Он никак не расстанется с необоснованной уверенностью, что бутылка бренди всегда должна стоять наготове для каждого, кто захочет к ней приложиться. Но, как выражается Генри, это благородный дом, а не портовая лавка. Видно, наш юный друг еще требует хорошей школы. Пока что все его хлопоты только о том, чтобы как следует приготовиться к работе. Он с большой охотой заказывает для этой цели все виды дорогостоящих инструментов. Боюсь, что, наняв его, мы совершили ошибку. Но поскольку прежде мы так дружно были разочарованы столь милым нам теперь Генри, я пока воздержусь от окончательного суждения. Кинг предлагает, чтобы я послала деньги его кузине на «обмундирование» и дорогу. И, когда та приедет, они поженятся. По его заверениям, она будет очень полезна здесь в качестве компаньонки миссис Стивенсон, само собой разумеется при условии, что ей не придется выполнять лакейских обязанностей.
Я рассчитываю, что сама заменю миссис Стивенсон компаньонку в той мере, в какой ей это понадобится. Не знаю также, о каких лакейских обязанностях может идти речь в таком доме, как наш. Я сама почистила сегодня свои ботинки, поскольку прекрасно справляюсь с этой задачей и рада убавить Паулю хоть немного работы. Я готова чистить обувь для любого человека в этом доме, если сам он не имеет на это времени, а ботинки необходимо почистить. Тропический лес не место для аристократических компаньонок. По крайней мере я не представляю себе, что у меня нашлись бы средства на то, чтобы выписать такую особу. Ну, а мистер Кинг может доставить сюда хоть целый придворный штат — на собственные деньги.
В Сиднее Льюис слег с лихорадкой, и за ним ухаживала его мать. Когда он немного оправился, они приплыли на «Любеке» на Самоа. Старшая миссис Стивенсон впервые увидела Уполу, Апию и Ваилиму в самом начале марта. Она застала Фэнни в прекрасном виде и, как всегда, занятой садово-огородными работами. Распорядок дня в Ваилиме поразил ее своей примитивностью: завтрак в 6 часов утра, второй завтрак — в 11, обед — в 5.30 дня. Около 9 часов вечера Льюис съедал сухарик и, выпив немного разбавленного водой виски, ложился спать. Она чувствовала себя в Ваилиме неуютно во многих отношениях, поэтому было решено, что она вернется в Сидней и переждет, пока условия существования в Ваилиме улучшатся. Тем временем Льюис быстро поправился.
Льюис. 19 марта
Еще до восхода солнца, в 5.45 или 5.50, Пауль приносит мне чай, хлеб и пару яиц и примерно в 6 я уже за работой. Пишу в постели. Постель состоит из одних циновок, никаких матрацев, простынь и прочей мерзости — только циновки, подушка, одеяло, так я работаю часа три. Нынче утром на часах было 9.05, когда я отправился на берег ручья продолжать расчистку и трудился, умащая землю лучшим из удобрений — человеческим потом, — до 10.30, пока с веранды не прогудела раковина. Следующая еда у нас в одиннадцать. Около половины двенадцатого я попытался (в виде исключения) снова писать, но ничего не вышло, так что в час я опять был на пути к своему участку и проработал там без отдыха до трех. Наша следующая еда в половине шестого, и в промежутке я читал «Письма» Флобера. Поел, и мы с Фэнни — она из-за насморка, а я по причине усталости — забрались в мою берлогу в недостроенном доме, где я сейчас пишу тебе под аккомпанемент плотничьих голосов и при свете — прошу прощения, в сумраке трех дрянных свечей, пробивающемся сквозь мою москитную сетку. А так как в деле участвуют еще плохие чернила, я пишу совсем вслепую и могу только надеяться, что тебе будет дано прочесть то, что я пишу, но чего сам не вижу.
Выше я говорил об усталости. Это слишком мягкое выражение. Спина ноет хуже больного зуба. А когда лягу спать, я знаю — для нас с Фэнни это уже привычно, — что, закрыв глаза, увижу бесконечное живое море трав и сорняков, причем каждое растение четко и во всех подробностях. Так что, хотя тело мое находится в бездействии, я буду еще часами продолжать умственную часть работы, отделяя ядовитые растения от полезных. И во сне я буду тащить из земли упрямцев, терпеть ожоги крапивы, уколы шипов на цитронах note 70, яростные укусы муравьев и несносное, раздражающее противодействие тины и ила, увертки скользких корней, мертвую тяжесть зноя, внезапные порывы ветра, невольный испуг от птичьих криков в соседнем лесу, напоминающих зов или смех или сигнальные свистки, — и буду заново переживать все дела прошедшего дня.
Хотя пишу я мало, время прополки я провожу в постоянной мысленной беседе и переписке. Еще не успев выдернуть сорняк, я уже сочиняю фразу, сообщающую тебе об этом событии. Она не превращается в написанную (autant en emportent les vents) note 71, но намерение существует, а для меня в некотором роде — и общение. Сегодня, например, у нас с тобой произошел серьезный разговор. Я работал как вол, и от жары, наступившей после ливня, пот так и капал с кончика моего носа. Тут ты как будто спросил, счастлив ли я, по-честному? Счастлив? (Это уже я сказал.) Я чувствовал себя счастливым только однажды: это было в Йере note 72 и кончилось от разных причин — упадка здоровья, перемены места, большего достатка, из-за возраста, крадущегося по пятам. С той поры, так же как и до нее, я не знал и не знаю, что это такое. Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячу лиц, из которых ни одно не совершенно, говорящая на тысяче языков, и каждый из них ломаный, протягивающая тысячу рук, но все с царапающими ногтями. На первое место я ставлю удовольствие расчищать лес в одиночестве над говорливой водой, среди высоких деревьев, молчание которых нарушают лишь бесцеремонные крики птиц. Перебирая события моей жизни, глядя вперед и назад, поворачивая все и так и эдак, я — хоть и очень был бы не прочь перемениться сам — не стал бы ничего менять в теперешних обстоятельствах, разве только если бы от этого зависело твое появление здесь.
Фэнни. 28 марта
Давно я ничего не записывала в дневник, а произошло за это время немало. Во-первых, у нас был, по выражению одних, крепкий ветер, по мнению других, ураган. Здесь, наверху, он дул с большой силой. В течение нескольких дней шквал следовал за шквалом без перерыва. Однажды после полудня барометр (я взяла его взаймы у мистера Мурса, чтобы было пострашнее) упал очень низко, а ветер все нарастал. Я решила, что благоразумнее приготовиться к худшему: переправила в конюшню постельные принадлежности, свечи и т. д. и натянула там москитные сетки. К несчастью, в этих хлопотах я наступила босиком на гвоздь, который глубоко врезался в подошву. Я заковыляла к дому, чувствуя невыносимую боль. У Ллойда оказалось немного кокаина — крошечный пузырек. Приложила кокаин к ранке, боль стала немного глуше, но и только. Ветер усиливался с каждой минутой, дождь лил потоками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Я рассчитываю, что сама заменю миссис Стивенсон компаньонку в той мере, в какой ей это понадобится. Не знаю также, о каких лакейских обязанностях может идти речь в таком доме, как наш. Я сама почистила сегодня свои ботинки, поскольку прекрасно справляюсь с этой задачей и рада убавить Паулю хоть немного работы. Я готова чистить обувь для любого человека в этом доме, если сам он не имеет на это времени, а ботинки необходимо почистить. Тропический лес не место для аристократических компаньонок. По крайней мере я не представляю себе, что у меня нашлись бы средства на то, чтобы выписать такую особу. Ну, а мистер Кинг может доставить сюда хоть целый придворный штат — на собственные деньги.
В Сиднее Льюис слег с лихорадкой, и за ним ухаживала его мать. Когда он немного оправился, они приплыли на «Любеке» на Самоа. Старшая миссис Стивенсон впервые увидела Уполу, Апию и Ваилиму в самом начале марта. Она застала Фэнни в прекрасном виде и, как всегда, занятой садово-огородными работами. Распорядок дня в Ваилиме поразил ее своей примитивностью: завтрак в 6 часов утра, второй завтрак — в 11, обед — в 5.30 дня. Около 9 часов вечера Льюис съедал сухарик и, выпив немного разбавленного водой виски, ложился спать. Она чувствовала себя в Ваилиме неуютно во многих отношениях, поэтому было решено, что она вернется в Сидней и переждет, пока условия существования в Ваилиме улучшатся. Тем временем Льюис быстро поправился.
Льюис. 19 марта
Еще до восхода солнца, в 5.45 или 5.50, Пауль приносит мне чай, хлеб и пару яиц и примерно в 6 я уже за работой. Пишу в постели. Постель состоит из одних циновок, никаких матрацев, простынь и прочей мерзости — только циновки, подушка, одеяло, так я работаю часа три. Нынче утром на часах было 9.05, когда я отправился на берег ручья продолжать расчистку и трудился, умащая землю лучшим из удобрений — человеческим потом, — до 10.30, пока с веранды не прогудела раковина. Следующая еда у нас в одиннадцать. Около половины двенадцатого я попытался (в виде исключения) снова писать, но ничего не вышло, так что в час я опять был на пути к своему участку и проработал там без отдыха до трех. Наша следующая еда в половине шестого, и в промежутке я читал «Письма» Флобера. Поел, и мы с Фэнни — она из-за насморка, а я по причине усталости — забрались в мою берлогу в недостроенном доме, где я сейчас пишу тебе под аккомпанемент плотничьих голосов и при свете — прошу прощения, в сумраке трех дрянных свечей, пробивающемся сквозь мою москитную сетку. А так как в деле участвуют еще плохие чернила, я пишу совсем вслепую и могу только надеяться, что тебе будет дано прочесть то, что я пишу, но чего сам не вижу.
Выше я говорил об усталости. Это слишком мягкое выражение. Спина ноет хуже больного зуба. А когда лягу спать, я знаю — для нас с Фэнни это уже привычно, — что, закрыв глаза, увижу бесконечное живое море трав и сорняков, причем каждое растение четко и во всех подробностях. Так что, хотя тело мое находится в бездействии, я буду еще часами продолжать умственную часть работы, отделяя ядовитые растения от полезных. И во сне я буду тащить из земли упрямцев, терпеть ожоги крапивы, уколы шипов на цитронах note 70, яростные укусы муравьев и несносное, раздражающее противодействие тины и ила, увертки скользких корней, мертвую тяжесть зноя, внезапные порывы ветра, невольный испуг от птичьих криков в соседнем лесу, напоминающих зов или смех или сигнальные свистки, — и буду заново переживать все дела прошедшего дня.
Хотя пишу я мало, время прополки я провожу в постоянной мысленной беседе и переписке. Еще не успев выдернуть сорняк, я уже сочиняю фразу, сообщающую тебе об этом событии. Она не превращается в написанную (autant en emportent les vents) note 71, но намерение существует, а для меня в некотором роде — и общение. Сегодня, например, у нас с тобой произошел серьезный разговор. Я работал как вол, и от жары, наступившей после ливня, пот так и капал с кончика моего носа. Тут ты как будто спросил, счастлив ли я, по-честному? Счастлив? (Это уже я сказал.) Я чувствовал себя счастливым только однажды: это было в Йере note 72 и кончилось от разных причин — упадка здоровья, перемены места, большего достатка, из-за возраста, крадущегося по пятам. С той поры, так же как и до нее, я не знал и не знаю, что это такое. Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячу лиц, из которых ни одно не совершенно, говорящая на тысяче языков, и каждый из них ломаный, протягивающая тысячу рук, но все с царапающими ногтями. На первое место я ставлю удовольствие расчищать лес в одиночестве над говорливой водой, среди высоких деревьев, молчание которых нарушают лишь бесцеремонные крики птиц. Перебирая события моей жизни, глядя вперед и назад, поворачивая все и так и эдак, я — хоть и очень был бы не прочь перемениться сам — не стал бы ничего менять в теперешних обстоятельствах, разве только если бы от этого зависело твое появление здесь.
Фэнни. 28 марта
Давно я ничего не записывала в дневник, а произошло за это время немало. Во-первых, у нас был, по выражению одних, крепкий ветер, по мнению других, ураган. Здесь, наверху, он дул с большой силой. В течение нескольких дней шквал следовал за шквалом без перерыва. Однажды после полудня барометр (я взяла его взаймы у мистера Мурса, чтобы было пострашнее) упал очень низко, а ветер все нарастал. Я решила, что благоразумнее приготовиться к худшему: переправила в конюшню постельные принадлежности, свечи и т. д. и натянула там москитные сетки. К несчастью, в этих хлопотах я наступила босиком на гвоздь, который глубоко врезался в подошву. Я заковыляла к дому, чувствуя невыносимую боль. У Ллойда оказалось немного кокаина — крошечный пузырек. Приложила кокаин к ранке, боль стала немного глуше, но и только. Ветер усиливался с каждой минутой, дождь лил потоками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77