет соображения конспирации: ведь "наколка" заменяет
паспорт. Но это тот паспорт, которым уголовник дорожит и гордится.
Впрочем, как у нас бывают "отрицательные характеристики", так и в
лагере встречается позорящая "наколка", например петух на груди или
родинки над бровью, над губой (так помечаются разыне виды пидоров). Их
нельзя вырезать или выжигать. Положено - носи.
Вот в какой коллектив мы, будто нарочно, окунаем с головой человека,
которого надо держать от такого коллектива как можно дальше. Вот какой
коллектив мы сами искуственно создаем - ведь на воле нет такого конденсата
уголовщины, такого громадного скопления ворья! Вот какому коллективу
противостоит администрация, появляющаяся в лагере на короткое время,
большинству заключенных недоступная, личных контактов с ним не имеющая.
Свою систему ценностей воровсой коллектив навязывает новичкам
посредствомкнута и пряника. Изгнанные рбществом, отвергнутые, презираемые
им уголовники находят здесь среду, в которой другая система ценностей и
другие оценки человеческих качеств. Здесь отверженные получают шанс
продвинуться наверх, не дожидаясь далекого освобождения. И они начинают
восхождение к трудным вершинам воровской иерархии. Они находят здесь то,
что потеряли там (или не имели надежды приобрести там) - престиж и
уважение. Оказывается, есть среда, где ценятся те качества, которых у них
в избытке, и не нужны те, которых у них нет.
Надо видеть, с каким достоинством и с какими надменными лицами
расхаживают здесь особы, принадлежащие к вершинам иерархии, с какой
гордостью напяливают новопроизведенные счастливцы свою эсэсовскую форму, -
надо видеть все это, чтобы понять, какой воспитательной силой обладает
этот коллектив! Уголовники здесь становятся закоренелыми преступниками,
изверги - изощренными извергами. Проявляется сила этого коллектива и по
отношению к слабым духом. Здесь из них выбивают последние остатки
человеческого достоинства, делают угодливыми и согласными на любую
подлость, готовыми перенести любое унижение ради мелких поблажек.
Своеобразная форма адаптации. Эти безхребетные существа - тоже создания
этого коллектива, тоже проявление его силы.
А ведь мы постоянно воспроизводим и поддерживаем его существование
самой системой "исправительно-трудовых"!
8. ПЕРЕКОВКА, ПЕРЕСТРОЙКА, РЕВОЛЮЦИЯ
Перевернутый мир лагеря занимал меня поначалу, естественно, в сугубо
личном плане: как тут нормльному человеку уцелеть, выжить, не утратив
человеческого достоинства. Вроде бы для меня лично этот вопрос был решен
самим фактом моего возвышения. Но столь же естественно для меня как для
ученого было поставить вопрос в обобщенной форме. Не всякий может стать
"уловым". В конце концов в каждом бараке только четыре угла. Коль скоро
ранг обеспечивает меня лично "экстерриториальность", то я, надо полагать,
вижу и, придерживаюсь невмешательства, сохраню здоровье. Но если не
вмешиваться, то можно ли сохранить достоинство при виде всего, что
творится во круг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
преступников, воровской коллектив - со своим самоуправлением, абсолютно не
зависимый от администрации, со своей моралью, совершенно противоположной
всему, что снаружи, за колючей проволокой. Очень многие ценности, к
которым мы привыкли, здесь фигурируют с обратным знаком. То, что там -
зло, здесь - добро, и наоборот. Украсть, ограбить - почетно и умно; убить
- опасно и все же завидно: нужна отвага; работать - глупо и смешно;
интеллигент - бранное слово; напиться вдрызг - кайф, услада. Попасть на
лагерную Доску почета - ужасное несчасть, позор. Я видел, как бегали по
лагерю, скрываясь от фотографа, назначенные администрацией "передовики
производства".
Именно в этом коллективе заключенный проводит все время - весь день и
всю ночь, долгие годы. Воздействие администрации - спорадическое, слабое,
формальное, мало индивидуализорованное, большей чачстью не доходящее до
реального заключенного. А коллектив всегда с ним. И какой коллектив!
Жестокий, безжалостный и сильный. Сильный своей сплоченностью, своей
круговой порукой и своеобразной гордостью. У этого коллектива есть свои
традиции, своя романтика и свои герои.
Жизнь в этом перевернутом мире регулируется неписаными, но строго
соблюдаемыми правилами. Часть из нах бессмысленна, как древние табу. Здесь
это называется "заподло" - чего делать нельзя, что недостойно уважающего
себя вора. Табуировано много действий и слов. Нельзя поднять с пола
уроненую ложку: она "зачушковалась", надо добывать новую. Нельзя говорить
"спаибо", надо - "благодарю". Табуирован красный цвет: это цвет педерастии
("голубыми", как на воле, здесь "гомосеков" не зовут). Красные тручики или
майку носить позорно, выбрасываются красные мыльницы и зубные щетки. И так
далее. Пусть эти правила бессмысленны, но само знание их возвышает
опытного зэка в глазах товарищей и подчеркивает принадлежность к
коллективу, цементирует коллектив. Ту же роль играют и разнообразные
обряды, "прописка" или разжалование. Скажем, человек совершил недостойный
вора поступок, все это знают, но пока нарушителя не "опустили" по всей
форме (то есть совершили положенный обряд) и не "объявили" (то есть по
заведенной форме огласили совершенное), он пользуется всеми привелегиями
вора.
Столь же формализирована и знаковая система - одежда, распределение
мест (где кто сидит, стоит, спит). В числе таких знаков - татуировка,
"наколка". Она вовсе не ради украшения. В наколотых изображениях выражены
личные достоинства зэка: прохождение через тюрьмы и "зону", приговор
(срок), статья (состав преступления), престрастия и девизы и тому
подобное. Изображение церкви - это отсиженный срок: число глав или
колоколов - по числу лет, которые зэк "отзвонил". Кот в сапогах -
воровство. Кинжал, пронзающий серце, - "бакланка" (статья за хулиганство).
Джинн, вылетающий из бутылки, - статья за наркоманию. Портрет Ленина и
оскаленый тигр - "ненавижу советскую власть". Четырехугольные звезды на
плечах - "клянусь, не надену погон", звезды на коленях - "не встану на
колени перед ментами". И так далее. За щеголяние "незаслуженной" наколкой
полагается суровое наказание (принцип: отвечай за "наколку"), так что не
знавшие этого принципа случайные щеголи предпочитают вырезать с мясом
неположенные им изображения. Фиксация социального статуса столь важна для
уголовника, что оттесняет соображения конспирации: ведь "наколка" заменяет
паспорт. Но это тот паспорт, которым уголовник дорожит и гордится.
Впрочем, как у нас бывают "отрицательные характеристики", так и в
лагере встречается позорящая "наколка", например петух на груди или
родинки над бровью, над губой (так помечаются разыне виды пидоров). Их
нельзя вырезать или выжигать. Положено - носи.
Вот в какой коллектив мы, будто нарочно, окунаем с головой человека,
которого надо держать от такого коллектива как можно дальше. Вот какой
коллектив мы сами искуственно создаем - ведь на воле нет такого конденсата
уголовщины, такого громадного скопления ворья! Вот какому коллективу
противостоит администрация, появляющаяся в лагере на короткое время,
большинству заключенных недоступная, личных контактов с ним не имеющая.
Свою систему ценностей воровсой коллектив навязывает новичкам
посредствомкнута и пряника. Изгнанные рбществом, отвергнутые, презираемые
им уголовники находят здесь среду, в которой другая система ценностей и
другие оценки человеческих качеств. Здесь отверженные получают шанс
продвинуться наверх, не дожидаясь далекого освобождения. И они начинают
восхождение к трудным вершинам воровской иерархии. Они находят здесь то,
что потеряли там (или не имели надежды приобрести там) - престиж и
уважение. Оказывается, есть среда, где ценятся те качества, которых у них
в избытке, и не нужны те, которых у них нет.
Надо видеть, с каким достоинством и с какими надменными лицами
расхаживают здесь особы, принадлежащие к вершинам иерархии, с какой
гордостью напяливают новопроизведенные счастливцы свою эсэсовскую форму, -
надо видеть все это, чтобы понять, какой воспитательной силой обладает
этот коллектив! Уголовники здесь становятся закоренелыми преступниками,
изверги - изощренными извергами. Проявляется сила этого коллектива и по
отношению к слабым духом. Здесь из них выбивают последние остатки
человеческого достоинства, делают угодливыми и согласными на любую
подлость, готовыми перенести любое унижение ради мелких поблажек.
Своеобразная форма адаптации. Эти безхребетные существа - тоже создания
этого коллектива, тоже проявление его силы.
А ведь мы постоянно воспроизводим и поддерживаем его существование
самой системой "исправительно-трудовых"!
8. ПЕРЕКОВКА, ПЕРЕСТРОЙКА, РЕВОЛЮЦИЯ
Перевернутый мир лагеря занимал меня поначалу, естественно, в сугубо
личном плане: как тут нормльному человеку уцелеть, выжить, не утратив
человеческого достоинства. Вроде бы для меня лично этот вопрос был решен
самим фактом моего возвышения. Но столь же естественно для меня как для
ученого было поставить вопрос в обобщенной форме. Не всякий может стать
"уловым". В конце концов в каждом бараке только четыре угла. Коль скоро
ранг обеспечивает меня лично "экстерриториальность", то я, надо полагать,
вижу и, придерживаюсь невмешательства, сохраню здоровье. Но если не
вмешиваться, то можно ли сохранить достоинство при виде всего, что
творится во круг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12