Попасть в нее можно было через туннели,
пробитые в камне, и над каждым из входов красовалось
уведомление:
ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО, -- ОБЯЗАТЕЛЬНО.
ТАКОВ НОВЫЙ ПОРЯДОК.
Уведомление ему не понравилось, хоть и осталось непонятным.
Про себя он подумал: надо бы немного осмотреться, прежде чем
лезть вовнутрь. Невесть по какой причине, эти надписи поубавили
в нем охоты проникнуть в крепость, они придавали грубым
туннелям какой-то зловредный вид.
Размышляя о надписях, он осторожно пошевелил похожими на
антенны сяжками, привыкая к новым ощущениям, и покрепче уперся
ступнями в землю, как бы желая утвердиться в новом для него
мире насекомых. Передними ножками он почистил сяжки, подергал
за них, пригладил, -- вид у него был при этом совершенно как у
викторианского негодяя, подкручивающего усы. Сразу за этим он
осознал нечто, ожидавшее осознания, -- а именно, что в голове у
него слышен какой-то шум, причем явно членораздельный. Шум ли
то был или некий сложный запах, он никак не мог разобрать, --
проще всего описать это явление, сказав, что оно походило на
передачу по радио. Поступала передача через сяжки, походя на
музыку.
Музыка, размеренная, словно пульс, а с нею слова -- что-то
вроде "Ложка-ножка-мошка-крошка" или "Мамми-мамми-
мамми-мамми", или "Ты-мечты-цветы". Поначалу ему эти песни
нравились, особенно про "Вновь-кровь-любовь", -- пока он не
обнаружил, что они не меняются. Едва закончившись, они
начинались сызнова. Через час-другой ему уже казалось, что он
вот-вот завоет от них.
Кроме того, в голове у него раздавался голос, -- в паузах
между музыкой, -- и по всей видимости отдавал некие приказания.
-- Всех двудневок перевести в западный проход, -- говорил
он, или, -- Номеру 210397/WD заступить в сиропную команду
взамен выпавшего из гнезда 333105/WD.
Голос был роскошный, но какой-то безликий, -- словно его
очарование явилось результатом старательных упражнений, своего
рода цирковым трюком. Мертвый был голос.
Король, или быть может, нам следовало бы сказать муравей,
пошел прочь от крепости, едва лишь ощутил в себе способность
передвигаться. Он начал исследовать каменистую пустошь, однако
чувствовал себя при этом неважно, -- идти в то место, откуда
исходили приказы ему не хотелось, но и этот тесноватый пейзаж
наводил на него тоску. Он обнаружил среди валунов неприметные
тропки, извилистые и бесцельные, и вместе целенаправленные,
ведшие к сиропохранилищу, но также и куда-то еще, -- а куда, он
не разобрался. По одной из них он добрел до глыбы земли, под
которой располагалась естественная котловина. В котловине, --
опять-таки обладавшей странным выражением бессмысленной
осмысленности -- он обнаружил пару дохлых муравьев. Они лежали
рядышком, но неряшливо, как будто некто весьма основательный
притащил их сюда, дорогой забыв -- зачем. Лежали они скрючась,
и не казались ни довольными, ни огорченными своей кончиной.
Просто лежали, как два опрокинутых стула.
Пока он разглядывал трупы, по тропинке спустился живой
муравей, тащивший третьего покойника.
-- Хай, Сангвиний! -- сказал он.
Король вежливо ответил:
-- Хай.
В одном отношении, хоть он и не подозревал об этом, ему
повезло. Мерлин не забыл снабдить его нужным для гнезда
запахом, -- ибо, пахни от него каким-то иным гнездом, муравьи
убили б его на месте. Если бы мисс Эдит Кавелл была муравьем,
на памятнике ей было б написано: "ЗАПАХ ЕЩЕ НЕ ВСЕ".
Новый муравей кое-как свалил принесенный труп и принялся
растаскивать двух других в разные стороны. Казалось, он не
знает, куда их пристроить. Или вернее, он знал, что лежать они
должны в определенном порядке, но не мог сообразить как этого
порядка добиться. Он походил на человека с чашкой чая в одной
руке и бутербродом в другой, которому захотелось чиркнуть
спичкой и закурить сигарету. Однако если бы человек додумался
поставить чашку и положить бутерброд, -- прежде чем хвататься
за сигарету и спички, -- этот муравей положил бы бутерброд и
взял спички, потом бросил бы спички и схватился за сигареты,
потом положил бы сигарету и взял бутеброд, поставил бы чашку,
взял сигарету и наконец оставил бы бутерброд в покое и взял
спички. Он, видимо, склонен был полагаться для достижения цели
на случайную последовательность действий. Терпения ему хватало,
а вот думать он не умел. Если перетаскивать три трупа с места
на место, их удастся со временем уложить под глыбой в одну
линию, что и составляло его обязанность.
Король наблюдал за его суетой с удивлением, обратившимся в
раздражение, а затем в неприязнь. Он испытывал желание спросить
муравья не лучше ли загодя обдумать то, что намереваешься
делать, -- досадливое желание человека, наблюдающего за худо
исполняемой работой. Потом у него возникла потребность задать и
еще кой-какие вопросы, к примеру: "Тебе нравится быть
могильщиком?" или "Ты раб?", или даже "Ты счастлив?".
Самое-то удивительное было то, что задать эти вопросы он не
мог. Для этого пришлось бы переложить их на муравьиный язык и
передать через антенны, -- между тем, он с беспомощным чувством
обнаружил вдруг, что нужных ему слов попросту не существует. Не
было слов ни для счастья, ни для свободы, не было слова
"нравиться", как не было их и для противоположных понятий. Он
ощутил себя немым, пытающимся крикнуть: "Пожар!". Наиболее
близкими по смыслу словами, какие ему удалось подобрать даже
для "правильный" и "неправильный", были "дельный" и
"бездельный".
Отвозившись с трупами и оставив их лежать в беспорядке,
муравей снова поворотил на тропу. У себя на пути он обнаружил
Артура, а потому затормозил и взмахнул, словно танк, выносными
антеннами. Впрочем, он, волосатый, с безгласым и грозным шлемом
вместо лица и с чем-то вроде шипов на члениках передних ног,
походил скорее на рыцаря в латах верхом на укрытом бронею коне,
-- или даже на их комбинацию, на косматого кентавра в доспехах.
Он снова сказал:
-- Хай, Сангвиний!
-- Хай!
-- Что ты делаешь?
Король ответил правдиво, но неразумно:
-- Ничего не делаю.
Несколько секунд муравей пребывал в ошеломлении, в каком
пребывал бы и ты, если б Эйнштейн поделился с тобой своими
последними соображениями касательно Вселенной. Затем он
расправил все двенадцать колен антенны и, не обращая внимания
на Короля, заговорил прямо в небо.
Он сказал:
-- Квадрат пять, докладывает 105978/UDC. В квадрате пять
сумасшедший муравей. Прием.
Слово "сумасшедший" он заменил словом "бездельный".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
пробитые в камне, и над каждым из входов красовалось
уведомление:
ВСЕ, ЧТО НЕ ЗАПРЕЩЕНО, -- ОБЯЗАТЕЛЬНО.
ТАКОВ НОВЫЙ ПОРЯДОК.
Уведомление ему не понравилось, хоть и осталось непонятным.
Про себя он подумал: надо бы немного осмотреться, прежде чем
лезть вовнутрь. Невесть по какой причине, эти надписи поубавили
в нем охоты проникнуть в крепость, они придавали грубым
туннелям какой-то зловредный вид.
Размышляя о надписях, он осторожно пошевелил похожими на
антенны сяжками, привыкая к новым ощущениям, и покрепче уперся
ступнями в землю, как бы желая утвердиться в новом для него
мире насекомых. Передними ножками он почистил сяжки, подергал
за них, пригладил, -- вид у него был при этом совершенно как у
викторианского негодяя, подкручивающего усы. Сразу за этим он
осознал нечто, ожидавшее осознания, -- а именно, что в голове у
него слышен какой-то шум, причем явно членораздельный. Шум ли
то был или некий сложный запах, он никак не мог разобрать, --
проще всего описать это явление, сказав, что оно походило на
передачу по радио. Поступала передача через сяжки, походя на
музыку.
Музыка, размеренная, словно пульс, а с нею слова -- что-то
вроде "Ложка-ножка-мошка-крошка" или "Мамми-мамми-
мамми-мамми", или "Ты-мечты-цветы". Поначалу ему эти песни
нравились, особенно про "Вновь-кровь-любовь", -- пока он не
обнаружил, что они не меняются. Едва закончившись, они
начинались сызнова. Через час-другой ему уже казалось, что он
вот-вот завоет от них.
Кроме того, в голове у него раздавался голос, -- в паузах
между музыкой, -- и по всей видимости отдавал некие приказания.
-- Всех двудневок перевести в западный проход, -- говорил
он, или, -- Номеру 210397/WD заступить в сиропную команду
взамен выпавшего из гнезда 333105/WD.
Голос был роскошный, но какой-то безликий, -- словно его
очарование явилось результатом старательных упражнений, своего
рода цирковым трюком. Мертвый был голос.
Король, или быть может, нам следовало бы сказать муравей,
пошел прочь от крепости, едва лишь ощутил в себе способность
передвигаться. Он начал исследовать каменистую пустошь, однако
чувствовал себя при этом неважно, -- идти в то место, откуда
исходили приказы ему не хотелось, но и этот тесноватый пейзаж
наводил на него тоску. Он обнаружил среди валунов неприметные
тропки, извилистые и бесцельные, и вместе целенаправленные,
ведшие к сиропохранилищу, но также и куда-то еще, -- а куда, он
не разобрался. По одной из них он добрел до глыбы земли, под
которой располагалась естественная котловина. В котловине, --
опять-таки обладавшей странным выражением бессмысленной
осмысленности -- он обнаружил пару дохлых муравьев. Они лежали
рядышком, но неряшливо, как будто некто весьма основательный
притащил их сюда, дорогой забыв -- зачем. Лежали они скрючась,
и не казались ни довольными, ни огорченными своей кончиной.
Просто лежали, как два опрокинутых стула.
Пока он разглядывал трупы, по тропинке спустился живой
муравей, тащивший третьего покойника.
-- Хай, Сангвиний! -- сказал он.
Король вежливо ответил:
-- Хай.
В одном отношении, хоть он и не подозревал об этом, ему
повезло. Мерлин не забыл снабдить его нужным для гнезда
запахом, -- ибо, пахни от него каким-то иным гнездом, муравьи
убили б его на месте. Если бы мисс Эдит Кавелл была муравьем,
на памятнике ей было б написано: "ЗАПАХ ЕЩЕ НЕ ВСЕ".
Новый муравей кое-как свалил принесенный труп и принялся
растаскивать двух других в разные стороны. Казалось, он не
знает, куда их пристроить. Или вернее, он знал, что лежать они
должны в определенном порядке, но не мог сообразить как этого
порядка добиться. Он походил на человека с чашкой чая в одной
руке и бутербродом в другой, которому захотелось чиркнуть
спичкой и закурить сигарету. Однако если бы человек додумался
поставить чашку и положить бутерброд, -- прежде чем хвататься
за сигарету и спички, -- этот муравей положил бы бутерброд и
взял спички, потом бросил бы спички и схватился за сигареты,
потом положил бы сигарету и взял бутеброд, поставил бы чашку,
взял сигарету и наконец оставил бы бутерброд в покое и взял
спички. Он, видимо, склонен был полагаться для достижения цели
на случайную последовательность действий. Терпения ему хватало,
а вот думать он не умел. Если перетаскивать три трупа с места
на место, их удастся со временем уложить под глыбой в одну
линию, что и составляло его обязанность.
Король наблюдал за его суетой с удивлением, обратившимся в
раздражение, а затем в неприязнь. Он испытывал желание спросить
муравья не лучше ли загодя обдумать то, что намереваешься
делать, -- досадливое желание человека, наблюдающего за худо
исполняемой работой. Потом у него возникла потребность задать и
еще кой-какие вопросы, к примеру: "Тебе нравится быть
могильщиком?" или "Ты раб?", или даже "Ты счастлив?".
Самое-то удивительное было то, что задать эти вопросы он не
мог. Для этого пришлось бы переложить их на муравьиный язык и
передать через антенны, -- между тем, он с беспомощным чувством
обнаружил вдруг, что нужных ему слов попросту не существует. Не
было слов ни для счастья, ни для свободы, не было слова
"нравиться", как не было их и для противоположных понятий. Он
ощутил себя немым, пытающимся крикнуть: "Пожар!". Наиболее
близкими по смыслу словами, какие ему удалось подобрать даже
для "правильный" и "неправильный", были "дельный" и
"бездельный".
Отвозившись с трупами и оставив их лежать в беспорядке,
муравей снова поворотил на тропу. У себя на пути он обнаружил
Артура, а потому затормозил и взмахнул, словно танк, выносными
антеннами. Впрочем, он, волосатый, с безгласым и грозным шлемом
вместо лица и с чем-то вроде шипов на члениках передних ног,
походил скорее на рыцаря в латах верхом на укрытом бронею коне,
-- или даже на их комбинацию, на косматого кентавра в доспехах.
Он снова сказал:
-- Хай, Сангвиний!
-- Хай!
-- Что ты делаешь?
Король ответил правдиво, но неразумно:
-- Ничего не делаю.
Несколько секунд муравей пребывал в ошеломлении, в каком
пребывал бы и ты, если б Эйнштейн поделился с тобой своими
последними соображениями касательно Вселенной. Затем он
расправил все двенадцать колен антенны и, не обращая внимания
на Короля, заговорил прямо в небо.
Он сказал:
-- Квадрат пять, докладывает 105978/UDC. В квадрате пять
сумасшедший муравей. Прием.
Слово "сумасшедший" он заменил словом "бездельный".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34