Актер.
– Вашего рождения?
Гильденстерн.
– Не веришь, не надо.
Актер.
– А вы мне верите?
Гильденстерн.
– Тогда – пари?
Актер.
– На мой год рождения.
Гильденстерн.
– Идет. Нечетное – ты выигрываешь.
Актер.
– Ладно.
Актеры выходят вперед, они начеку.
Гильденстерн.
– Отлично. Год твоего рождения. Умножаем на два. Четное число – я выиграл, нечетное – проиграл.
Молчание. Потом – ужасный шум, когда актеры соображают, что всякое число, умноженное на два, дает четное. Ужасный шум – они протестуют. Потом – ужасная тишина.
Актер.
– У нас нет денег.
Гильденстерн оборачивается к ним.
Гильденстерн.
– Ах так, а что у вас есть?
Актер молча вытаскивает вперед за руку Альфреда, Гильденстерн с грустью смотрит на него.
– И это все?
Актер.
– Это лучшее, что у нас есть.
Гильденстерн (смотрит вверх и вокруг).
– Тогда времена и впрямь дрянные.
Актер пытается что-то сказать, возразить, но Гильденстерн в ярости оборачивается к нему.
– Самый воздух воняет!
Актер отступает. Гильденстерн подходит к рампе и оборачивается.
– Альфред, поди-ка сюда.
Альфред подходит к нему и останавливается, испуганный и маленький.
(Мягко.)
– Ты часто проигрываешь, Альфред?
Альфред.
– Да, сэр.
Гильденстерн.
– Что же у тебя могло остаться для проигрыша?
Альфред.
– Ничего, сэр.
Пауза. Гильденстерн смотрит на него.
Гильденстерн.
– Тебе нравится быть… актером?
Альфред.
– Нет, сэр.
Гильденстерн смотрит вокруг, потом – в публику.
Гильденстерн.
– Ты и я, Альфред, – мы могли бы сейчас устроить тут и впрямь трагическое представление.
И Альфред, у которого глаза уже давно на мокром месте, начинает хныкать.
– Ну-ну, Альфред, таким образом не заполнишь театры Европы.
Актер пытается увещевать Альфреда. Гильденстерн снова его обрывает.
(Яростно.)
– Знаете вы хоть одну пристойную пьесу?
Актер.
– Пьесу?
Розенкранц (выходя вперед, робко, сбивчиво).
– Представление…
Гильденстерн.
– Мне показалось, вы называли себя актерами.
Актер (до него доходит).
– О да, да, конечно; мы актеры, именно, да. Но, знаете, когда спрос так невелик…
Гильденстерн.
– Но ты проиграл, нет? Как насчет какого-нибудь грека, а? Вы ведь знакомы с античными трагедиями? С этими великими классиками убийств? Все эти типы, эдипы, оресты, инцесты, братья и сестры, лезущие друг на друга, а также само…
Розенкранц.
– Срамо…
Гильденстерн.
– Самоубийства… девы, возжаждавшие богов…
Розенкранц.
– И наоборот.
Гильденстерн.
– В общем, в этом роде – подходит?
Актер.
– Да, хотя… знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное кровь, любовь и риторика…
Гильденстерн.
– Ладно, выбирайте сами… если тут есть из чего.
Актер.
– Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, – все это, в общем, кровь, знаете ли.
Гильденстерн.
– И это то, что как раз нужно публике?
Актер.
– Это то, на что мы способны, сэр.
Небольшая пауза. Он отворачивается.
Гильденстерн (кладя руку на плечо Альфреду, с иронией, но мягко).
– Ну, ступай, мы дадим тебе знать.
Актер отходит в глубь сцены, Альфред – за ним.
Актер (командует).
– Тридцать восьмой!
Розенкранц (приближаясь, заинтересованно).
– Номер сцены?
Актер.
– Сэр?
Розенкранц.
– Одна из ваших – э-э-э – позиций? Фигур?
Актер.
– Нет, сэр.
Розенкранц.
– Ах нет…
Актер (отворачиваясь, к актерам, уже разбирающим повозку с реквизитом).
– Выходы там и там. (Указывает на обе кулисы.)
В течение последних четырех реплик сам он не двигается с места. Гильденстерн ждет.
Гильденстерн.
– Ну… разве ты не пойдешь переодеться?
Актер.
– Я никогда не переодеваюсь, сэр.
Гильденстерн.
– То есть всегда в форме?
Актер.
– Так точно.
Пауза.
Гильденстерн.
– Гм, и когда же твой выход – на сцену?
Актер.
– Я уже здесь.
Гильденстерн.
– Но если уже, почему не начинается?
Актер.
– Я уже начал.
Гильденстерн.
– По-моему, еще ничего не началось. Ну, ладно, мы пошли. Приступайте.
Актер.
– Я дам вам знак.
Он все еще не двигается, и неподвижность эта наконец становится заметной и несколько странной. Пауза. Розенкранц подходит к нему и останавливается, нос к носу.
Розенкранц.
– Виноват.
Пауза. Актер поднимает ногу, под ней – монета Гильденстерна. Розенкранц наступает на нее. Смеется.
– Благодарю.
Актер поворачивается и уходит. Розенкранц наклоняется над монетой.
Гильденстерн (удаляясь).
– Пошли.
Розенкранц.
– Слушай, вот везенье.
Гильденстерн (оборачиваясь).
– В чем дело?
Розенкранц.
– Это была решка.
Бросает монету Гильденстерну, который ее ловит. В это время происходит перемена освещения, в результате которой в действие как бы включается внешний мир, но не особенно сильно. И на сцену вбегает в некоторой тревоге Офелия, поддерживающая руками юбки; её преследует Гамлет. Офелия, очевидно, шила; в руках у нее какое-то рукоделие. В этой сцене они оба молчат. Гамлет – без шляпы, камзол его распахнут, чулки без подвязок спадают на щиколотки, он бледен как полотно, колени его дрожат. С печальным выражением лица он берет Офелию за плечо и крепко его сжимает, потом отстраняет ее от себя на расстояние вытянутой руки и, прижимая другую руку к своему лбу, вперяется взглядом в ее лицо, как бы желая запомнить его навсегда. Затем, махнув рукой и трижды кивнув головой – самому себе, – он поднимает взор, исполненный такой печали и глубины, как будто все его существо потрясено и сейчас он умрет. После чего он наконец выпускает ее и движется к выходу, не спуская с нее глаз… Офелия убегает в противоположную сторону.
Розенкранц и Гильденстерн стоят, окаменев. Первым приходит в себя Гильденстерн – он бросается к Розенкранцу.
Гильденстерн.
– Пошли отсюда!
Но – фанфары: входят Клавдий и Гертруда в сопровождении придворных.
Клавдий.
– Привет вам, Розенкранц (поднятой ладонью он приветствует Гильденстерна, пока Розенкранц кланяется; Гильденстерн кланяется поспешно и с опозданием)… и Гильденстерн!
Поднятой ладонью он приветствует Розенкранца, пока Гильденстерн кланяется ему; Розенкранц, не успев еще выпрямиться, сгибается снова. Опустив голову, он бросает быстрый взгляд на Гильденстерна, который готов выпрямиться.
Не только тем, что мы вас рады видеть,
Но и нуждою в вас был причинен
Столь спешный вызов.
Розенкранц и Гильденстерн поспешно поправляют на себе одежду.
Вам уже известно
Преображенье Гамлета; в нем точно
И внутренний и внешний человек
Не сходны с прежним. Что еще могло бы,
Коли не смерть отца, его отторгнуть
От разуменья самого себя,
Не ведаю. Я вас прошу обоих,
Затем, что с юных лет вы с ним росли
И близки с ним по юности и нраву,
Остаться здесь, средь нашего двора
На некоторый срок;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23