Мы тащились все вперед и вперед по снежному плато, оставляя высокие горы по правую руку, как вдруг як глубоко вздохнул и остановился. Пришлось остановиться и нам; мы закутались в меховые одеяла, сели на снег и стали ждать утра.
– Придется его прикончить и съесть сырое мясо, – сказал я, похлопывая бедного яка, терпеливо лежавшего подле нас.
– Может быть, утром удастся подстрелить какую-нибудь дичь, – сказал Лео, все еще не теряя надежды.
– А если нет, что тогда? Конец?
– Ну и что? – ответил он. – Конец так конец. Смерть – последнее прибежище всех неудачников. Мы сделали все, что могли.
– Конечно, Лео, мы сделали все, что могли: шестнадцать лет мы проблуждали по снежным горам и равнинам, но сон, который тебе привиделся, так и не сбылся. Редкостное везение!
– Ты же знаешь, что я продолжаю верить, – упрямо ответил он, и мы оба замолчали, ибо здесь бесполезно было приводить аргументы. И даже тогда я не допускал мысли, что все наши усилия и страдания оказались напрасными.
Когда наконец рассвело, мы с тревогой переглянулись, каждый хотел знать, остались ли хоть какие-нибудь силы у другого. Можно только вообразить, какими дикарями мы показались бы любому цивилизованному человеку. Лео – уже за сорок; его зрелость оправдала все надежды, которые подавала его юность: за всю свою жизнь мне не приходилось видеть такого великолепного мужчины. Хоть и высокого роста, с могучей грудью, выглядит он стройным и подтянутым, и за долгие годы его мускулы обрели крепость стали. Волосы такие же длинные, как и у меня, они защищают его от солнца и холода, волнистой золотой гривой спадая на шею, а грудь, вплоть до массивных плеч, прикрыта большою бородой. Лицо – насколько его можно видеть – загорело и обветрилось, но по-прежнему поражает красотой: утонченное, проницательное, почти мрачное, с необыкновенно ясными, сияющими звездами больших серых глаз.
Что до меня, то я все такой же безобразный и косматый, только кожа цвета чугуна; но в свои шестьдесят с лишним лет я все еще удивительно силен, со временем моя сила как будто бы даже увеличивается здоровье у меня превосходное. В наших трудных скитаниях с нами случалось немало огорчительных происшествий, после которых приходилось подолгу отлеживаться, но никто из нас ни дня не болел. Лишения только закаляли нас, делая невосприимчивыми ко всем людским недугам. А может быть, все дело в том, что из всех живых существ нам одним дано было впитать в себя эманацию Источника Жизни.
Несмотря на голодную ночь, никто из нас не проявлял признаков крайнего изнеможения; мы повернулись и стали рассматривать окрестности. Внизу под нами, за узким поясом плодородной земли, простиралась бескрайняя пустыня, каких мы уже немало повидали – ни воды, ни деревца, только солончаковые пески, кое-где уже под снегом. В восьмидесяти или ста милях от нас, – в таком прозрачном воздухе трудно было определить, на каком точно расстоянии, – словно огромные волны на море, высились многочисленные горы, десятки и десятки белых вершин.
Когда под золотыми лучами восходящего солнца эти вершины засверкали во всем своем великолепии, я увидел, что Лео как-то странно взволнован. Он быстро повернулся и поглядел вдоль края пустыни.
– Смотри! – воскликнул он, показывая на смутно темнеющую громаду. Наконец свет достиг и ее. Это была огромная гора, одиноко стоящая среди песков, не более чем в десяти милях от нас. Лео повернулся вновь, на этот раз спиной к пустыне, и устремил взгляд на холмы, мимо которых пролегал наш путь. Они все еще тонули во тьме, потому что солнце скрывалось за ними, но вскоре потоки света стали переливаться через их верхушки. Они сползали все ниже и ниже, пока не достигли небольшого плато в трехстах ярдах над нами. На самом краю плато, с величественным видом взирая на пустыню, восседал разрушенный идол, колоссальный Будда, а за ним виднелся низкий монастырь, сложенный из желтого камня, – монастырь был в форме полумесяца.
– Наконец-то! – закричал Лео. – О Небо, наконец-то! – Он упал и зарылся лицом в снег, точно опасался, что я могу прочесть в его чертах что-то такое, чего даже я не должен видеть.
Я не пытался его поднять, хорошо понимая, что творится у него в душе, ибо то же самое творилось и в моей. Я подошел к бедному яку, который, понятно, не разделял нашего ликования, а только мычал и поводил голодными глазами, и навалил на него меховые одеяла и кожухи. Потом я положил руку на плечо Лео и сказал как можно более спокойным тоном:
– Если там живут люди, мы найдем и пищу и кров, а то уже опять разыгрывается метель.
Не говоря ни слова, он встал, стряхнул снег с бороды и одежды, подошел, и мы вдвоем принялись поднимать яка на ноги: бедное животное совсем закоченело и так ослабло, что не могло обойтись без нашей помощи. Исподволь взглянув на Лео, я увидел на его лице странно блаженное выражение: как будто бы на него низошел великий покой.
Таща за собой яка, мы кое-как вскарабкались по снежному склону на плато, где стоял монастырь. Кругом ни души, на снегу – никаких следов. Может быть, эти развалины давно уже покинуты людьми? На нашем пути попадалось немало таких: в этом древнем краю сохранилось еще много монастырей, которые служили пристанищами для людей по-своему ученых и благочестивых, но жили они и умерли за сотни, а то и за тысячи лет до нас, задолго до появления западной цивилизации.
При мысли о том, что там никого нет, сердце у меня упало, а голодный желудок болезненно заныл; я еще раз пристально посмотрел на монастырь, и тут вдруг, к моей величайшей радости, из его трубы выплыл голубой завиток дыма. Храм, видимо, помещался в самом центре монастыря; вблизи же от нас я увидел небольшую дверь – из трубы над ней и поднимался дымок. Я постучал и крикнул:
– Откройте, откройте, святые ламы. Окажите гостеприимство странникам.
Изнутри послышалось шарканье ног, заскрипели петли, и дверь отворилась; наружу выглянул дряхлый старик в рваной желтой рясе.
– Кто вы такие? Кто? – вопрошал он, щуря глаза под роговыми очками. – Почему тревожите наше уединение, уединение святых лам из Горного монастыря?
– О святой человек, мы странники, которые пресытились уединением, – отвечал я ему на местном наречии, хорошо мне знакомом, – голодные странники, взывающие к вашему гостеприимству; канон запрещает вам отказывать в подобной просьбе.
Он долго таращил на нас глаза из-под роговых очков, не в силах понять по нашим лицам, кто мы, затем перевел взгляд на наши одежды, такие же драные и почти такого же покроя, как и его собственные. То были типичные одежды тибетских монахов, включая стеганые юбки и накидки, похожие на арабские бурнусы. Нам пришлось их надеть за отсутствием каких-либо других. К тому же они защищали нас от сурового климата и ограждали бы от праздного любопытства, окажись рядом хоть кто-нибудь, кто мог бы его проявить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Придется его прикончить и съесть сырое мясо, – сказал я, похлопывая бедного яка, терпеливо лежавшего подле нас.
– Может быть, утром удастся подстрелить какую-нибудь дичь, – сказал Лео, все еще не теряя надежды.
– А если нет, что тогда? Конец?
– Ну и что? – ответил он. – Конец так конец. Смерть – последнее прибежище всех неудачников. Мы сделали все, что могли.
– Конечно, Лео, мы сделали все, что могли: шестнадцать лет мы проблуждали по снежным горам и равнинам, но сон, который тебе привиделся, так и не сбылся. Редкостное везение!
– Ты же знаешь, что я продолжаю верить, – упрямо ответил он, и мы оба замолчали, ибо здесь бесполезно было приводить аргументы. И даже тогда я не допускал мысли, что все наши усилия и страдания оказались напрасными.
Когда наконец рассвело, мы с тревогой переглянулись, каждый хотел знать, остались ли хоть какие-нибудь силы у другого. Можно только вообразить, какими дикарями мы показались бы любому цивилизованному человеку. Лео – уже за сорок; его зрелость оправдала все надежды, которые подавала его юность: за всю свою жизнь мне не приходилось видеть такого великолепного мужчины. Хоть и высокого роста, с могучей грудью, выглядит он стройным и подтянутым, и за долгие годы его мускулы обрели крепость стали. Волосы такие же длинные, как и у меня, они защищают его от солнца и холода, волнистой золотой гривой спадая на шею, а грудь, вплоть до массивных плеч, прикрыта большою бородой. Лицо – насколько его можно видеть – загорело и обветрилось, но по-прежнему поражает красотой: утонченное, проницательное, почти мрачное, с необыкновенно ясными, сияющими звездами больших серых глаз.
Что до меня, то я все такой же безобразный и косматый, только кожа цвета чугуна; но в свои шестьдесят с лишним лет я все еще удивительно силен, со временем моя сила как будто бы даже увеличивается здоровье у меня превосходное. В наших трудных скитаниях с нами случалось немало огорчительных происшествий, после которых приходилось подолгу отлеживаться, но никто из нас ни дня не болел. Лишения только закаляли нас, делая невосприимчивыми ко всем людским недугам. А может быть, все дело в том, что из всех живых существ нам одним дано было впитать в себя эманацию Источника Жизни.
Несмотря на голодную ночь, никто из нас не проявлял признаков крайнего изнеможения; мы повернулись и стали рассматривать окрестности. Внизу под нами, за узким поясом плодородной земли, простиралась бескрайняя пустыня, каких мы уже немало повидали – ни воды, ни деревца, только солончаковые пески, кое-где уже под снегом. В восьмидесяти или ста милях от нас, – в таком прозрачном воздухе трудно было определить, на каком точно расстоянии, – словно огромные волны на море, высились многочисленные горы, десятки и десятки белых вершин.
Когда под золотыми лучами восходящего солнца эти вершины засверкали во всем своем великолепии, я увидел, что Лео как-то странно взволнован. Он быстро повернулся и поглядел вдоль края пустыни.
– Смотри! – воскликнул он, показывая на смутно темнеющую громаду. Наконец свет достиг и ее. Это была огромная гора, одиноко стоящая среди песков, не более чем в десяти милях от нас. Лео повернулся вновь, на этот раз спиной к пустыне, и устремил взгляд на холмы, мимо которых пролегал наш путь. Они все еще тонули во тьме, потому что солнце скрывалось за ними, но вскоре потоки света стали переливаться через их верхушки. Они сползали все ниже и ниже, пока не достигли небольшого плато в трехстах ярдах над нами. На самом краю плато, с величественным видом взирая на пустыню, восседал разрушенный идол, колоссальный Будда, а за ним виднелся низкий монастырь, сложенный из желтого камня, – монастырь был в форме полумесяца.
– Наконец-то! – закричал Лео. – О Небо, наконец-то! – Он упал и зарылся лицом в снег, точно опасался, что я могу прочесть в его чертах что-то такое, чего даже я не должен видеть.
Я не пытался его поднять, хорошо понимая, что творится у него в душе, ибо то же самое творилось и в моей. Я подошел к бедному яку, который, понятно, не разделял нашего ликования, а только мычал и поводил голодными глазами, и навалил на него меховые одеяла и кожухи. Потом я положил руку на плечо Лео и сказал как можно более спокойным тоном:
– Если там живут люди, мы найдем и пищу и кров, а то уже опять разыгрывается метель.
Не говоря ни слова, он встал, стряхнул снег с бороды и одежды, подошел, и мы вдвоем принялись поднимать яка на ноги: бедное животное совсем закоченело и так ослабло, что не могло обойтись без нашей помощи. Исподволь взглянув на Лео, я увидел на его лице странно блаженное выражение: как будто бы на него низошел великий покой.
Таща за собой яка, мы кое-как вскарабкались по снежному склону на плато, где стоял монастырь. Кругом ни души, на снегу – никаких следов. Может быть, эти развалины давно уже покинуты людьми? На нашем пути попадалось немало таких: в этом древнем краю сохранилось еще много монастырей, которые служили пристанищами для людей по-своему ученых и благочестивых, но жили они и умерли за сотни, а то и за тысячи лет до нас, задолго до появления западной цивилизации.
При мысли о том, что там никого нет, сердце у меня упало, а голодный желудок болезненно заныл; я еще раз пристально посмотрел на монастырь, и тут вдруг, к моей величайшей радости, из его трубы выплыл голубой завиток дыма. Храм, видимо, помещался в самом центре монастыря; вблизи же от нас я увидел небольшую дверь – из трубы над ней и поднимался дымок. Я постучал и крикнул:
– Откройте, откройте, святые ламы. Окажите гостеприимство странникам.
Изнутри послышалось шарканье ног, заскрипели петли, и дверь отворилась; наружу выглянул дряхлый старик в рваной желтой рясе.
– Кто вы такие? Кто? – вопрошал он, щуря глаза под роговыми очками. – Почему тревожите наше уединение, уединение святых лам из Горного монастыря?
– О святой человек, мы странники, которые пресытились уединением, – отвечал я ему на местном наречии, хорошо мне знакомом, – голодные странники, взывающие к вашему гостеприимству; канон запрещает вам отказывать в подобной просьбе.
Он долго таращил на нас глаза из-под роговых очков, не в силах понять по нашим лицам, кто мы, затем перевел взгляд на наши одежды, такие же драные и почти такого же покроя, как и его собственные. То были типичные одежды тибетских монахов, включая стеганые юбки и накидки, похожие на арабские бурнусы. Нам пришлось их надеть за отсутствием каких-либо других. К тому же они защищали нас от сурового климата и ограждали бы от праздного любопытства, окажись рядом хоть кто-нибудь, кто мог бы его проявить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87