Снижение уровня жизни...
-- Вздор! Уровень жизни кули только повысится. Если в
честном соревновании выяснится, что он не хуже, а то и лучше
тебя, -- ну, так дай ему Бог удачи. Именно он нам и нужен. Что
до цивилизации -- сам посмотри, чего она стоит.
-- Это приведет к революции в экономике!
-- А ты предпочел бы череду Армагеддонов? Ничего по-
настоящему ценного, о мой барсук, этот мир пока еще не получал
задаром.
-- А похоже, -- вдруг согласился барсук, -- мысль,
действительно, стоящая.
-- Наконец-то ты понял. Оставь человека при его пустяковой
трагедии, раз уж она ему так по душе, и обрати свои взоры к
двумстам пятидесяти тысячам прочих животных. Они, за
несколькими незначительными исключениями, обладают хотя бы
политическим здравомыслием. Выбор-то ведь самый простой:
муравей или гусь, -- и все, что следует сделать нашему Королю,
когда он вернется к людям, это втолковать им, что иного выбора
нет.
Барсук, завзятый противник всех и всяческих преувеличений,
напористо возразил.
-- Прости, -- сказал он, -- но утверждать, что человеку
остается выбирать только между муравьем и гусем, значит
смешивать понятия. Во-первых, человек ни в того ни в другого
превратиться не может, а во-вторых, муравьи, как нам известно,
отнюдь не считают свою долю несчастной.
Мерлин мгновенно отразил аргумент противника.
-- Ничего похожего я и не утверждал. Не придирайся к
словам. Реально всякому виду предоставляется лишь две
возможности: либо следовать собственному эволюционному пути,
либо исчезнуть. Муравьи сделали выбор между муравьиным
существованием и вымиранием, так же как гуси -- между гибелью и
жизнью, свойственной гусям. Дело же не в том, что муравьи
заблуждаются, а гуси нет. Муравьизм хорош для муравьев, гусизм
-- для гусей. Точно так же и человеку предстоит выбирать между
человечностью и вымиранием. А человечность в значительной мере
определяется разумностью решения той самой проблемы силы, на
которую мы пытались взглянуть глазами иных существ. Вот что
Королю следует попытаться довести до сознания людей.
Архимед кашлянул и спросил:
-- Извини, пожалуйста, хозяин, но если с прозорливостью у
тебя сегодня все в порядке, не мог бы ты сказать, удастся это
Королю или нет?
Мерлин поскреб в затылке и протер очки.
-- В конечном итоге -- удастся, -- сказал он после долгой
паузы. -- В этом я уверен. Иначе вся раса сгинет подобно
американским вяхирям, каковые, должен добавить, численностью
весьма и весьма превосходили человека, и однако же вымерли в
конце девятнадцатого столетия за какую-то дюжину лет. Но
произойдет ли это в его время или позднее, -- для меня дело
темное. Главная трудность, когда живешь назад, а думаешь
вперед, состоит в том, что начинаешь путаться в настоящем. Это
еще одна причина, по которой многие из нас предпочитают
ударяться в абстракции.
Престарелый джентльмен сложил ладони на животе, вытянул к
огню ноги и, обуреваемый мыслями о нелегкости своего положения
во времени, принялся цитировать одного из своих любимейших
авторов:
-- "Я смотрел, -- цитировал он, -- как разыгрывается у меня
на глазах история смертных, принадлежавших к самым различным
народам... королевы и короли, императоры и республиканцы,
патриции и плебеи проносились передо мной в обратном порядке...
Время хлынуло вспять, разворачивая потрясающие картины. Великие
люди гибли, не успев завоевать себе славы. Королей свергали
некоронованными. Нерон и Борджиа, Кромвель, Асквит и иезуиты
вкушали вечное бесчестье и лишь затем принимались его
зарабатывать. Моя родная страна растаяла в Британии варваров,
Византия -- в Риме, Венеция -- в Аквилее венетов, Эллада -- в
неисчислимых блуждающих племенах. Падали и лишь затем
наносились удары."
Тишину, наступившую вслед за воссозданием этой впечатляющей
картины, нарушил козел, вернувшийся к прежней теме.
-- Что ты там ни говори, -- сказал козел, -- а вид у него
несчастный.
В первый раз после возвращения Короля звери пригляделись к
нему и в комнате повисло молчание.
17
Король, так и сидевший с пером в руках, смотрел на зверей.
Перо он держал, сам того не сознавая, -- то был последний
оставшийся у него кусочек прекрасного. Он защищался им от
зверей, словно оружием, способным удержать их на расстоянии.
-- Никуда возвращаться я не намерен, -- сказал он. -- Вам
придется подыскать другого вола, чтобы тянуть вашу лямку. Зачем
вы меня вернули? Почему я должен умирать за людей, о которых вы
сами говорите с таким презрением? Ведь среди них меня ожидает
смерть. Люди глупы и свирепы, -- это слишком верно. Каких
только горестей не натерпелся я от них, кроме разве что смерти.
Неужели вы полагаете, что они прислушаются к слову мудрости,
что тупица поймет его и отбросит оружие? Нет, он убьет меня за
это слово, -- убьет, как муравьи убили бы альбиноса.
-- И Мерлин, -- воскликнул он, -- я боюсь смерти, потому
что пожить мне так и не удалось! У меня не было собственной
жизни, не было времени, чтобы проникнуться красотой. Я
только-только начал ее замечать. Ты показал мне красоту и тут
же отнял ее у меня. Ты переставляешь меня, будто шахматную
фигуру. Имеешь ли ты право хватать мою душу и лепить из нее то,
что тебе требуется, лишая мой разум собственного разумения?
-- Да, звери, я вас подвел, я знаю. Я не оправдал вашего
доверия. Но я не могу снова влезать в ярмо, слишком долго вы
заставляли меня тянкть его. Ради чего я должен был оставить
Ле-лек? Я никогда не был умен, я был только терпелив, но и
терпению приходит конец. Никто не в состоянии протерпеть всю
свою жизнь.
Они не смели ему отвечать, просто не находили слов.
Ощущение вины и растраченной впустую любви наполняло Артура
страданием, от которого ему приходилось защищаться гневом.
-- Да, вы умны. Вам известны длинные слова, вы умеете
жонглировать ими. Если фраза кажется вам удачной, вы
усмехаетесь и произносите ее. Но хихикаете-то вы над
человеческими душами, и это мою душу, единственную, какая у
меня есть, вы снабдили биркой и внесли в каталог. И у Ле-лек
тоже была душа. Кто обратил вас в богов, распоряжающихся чужими
судьбами, кто поставил вас выше наших сердец, так что вы
пытаетесь руководить их движениями? Хватит, я больше не стану
делать для вас грязной работы и ваши грязные планы мне больше
не интересны, я уйду с гусиным народом в какое-нибудь тихое
место, где мне дадут спокойно умереть.
Голос его задрожал, став голосом старого, жалкого горемыки,
он рывком откинулся в кресле и закрыл руками лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34