Однако Западная культура вся
зациклена на отдельных особях, здесь уже добились, что девяносто процентов
населения может успешно выживать, жрать, пить, трахаться вдоволь.
Правительства поняли, что от них требуется, и стараются поддерживать этот
процент. О чем-нибудь другом на Западе и помыслить бояться.
- Но посмотрите, доктор, сколько на Западе спортсменов, скалолазов,
путешественников, все торопятся рискнуть жизнью ради неведомого.
- Они торопятся попасть в газеты и участвовать в рекламных кампаниях.
А начинают от скуки, когда успешно насытили внутренние органы и решают
навечно внести свое имя в летопись свершений.
Вот поц. Я понимаю, вещал бы это какой-нибудь Амон-Ра, а то ведь
сидит передо мной мелкий субъект с рыжей бороденкой и хитрыми глазками. Но
может и мне попробовать позаниматься психотерапией.
- Вы бывали в настоящих переделках, Деларю? Если бывали, то,
наверное, заметили, как хочется жить своей конкретной жизнью, а не
какой-то всеобщей.
- Я был военным врачом в специальном подразделении. В случае войны
предстояло действовать на Кольском полуострове. И я заметил, что в минуты
сверхопасности человек отрешается от самого себя и начинает смотреть на
все со стороны. И вы тоже наверняка это замечали, судя по вашей непростой
биографии. Так вот, мы хотим, чтобы каждый существовал именно "со
стороны", причем, не только в состоянии шока, но и всегда. Всегда. И тогда
резко возрастет взаимосвязь каждого с живыми и неживыми элементами мира.
- Пожалуй, в этом что-то есть. Однако никоим образом не годится для
массового и практического применения. Надо еще поработать с теорией,
доктор.
- Я так и знал, что ты меня поймешь, Ник.
- Ник? Мы разве уже подружились?
- Безусловно. Ты просто не заметил этого. Зови меня Клод.
У Клода зазвенело в пиджаке. Доктор-мудодей достал телефон и немного
побормотал в него.
- Ну, Ник, ты - счастливый человек, - сказал он, завершая
воспитательно-преобразовательную беседу. - Сейчас столь многое будет
всплывать в твоей голове, появляться перед глазами, лезть в уши. Ты не
борись с этим, иначе застрянешь над пропастью. Двигайся вперед.
Я подошел к окну.
- В движении вперед можно обойтись без бронебойных стекол? А, шеф?
Но шефа уже и след простыл.
Делать было практически нечего, ни тебе научно-популярных книжек, ни
порнографических журнальчиков, ни телека. В такой ситуации ставить цели,
задачи и вообще позитивно мыслить как-то не хотелось. Смеркалось, свет
никто не включал, тени сгущались. Стало казаться, что мебель совсем не на
тех местах, где была раньше.
Ощущение ужаса, желание броситься к двери и в то же время полное
отсутствие воли. Просто как во сне-кошмарике.
Я посмотрел на ножки рояля и неожиданно они мне показались невероятно
сексуальными. Я погладил клавиши - до чего же приятное ощущение.
Но потом я заставил себя отшатнуться. Я высвобождаю сновидению и
неудержимо становлюсь ДРУГИМ. А хочу ли я становиться другим и черпать
полной ложкой из новой бочки с дерьмом? А не дать ли мне деру отсюда?
Я попробовал взять стул и шарахнуть им в пуленепробиваемое окно. Не
вышло. Венские стулья до одного были на крепчайших болтах и без ключа
соответствующего размера не стоило к ним и подступать. Все тут было
приклепано и посажено на цепь с замком: и тумбочка, и шкаф, и рояль-сука.
Отломать его крышку тоже не вышло, она держалась на жутких стальных
петлях. В общем, весь рояль был бутафорный, из стали, которую снарядом не
прошибешь. Постукивание моего малогабаритного кулака по стеклышку ничего,
конечно, не дало, также как и каратистские пинки ногами. Впрочем сейчас на
ногах были не армейские боты, а легкие тапочки.
В общем бился я с углепластиковым стеклом, как Евпатий Коловрат,
устал до такой степени, что слюна потекла.
Все, попалась птичка, стой. Я притиснул глаза к умопомрачительному
стеклу. За бортом психушки текла нормальная жизнь. Я даже различал
знакомого мне пенсионера, который опять-таки любовно стриг живую изгородь
у своего аккуратного домика. Везет же людям, была у гражданина канадца
честная работа, а теперь честный отдых.
Вначале я позавидовал ему, а потом разозлился. Микроб же он.
Человекообразный микроб в питательном бульоне. Вкусненькое поглощает,
невкусненькое выделяет, задницу держит поближе к теплу, ножки экономит,
ездит на колесиках, любит уют и все ему в этой стране способствует.
Склепал наверное двое-трое ребятишек, тем и доволен. И будут они такими же
микробами, как и он. А я не такой. Я не входил в тощее стадо старого
"советского" образца, не войду и в жирное стадо нового "американского"
типа.
И неожиданно преграда растаяла, и стекло, и стена. И даже пейзаж за
окном. Я видел только канатики из клейкой слизи, протянувшиеся от неба до
земли, вдоль и поперек. По этим тяжам ползали слизневидные существа,
соплевидные сгустки живого теста. Сгустки побольше втягивали сгустки
поменьше, слипались и разлипались, выдавливали из себя гадость, делились
пополам. Я теперь понимал, каков наш мир в истинном обличье и это вызывало
законное омерзение. Я так хотел, чтобы дыхнуло огнем на всю эту дрянь.
Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То есть, я
конечно не знаю, что чувствует электрический импульс, когда разбегается по
множеству проводков, но вот такое сравнение пришло на ум. Я образовывал
стаю птиц. Они были лишь следствием моего движения, того изменения,
каковое я производил в реальности и нереальности. Не будь меня, они
мгновенно бы обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я
озирал землю сверху, она до смешного была похожа на шлейф из хлебных
крошек, тянущийся от полюса к полюсу, на бесконечную дорогу, уходящую в
вечность...
Затем я как бы сорвался с большой высоты, разверзлась пустота в
животе, поташнивать стало, в общем развезло...
Падение закончилось благополучно, я, чувствуя облегчение, очутился в
каком-то темном зале, с широкими колоннами по сторонам. Впрочем у зала не
было одной стены и в него просачивался довольно сумеречный свет. Я пошел
ему навстречу и вскоре оказался в очень малоприятном мирке. Белесое
плоское небо, коричневые горы с совершенно вертикальными склонами,
кубические белые холмы. Изведав минуту-другую полной растерянности,
наконец въехал в ситуацию - я нахожусь в комнате, только стал слишком
мелким, мышью что ли или какой-то другой крохотной гадиной. А затем ощутил
импульс, к которому принадлежал теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
зациклена на отдельных особях, здесь уже добились, что девяносто процентов
населения может успешно выживать, жрать, пить, трахаться вдоволь.
Правительства поняли, что от них требуется, и стараются поддерживать этот
процент. О чем-нибудь другом на Западе и помыслить бояться.
- Но посмотрите, доктор, сколько на Западе спортсменов, скалолазов,
путешественников, все торопятся рискнуть жизнью ради неведомого.
- Они торопятся попасть в газеты и участвовать в рекламных кампаниях.
А начинают от скуки, когда успешно насытили внутренние органы и решают
навечно внести свое имя в летопись свершений.
Вот поц. Я понимаю, вещал бы это какой-нибудь Амон-Ра, а то ведь
сидит передо мной мелкий субъект с рыжей бороденкой и хитрыми глазками. Но
может и мне попробовать позаниматься психотерапией.
- Вы бывали в настоящих переделках, Деларю? Если бывали, то,
наверное, заметили, как хочется жить своей конкретной жизнью, а не
какой-то всеобщей.
- Я был военным врачом в специальном подразделении. В случае войны
предстояло действовать на Кольском полуострове. И я заметил, что в минуты
сверхопасности человек отрешается от самого себя и начинает смотреть на
все со стороны. И вы тоже наверняка это замечали, судя по вашей непростой
биографии. Так вот, мы хотим, чтобы каждый существовал именно "со
стороны", причем, не только в состоянии шока, но и всегда. Всегда. И тогда
резко возрастет взаимосвязь каждого с живыми и неживыми элементами мира.
- Пожалуй, в этом что-то есть. Однако никоим образом не годится для
массового и практического применения. Надо еще поработать с теорией,
доктор.
- Я так и знал, что ты меня поймешь, Ник.
- Ник? Мы разве уже подружились?
- Безусловно. Ты просто не заметил этого. Зови меня Клод.
У Клода зазвенело в пиджаке. Доктор-мудодей достал телефон и немного
побормотал в него.
- Ну, Ник, ты - счастливый человек, - сказал он, завершая
воспитательно-преобразовательную беседу. - Сейчас столь многое будет
всплывать в твоей голове, появляться перед глазами, лезть в уши. Ты не
борись с этим, иначе застрянешь над пропастью. Двигайся вперед.
Я подошел к окну.
- В движении вперед можно обойтись без бронебойных стекол? А, шеф?
Но шефа уже и след простыл.
Делать было практически нечего, ни тебе научно-популярных книжек, ни
порнографических журнальчиков, ни телека. В такой ситуации ставить цели,
задачи и вообще позитивно мыслить как-то не хотелось. Смеркалось, свет
никто не включал, тени сгущались. Стало казаться, что мебель совсем не на
тех местах, где была раньше.
Ощущение ужаса, желание броситься к двери и в то же время полное
отсутствие воли. Просто как во сне-кошмарике.
Я посмотрел на ножки рояля и неожиданно они мне показались невероятно
сексуальными. Я погладил клавиши - до чего же приятное ощущение.
Но потом я заставил себя отшатнуться. Я высвобождаю сновидению и
неудержимо становлюсь ДРУГИМ. А хочу ли я становиться другим и черпать
полной ложкой из новой бочки с дерьмом? А не дать ли мне деру отсюда?
Я попробовал взять стул и шарахнуть им в пуленепробиваемое окно. Не
вышло. Венские стулья до одного были на крепчайших болтах и без ключа
соответствующего размера не стоило к ним и подступать. Все тут было
приклепано и посажено на цепь с замком: и тумбочка, и шкаф, и рояль-сука.
Отломать его крышку тоже не вышло, она держалась на жутких стальных
петлях. В общем, весь рояль был бутафорный, из стали, которую снарядом не
прошибешь. Постукивание моего малогабаритного кулака по стеклышку ничего,
конечно, не дало, также как и каратистские пинки ногами. Впрочем сейчас на
ногах были не армейские боты, а легкие тапочки.
В общем бился я с углепластиковым стеклом, как Евпатий Коловрат,
устал до такой степени, что слюна потекла.
Все, попалась птичка, стой. Я притиснул глаза к умопомрачительному
стеклу. За бортом психушки текла нормальная жизнь. Я даже различал
знакомого мне пенсионера, который опять-таки любовно стриг живую изгородь
у своего аккуратного домика. Везет же людям, была у гражданина канадца
честная работа, а теперь честный отдых.
Вначале я позавидовал ему, а потом разозлился. Микроб же он.
Человекообразный микроб в питательном бульоне. Вкусненькое поглощает,
невкусненькое выделяет, задницу держит поближе к теплу, ножки экономит,
ездит на колесиках, любит уют и все ему в этой стране способствует.
Склепал наверное двое-трое ребятишек, тем и доволен. И будут они такими же
микробами, как и он. А я не такой. Я не входил в тощее стадо старого
"советского" образца, не войду и в жирное стадо нового "американского"
типа.
И неожиданно преграда растаяла, и стекло, и стена. И даже пейзаж за
окном. Я видел только канатики из клейкой слизи, протянувшиеся от неба до
земли, вдоль и поперек. По этим тяжам ползали слизневидные существа,
соплевидные сгустки живого теста. Сгустки побольше втягивали сгустки
поменьше, слипались и разлипались, выдавливали из себя гадость, делились
пополам. Я теперь понимал, каков наш мир в истинном обличье и это вызывало
законное омерзение. Я так хотел, чтобы дыхнуло огнем на всю эту дрянь.
Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То есть, я
конечно не знаю, что чувствует электрический импульс, когда разбегается по
множеству проводков, но вот такое сравнение пришло на ум. Я образовывал
стаю птиц. Они были лишь следствием моего движения, того изменения,
каковое я производил в реальности и нереальности. Не будь меня, они
мгновенно бы обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я
озирал землю сверху, она до смешного была похожа на шлейф из хлебных
крошек, тянущийся от полюса к полюсу, на бесконечную дорогу, уходящую в
вечность...
Затем я как бы сорвался с большой высоты, разверзлась пустота в
животе, поташнивать стало, в общем развезло...
Падение закончилось благополучно, я, чувствуя облегчение, очутился в
каком-то темном зале, с широкими колоннами по сторонам. Впрочем у зала не
было одной стены и в него просачивался довольно сумеречный свет. Я пошел
ему навстречу и вскоре оказался в очень малоприятном мирке. Белесое
плоское небо, коричневые горы с совершенно вертикальными склонами,
кубические белые холмы. Изведав минуту-другую полной растерянности,
наконец въехал в ситуацию - я нахожусь в комнате, только стал слишком
мелким, мышью что ли или какой-то другой крохотной гадиной. А затем ощутил
импульс, к которому принадлежал теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41