От наблюдений и размышлений я перешел к более активному поведению.
Используя свою влиятельность, свой авторитет, стал поиогать жертвам
"беспредела" - тем, кого "напрягали" (притясняли). Особенно старался
выручить людей, случайных в уголовном мире, молодых. Но их было так много!
Мои жалкие потуги терялись, тонули в беспредельном море "беспредела".
По-настоящему помочь можно было, только сломав этот порядок. Кого можно
было поднять против него?
С самими угнетенными - с чушками - разговаривать было и немыслимо
("заподло" даже подходить к ним) и незачем (боятся, а то и выдадут ворам).
Иное дело - с мужиками. Да и среди воров было много недовольных,
обделенных, обиженных. Возможность для тайных бесед была: по строгому
правилу "зоны", если двое "базарят" (беседуют), третий не подходит, жди,
пока пригласят: мало ли о чем они сговариваются - может, о "деле", о
"заначках" и тому подобное. Не знать лишнего - полезнее для здоровья.
Осторожно, исподволь я заводил разговоры о зловредности кастовой системы,
о несправедливости воровского закона, о возможности сопротивления - если
сплотиться, организоваться... Люди слушали, глаза их разгорались, и кулаки
сжимались. Постепенно созревал план ниспровержения воровской власти. Было
понятно, что без боя воры не сдадут своих позиций. Надо было запасаться
союзниками и точить ножи.
В ходе подготовки, однако, я все четче осознавал, что врядли смогу
напрвить эту стихию в то русло, которое для нее намечал. Мне становилось
все яснее, что заговорщики мыслят переворот только в одном плане:
свергнуть гаввора со всей его сворой и самим стать на их место"а они пусть
походят в нашей шкуре!". Конечно, цели свои заговорщики представляли
благородными: мы будем править иначе - справедливее, человечнее: уменьшим
поборы, наказывать будем только за дело и тому подобное. Качественных
перемен ожидать не приходилось. Зная своих сотоварищей, их образ мышления,
их идеалы и понятия, я видел, что в конечном счете все вернется на круги
своя.
Бунт созрел, когда меня уже не было в лагере, но так и не разгорелся:
воры пронюхали опасность, и заговор был жестоко подавлен. Как-то не по
себе становится при мысли, что и я мог оказаться в числе "заглушенных".
Между тем, еще в лагере, я искал пути изменения ситуации. Как
прервать и обескровить эти злостные воровские традиции? Я подумал, нельзя
ли тут применить ту теорию. которую я как раз замыслил и разрабатывал на
воле. Это коммуникационная теория стабильности и нестабильности культуры,
живучести традиций. Коротко суть ее в следующем. Если культуру можно
представить себе как некий объем информации, то культурное развитие можно
представить как передачу информации от поколения к поколению, то есть как
сеть коммуникаций наподобии телефонной, радиосвязи и прочее. Физиками
давно выявлены факторы, которые определяют устойчивость и эффективность
коммуникационных сетей: исправности кантактов, достаточное количество
каналов связи, повторяемость информации и прочее. Нарушение этих факторов
ведут к разрыву сети, к нарушению передачи. Стоит лишь определить, какие
явления в культуре можно приравнивать к подобным дефектам в сетях
коммуникации (скажем: конфликт поколений, убыль воспитания в семье,
ускоренная смена занятий и тому подобное), и можно будет решать задачи о
культурных традициях.
Не буду детализировать здесь свои соображения. Скажу лишь, что я
направился в штаб, изложил их подробно начальнику лагеря и вывел из них
ряд практических рекомендаций. В числе их перетасовку отрядов, иной
принцип распределения по отрядам (отделяющий старожилов лагеря от
новоприбывших), разрушение знаковой системы - всех одеть в черую форму и
так далее. начальник отнесся к этому очень серьезно, а кое - чем прямо
вдохновился ("Представляю, какие у воров будут лица, когда увидят всех
чушков в черной форме! "). И тотчас отдал распоряжения начать подготовку к
такой перестройке. Однако предстояло сделать немало. Тем временем мой срок
в лагере подошел к концу, а вскоре и начальника перевели в другое место.
Так планы и остались на бумаге.
Кроме того, и это ведь полумеры. Ну, лешим воров отдельной формы -
придумают другие отличия. Затрудним передачу уголовного опыта - все равно
будут его передавать, хоть и медленнее.
Нужна коренная ломка.
Перековка преступников всегда считалась у нас гарантированной всем
ходом дел в наших исправительно-трудовых лагерях. Сейчас, когда в стране
началась революционная перестройка всего общества и введена гласность, мы
впервые можем подвергнуть сомнению любые догмы. Пора усомниться и в этой.
Она обходится нашему обществу слишком дорого.
Об экономической рентабельности ИТК мне трудно судить: я не
экономист, и в моем расоряжении нет нужных числовых данных. Я знаю лишь,
что подневольный труд всегда малопроизводителен, это азы экономики. И что
для убогого труда здесь мы изъяты из свободного производительного труда
там. Правда, часть заключенных в своей жизни на аоле вообще не трудилась,
но для их труда здесь нужны ведь и станки, и сырье, и труд смежников - все
это связано с затратами, а окупаются ли они, мне неясно, и хорошо ли они
применяются - тоже вопрос. Зато о воспитательной роли ИТК я могу судить.
По моим впечатлениям, ИТК работают как огромные и эффективные курсы
усовершенствования уголовных профессий и как очаги идеологической
подготовки преступников и антисоциальных элементов вообще. Если часть
заключенных всеже выходит из ИТК с намерениями приступить к честной жизни,
то это происходит не благодаря деятельности ИТК, а вопреки ей - просто под
страхом наказания или в результате раскаяния, которые бы наступили у
данного человека в любых условиях. Независимо от целей администрации
лагерь как раз предпринимает все возможное, чтобы эти чувств а в человеке
погасить. Прибывание в коллективе себе подобных, да еще столь
организованном и сильном, лишь консервирует и укрепляет черты приступного
характера, поддерживает в уголовнике его ценностные установки, морально
усиливает его в борьбе с обществом и государством.
Как я увидел, более всего уголовники боятся одиночного заключения.
Там преступник остается наедине с собой и своей совестью. Там надо
размышлять и переживать, а это для него - пытка. Год одиночки поистине
равен десяти годам в коллективе своих. Длительные сроки вообще не очень
целесообразны. Шок и психологическую встряску вызывают лишь первые
несколько недель или месяцев прибывания в заключении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12