Дэвида, таким образом, предупреждали: как самостоятельная личность, она -совсем другой человек и "усвоить" ее в отрыве от Уродки, выполняющей роль катализатора, гораздо труднее. Мышь даже остановилась и обернулась, поджидая, когда подойдут те двое. Дэвид был почти уверен: остановилась она не потому, что боялась вызвать у Генри ревность. Просто разговор у них не получился. Но от этого она не стала казаться ему менее привлекательной.
Ничто, пожалуй, не говорило так о его душевном состоянии, как терзавшая его по дороге мысль о том, ждет или не ждет его в Котминэ телеграмма от Бет. Не было смысла обманывать себя. Он откровенно надеялся, что отъезд Бет в Париж почему-либо задержится (только, конечно, не потому, что серьезно расхворалась Сэнди). Такую возможность они ведь не исключали, ее отъезд действительно мог задержаться на день или два. А ему и нужен-то всего один лишний день. Но мечта его не сбылась: никаких телеграмм в их отсутствие не поступало.
Зато - в порядке компенсации - он получил еще одну, последнюю возможность побеседовать с Бресли tete-a-tete37. На большую часть вопросов биографического характера Бресли ответил в своей обычной манере, но Дэвид все же чувствовал, что основные факты он излагает правильно. Некоторые же ответы звучали даже искренне. Дэвид попросил старика объяснить явный парадокс: его пацифизм в 1916 году и последующая служба санитаром в Интернациональной бригаде во время гражданской войны в Испании.
- Трусил, мой дорогой друг. В буквальном смысле. Была у меня целая коллекция всякой дряни. Я-то на это плевал, считал чепухой. Рассел просветил меня. Слушал его речи, публичные лекции. Умнейшая голова, добрейшее сердце. Единственный в своем роде. Таких больше не встречал. - Они сидели за столом у окна его спальни, сзади них стояли две кровати. Дэвид попросил показать ему Брака. Старик сказал, что когда-то у него была еще одна картина этого художника, но ее пришлось продать, чтобы купить Котминэ и произвести в нем необходимые переделки. - Годы-то идут, - с улыбкой продолжал Бресли. - А я вот все, знаете ли, думаю. Может, это не было просто трусостью. Надо же в конце концов выяснить. И выбросить из головы. Понимаете?
- Кажется, да.
Старик смотрел в окно. Солнце уже заходило, его лучи освещали стволы деревьев.
- Ужасно боялся. Все время. Ненавидел войну. Но надо было рисовать. Только это и помогло выдержать. - Бресли улыбнулся. - Не смерти боялся. Молил бога о смерти. А вот боль до сих пор чудится. Не выходит из памяти. Хотел зафиксировать ее. Уничтожить. Но не сумел изобразить.
- Может быть, вам так кажется. Все остальные считают иначе.
Старик покачал головой:
- Это все равно как соль сыпать на хвост. Не на дурака напали.
Дэвид постарался отвлечь старика от этой больной темы и даже под конец рискнул предложить ему собственное лекарство. Если он отрицает параллели, о которых Дэвид говорит в своем очерке, то как совместить это с тем, что девушки восхищены его способностью помнить картины других художников? Бресли бросил на него косой взгляд и потянул себя за нос.
- Выдали меня сучки, а?
- Пока вы спали, я выкручивал им руки.
Старик опустил глаза и погладил рукой край стола.
- Хорошую картину никогда не забываю, Дэвид. - Он снова посмотрел в сад. - Имена - да. Но что значит имя? Почти ничего. - Он указал большим пальцем на картину Брака и подмигнул. Изображение-то, мол, остается, а это - главное.
- Стало быть, я могу не изымать себя из библиографии?
Бресли, словно не слыша вопроса, сказал:
- Повешенный. Не веронец. Лиса. Кажется. Уже не помню.
Он имел в виду одну деталь в глубине фрески Пизанелло "Св. Георгий и принцесса", которая послужила темой для одного из самых мрачных полотен серии Котминэ; оно не имело названия, но могло бы быть названо "Скорбь" - лес, фигуры повешенных и живых, которые, казалось, завидовали повешенным.
- Лисы не припоминаю.
- "Книга мучеников". Гравюра на дереве. Старый экземпляр был у нас дома. Привела меня в ужас. Шести-семи лет. Гораздо страшнее, чем в жизни. Испания.
Дэвид решился задать еще один вопрос:
- Почему вы так неохотно раскрываете свои источники?
Вопрос явно понравился старику - словно Дэвид, задав его, угодил в ловушку.
- Мой дорогой мальчик. Писал, чтобы писать. Всю жизнь. И не давать умникам вроде вас похваляться своими познаниями. Все равно что испражняться, да? Вы спрашиваете, зачем я это делаю. Как делаю. Ведь от запора можно умереть. Мне ровным счетом наплевать, как возникают мои замыслы. Никогда не придавал этому значения. Само собой получается, и все тут. Даже не знаю, как это начинается. Не до конца понимаю значение. И понимать не хочу. - Он кивнул головой на Брака. - У старого Жоржа была фраза: "Trop de racine". Да? Слишком много корня. Начала. Прошлого. А самого цветка нет. Вот этого самого. На стене. Faut couper la racine. Отрезать корень. Так он говорил.
- Живописцы не должны быть интеллектуалами?
Старик улыбнулся:
- Выродки. В жизни не встречал стоящего художника, который не считал бы себя интеллектуалом. Старый осел Пикассо. Ужасающий тип. Так и щелкает на тебя зубами. Скорее бы акуле доверился, чем ему.
- Но ведь он дает достаточно ясно понять, о чем пишет?
Старик даже фыркнул, показывая всю меру своего несогласия.
- Вздор, мой дорогой. Fumisterie38. Сплошь. - И добавил: - Слишком быстро работал. На протяжении всей жизни - сплошное перепроизводство. Дурачил людей.
- А "Герника"?
- Хорошее надгробие. Позволяет всяким подонкам, в свое время плевавшим на Испанию, выражать теперь свои благородные чувства.
В тоне Бресли звучала горечь; вдруг вспыхнул крошечный красный огонек; что-то еще болело. Дэвид видел, что разговор возвращается к спорам об абстракционизме и реализме и к воспоминаниям об Испании. Неприязнь старика к Пикассо стала понятна. Но Бресли сам отступил.
- Si jeunesse savait…39 Знаете?
- Конечно.
- Вот и все. Просто берите кисть и работайте. Это мой совет. А умные разговоры пускай ведут те несчастные гомики, которые не умеют писать.
Дэвид улыбнулся и опустил глаза. Потом встал, намереваясь уйти, но старик остановил его.
- Рад, что вы поладили с девчонками, Дэвид. Хотел вам сказать. Все-таки им развлечение.
- Они хорошие девушки.
- Вроде довольны, вы не находите?
- Жалоб, во всяком случае, не слышал.
- Не много я могу им теперь дать. Разве что денег на карманные расходы. - Старик выжидательно помолчал. - Всегда стесняюсь разговаривать о жалованье и прочем.
- Я убежден, что они здесь не ради денег.
- Все-таки лучше, когда регулярно. Вы не думаете?
- А почему вы Мышь об этом не спросите?
Старик снова посмотрел в окно.
- Очень щепетильная девчурка. В денежных делах.
- Хотите, я у них выясню?
Бресли поднял руку.
- Нет, нет, мой друг. Я только советуюсь с вами. Как мужчина с мужчиной, понимаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33