Я спросил ее, о чем думает она. Не отвечая на мой вопрос, она взяла у меня сигарету.
- Ты слишком много куришь, - сказал я. - Когда я был в твоем возрасте...
Чем короче становились наши отношения, тем реже приходила мне мысль о сходстве Сабет с Ганной. После Авиньона я вообще перестал думать об этом. Разве что удивлялся иногда, как мне вообще могла прийти в голову такая мысль. Я пристально вглядывался в ее лицо. Ни малейшего сходства! Я поднес ей зажигалку, хотя и был убежден, что она чересчур много курит, - подумать только, двадцатилетняя девчонка!..
Ее подтрунивание:
- Ты ведешь себя как папа!
Возможно, и в эту минуту, когда Сабет, упершись локтями мне в грудь, не сводила глаз с моего лица, я подумал (уже в который раз), что я для нее старик.
- Послушай, - сказала она. - Тот алтарь, что так понравился нам сегодня утром, оказывается, и есть алтарь Лудовизи. Безумно знаменитый!
Я не мешал ей просвещать меня.
Мы разулись, наши босые ноги касались теплой земли, я наслаждался и тем, что был босиком, и вообще всем...
Я думал о нашем Авиньоне (гостиница "Генрих IV").
Сабет уткнулась в Бедекер; с первого же часа нашей поездки она знала, что я человек технического склада и еду в Италию только затем, чтобы отдохнуть, и все же она прочла вслух:
- "Аппиева дорога проложена в 312 году до Рождества Христова цензором Аппием Клавдием Цекусом, считается королевой всех дорог..."
Еще сейчас звучит у меня в ушах та интонация, с которой она читала путеводитель!
- "Наиболее интересный участок дороги начинается там, где сохранилось ее основание, вымощенное твердыми многоугольными камнями, а слева высится великолепная аркада акведука Марция! (см. с.261)".
Сабет листала не отрываясь, чтобы найти обозначенную страницу.
Вдруг я ее спросил:
- Скажи, а как зовут твою маму?
Но она не дала себя прервать.
- "В нескольких минутах ходьбы находится гробница Цецилии Метеллы, самые знаменитые руины Кампаньи: это круглое сооружение двадцати метров в диаметре, покоящееся на квадратном фундаменте и облицованное травертином. Надпись на мраморной доске гласит: "Caecilia q. Creticif(iliae) Metellae Crassi" - "Дочери Метеллы Кретия, невестки триумвира Красса. Внутри (чаев) расположены усыпальницы".
Она прервала чтение и задумалась.
- Что значит "чаев"?
- Это значит, что хранителю надо дать чаевые, - ответил я. - Но я спросил тебя о другом.
- Прости.
Она захлопнула путеводитель.
- О чем ты спросил?
Я взял у нее путеводитель и раскрыл его.
- Вон там вдалеке, - спросил я, - это Тиволи?
Там, на равнине, где-то, видимо, был аэродром, даже если он не значился на карте этого путеводителя. Все время слышался гул моторов, точно такое же дрожащее жужжание, как и над моим садиком на крыше дома у Центрального парка, время от времени над нами проносились "ДС-7" или "суперконстэллейшн" с выпущенными шасси, идущие на посадку, и исчезали где-то за деревьями Кампаньи.
- Там должен быть аэродром, - сказал я.
Это меня и в самом деле интересовало.
- О чем ты меня спросил?
- Как, собственно говоря, зовут твою маму?
- Госпожа Пипер! - воскликнула она. - А как же еще?
Я, конечно, хотел узнать ее имя.
- Ганна.
Сабет уже снова стояла, засунув обе руки в карманы джинсов, и смотрела сквозь кустарник на туристов, рыжеватый хвост вздрагивал над ее плечом. На меня она не взглянула и ничего не заметила.
- My goodness! [Боже ты мой! (англ.)] Погляди, как они жрут, этому конца не будет!.. Теперь они принялись за фрукты.
Она переминалась с ноги на ногу, как ребенок.
- Ой, мне надо бы сбегать в кустики!
Но я задержал ее своими вопросами: училась ли ее мать в Цюрихе?
Что?
Когда?
Я продолжал спрашивать, хотя девочке, как уже было сказано, не терпелось сбегать в кустики. Она отвечала, правда не очень охотно, но подробно.
- Откуда мне это знать, Вальтер?
Меня интересовали, конечно, точные даты.
- Да ведь меня тогда еще на свете не было!
Ее забавляло, что я хотел знать все это так подробно. Она и понятия не имела, что значили для меня ее ответы. Ее это забавляло, но необходимость убежать не исчезла. Я приподнялся и схватил ее за руку, чтобы не дать ей удрать.
- Пусти меня, пожалуйста. Ну пожалуйста!
Мой последний вопрос:
- А ее девичья фамилия Ландсберг?
Я отпустил ее руку. Я обессилел. Мне нужно было собрать всю волю, чтобы усидеть на месте и к тому же улыбаться. Теперь я хотел, чтобы она убежала.
Вместо этого она уселась рядом, чтобы, со своей стороны, начать задавать мне вопросы.
- Ты, значит, знал маму?
Я кивнул.
- Не может быть, - сказала она. - Нет, в самом деле?
Я просто был не в состоянии говорить.
- Вы были знакомы, когда мама училась?
Она находила это потрясающим, просто потрясающим!
- Послушай, - сказала она, убегая, - об этом я ей непременно напишу. Как она будет рада!
Теперь, когда я уже все знаю, мне кажется невероятным, что тогда, после нашего разговора на Аппиевой дороге, я еще ничего не понял. О чем я думал те десять минут, пока девочки со мной не было, я точно не знаю. Подводил своего рода итоги - это безусловно. Знаю лишь одно: больше всего мне хотелось тут же отправиться на аэродром. Возможно, я вообще ни о чем не думал. То, что я испытывал, было не удивление, а чувство обретенной ясности. Я превыше всего ценю ясность. Когда я в чем-либо обретаю ясность, меня это всегда забавляет: Сабет - дочь Ганны! Вот что мне прежде всего пришло в голову: о браке, видимо, нечего и помышлять. При этом у меня ни на мгновение не мелькнула мысль, что Сабет может быть даже моей дочерью. Теоретически это было в пределах возможного, но я об этом не думал. Точнее, я в это не верил. Конечно, мне это все же пришло на ум: наш ребенок, который должен был тогда родиться, вся эта история перед тем, как мы расстались с Ганной, наше решение, что Ганна пойдет к врачу, к Иоахиму. Конечно, мне это все же пришло на ум, но я просто не мог в это поверить, ибо казалось совершенно невероятным, что девушка, которая вскоре снова вскарабкалась на холм, где мы расположились, может оказаться моей дочерью.
- Вальтер, что случилось? - спросила она.
Сабет, естественно, ничего не понимала.
- Знаешь что, - сказала она, - ты тоже слишком много куришь!
Потом мы стали говорить про акведуки.
Чтобы о чем-то говорить!
Я объяснил ей закон сообщающихся сосудов.
- Да, да, - сказала она, - мы это проходили.
Ее очень позабавило, когда я доказал, что древние римляне, имей они мой чертежик, наспех набросанный на пачке сигарет, израсходовали бы на девяносто процентов меньше камней.
Мы снова лежали на траве.
Над нами гудели самолеты.
- Знаешь что, - сказала она, - тебе бы не следовало улетать.
Это был предпоследний день нашего путешествия.
- Рано или поздно, дитя мое, нам все равно придется расстаться...
Я наблюдал за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Ты слишком много куришь, - сказал я. - Когда я был в твоем возрасте...
Чем короче становились наши отношения, тем реже приходила мне мысль о сходстве Сабет с Ганной. После Авиньона я вообще перестал думать об этом. Разве что удивлялся иногда, как мне вообще могла прийти в голову такая мысль. Я пристально вглядывался в ее лицо. Ни малейшего сходства! Я поднес ей зажигалку, хотя и был убежден, что она чересчур много курит, - подумать только, двадцатилетняя девчонка!..
Ее подтрунивание:
- Ты ведешь себя как папа!
Возможно, и в эту минуту, когда Сабет, упершись локтями мне в грудь, не сводила глаз с моего лица, я подумал (уже в который раз), что я для нее старик.
- Послушай, - сказала она. - Тот алтарь, что так понравился нам сегодня утром, оказывается, и есть алтарь Лудовизи. Безумно знаменитый!
Я не мешал ей просвещать меня.
Мы разулись, наши босые ноги касались теплой земли, я наслаждался и тем, что был босиком, и вообще всем...
Я думал о нашем Авиньоне (гостиница "Генрих IV").
Сабет уткнулась в Бедекер; с первого же часа нашей поездки она знала, что я человек технического склада и еду в Италию только затем, чтобы отдохнуть, и все же она прочла вслух:
- "Аппиева дорога проложена в 312 году до Рождества Христова цензором Аппием Клавдием Цекусом, считается королевой всех дорог..."
Еще сейчас звучит у меня в ушах та интонация, с которой она читала путеводитель!
- "Наиболее интересный участок дороги начинается там, где сохранилось ее основание, вымощенное твердыми многоугольными камнями, а слева высится великолепная аркада акведука Марция! (см. с.261)".
Сабет листала не отрываясь, чтобы найти обозначенную страницу.
Вдруг я ее спросил:
- Скажи, а как зовут твою маму?
Но она не дала себя прервать.
- "В нескольких минутах ходьбы находится гробница Цецилии Метеллы, самые знаменитые руины Кампаньи: это круглое сооружение двадцати метров в диаметре, покоящееся на квадратном фундаменте и облицованное травертином. Надпись на мраморной доске гласит: "Caecilia q. Creticif(iliae) Metellae Crassi" - "Дочери Метеллы Кретия, невестки триумвира Красса. Внутри (чаев) расположены усыпальницы".
Она прервала чтение и задумалась.
- Что значит "чаев"?
- Это значит, что хранителю надо дать чаевые, - ответил я. - Но я спросил тебя о другом.
- Прости.
Она захлопнула путеводитель.
- О чем ты спросил?
Я взял у нее путеводитель и раскрыл его.
- Вон там вдалеке, - спросил я, - это Тиволи?
Там, на равнине, где-то, видимо, был аэродром, даже если он не значился на карте этого путеводителя. Все время слышался гул моторов, точно такое же дрожащее жужжание, как и над моим садиком на крыше дома у Центрального парка, время от времени над нами проносились "ДС-7" или "суперконстэллейшн" с выпущенными шасси, идущие на посадку, и исчезали где-то за деревьями Кампаньи.
- Там должен быть аэродром, - сказал я.
Это меня и в самом деле интересовало.
- О чем ты меня спросил?
- Как, собственно говоря, зовут твою маму?
- Госпожа Пипер! - воскликнула она. - А как же еще?
Я, конечно, хотел узнать ее имя.
- Ганна.
Сабет уже снова стояла, засунув обе руки в карманы джинсов, и смотрела сквозь кустарник на туристов, рыжеватый хвост вздрагивал над ее плечом. На меня она не взглянула и ничего не заметила.
- My goodness! [Боже ты мой! (англ.)] Погляди, как они жрут, этому конца не будет!.. Теперь они принялись за фрукты.
Она переминалась с ноги на ногу, как ребенок.
- Ой, мне надо бы сбегать в кустики!
Но я задержал ее своими вопросами: училась ли ее мать в Цюрихе?
Что?
Когда?
Я продолжал спрашивать, хотя девочке, как уже было сказано, не терпелось сбегать в кустики. Она отвечала, правда не очень охотно, но подробно.
- Откуда мне это знать, Вальтер?
Меня интересовали, конечно, точные даты.
- Да ведь меня тогда еще на свете не было!
Ее забавляло, что я хотел знать все это так подробно. Она и понятия не имела, что значили для меня ее ответы. Ее это забавляло, но необходимость убежать не исчезла. Я приподнялся и схватил ее за руку, чтобы не дать ей удрать.
- Пусти меня, пожалуйста. Ну пожалуйста!
Мой последний вопрос:
- А ее девичья фамилия Ландсберг?
Я отпустил ее руку. Я обессилел. Мне нужно было собрать всю волю, чтобы усидеть на месте и к тому же улыбаться. Теперь я хотел, чтобы она убежала.
Вместо этого она уселась рядом, чтобы, со своей стороны, начать задавать мне вопросы.
- Ты, значит, знал маму?
Я кивнул.
- Не может быть, - сказала она. - Нет, в самом деле?
Я просто был не в состоянии говорить.
- Вы были знакомы, когда мама училась?
Она находила это потрясающим, просто потрясающим!
- Послушай, - сказала она, убегая, - об этом я ей непременно напишу. Как она будет рада!
Теперь, когда я уже все знаю, мне кажется невероятным, что тогда, после нашего разговора на Аппиевой дороге, я еще ничего не понял. О чем я думал те десять минут, пока девочки со мной не было, я точно не знаю. Подводил своего рода итоги - это безусловно. Знаю лишь одно: больше всего мне хотелось тут же отправиться на аэродром. Возможно, я вообще ни о чем не думал. То, что я испытывал, было не удивление, а чувство обретенной ясности. Я превыше всего ценю ясность. Когда я в чем-либо обретаю ясность, меня это всегда забавляет: Сабет - дочь Ганны! Вот что мне прежде всего пришло в голову: о браке, видимо, нечего и помышлять. При этом у меня ни на мгновение не мелькнула мысль, что Сабет может быть даже моей дочерью. Теоретически это было в пределах возможного, но я об этом не думал. Точнее, я в это не верил. Конечно, мне это все же пришло на ум: наш ребенок, который должен был тогда родиться, вся эта история перед тем, как мы расстались с Ганной, наше решение, что Ганна пойдет к врачу, к Иоахиму. Конечно, мне это все же пришло на ум, но я просто не мог в это поверить, ибо казалось совершенно невероятным, что девушка, которая вскоре снова вскарабкалась на холм, где мы расположились, может оказаться моей дочерью.
- Вальтер, что случилось? - спросила она.
Сабет, естественно, ничего не понимала.
- Знаешь что, - сказала она, - ты тоже слишком много куришь!
Потом мы стали говорить про акведуки.
Чтобы о чем-то говорить!
Я объяснил ей закон сообщающихся сосудов.
- Да, да, - сказала она, - мы это проходили.
Ее очень позабавило, когда я доказал, что древние римляне, имей они мой чертежик, наспех набросанный на пачке сигарет, израсходовали бы на девяносто процентов меньше камней.
Мы снова лежали на траве.
Над нами гудели самолеты.
- Знаешь что, - сказала она, - тебе бы не следовало улетать.
Это был предпоследний день нашего путешествия.
- Рано или поздно, дитя мое, нам все равно придется расстаться...
Я наблюдал за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56